Проза

«Но я не должен торопиться. Я что-то упустил…

Да, призрак спросил, не остаюсь ли я самим собой, Сократом, не
только во сне, но и после смерти.

Значит, и после смерти я также буду полон чувств, и смерть моего
тела не будет означать смерти моей чувственности, я по-прежнему
буду переживать себя самим собой.

Что же тогда изменится и что такое тогда смерть, если она не
избавление души от тела?

Хорошо, надо подумать …надо подумать».

Сократ сидел закутавшись в одеяло и прислонившись спиной к стене; он
открыл глаза, осмотрел комнату и снова закрыл их.

Вдруг ему стало смешно: он представил, как несколько Сократов,
размахивая руками, что-то доказывают призраку.

«Но вот что интересно: призрак мне снился или действительно приходил ко мне?

Как можно узнать это, и важно ли это узнать?

Нет, похоже, это не имеет значения, имеет значение только одно –
вспомнить все свои сны не как я их запомнил, а как видел».

Он подвигал плечами.

Из соседней комнаты послышался шорох, в пустом дверном проёме Сократ
увидел крысу, которая медленно двигалась с гулким
царапающим звуком.

Звук постепенно усиливался, пока не превратился в гомон сотен людей,
крики ослов и шум моря.

Сократ стоял на городской площади, на ней было множество народа:
только что закончилась праздничное служение, люди спускались с
холма на площадь.

Обычная для этого времени и места толкотня и суета всегда нравились Сократу.

Его кто-то окрикивал по имени с приветствием, кто-то сзади хлопал по
плечу, кто-то просто задевал, проходя мимо.

Словно какая-то мифическая река текла с храмового холма, омывала
его, наполняя сочным и свежим нектаром жизни, переливаясь
сквозь и через него на всю площадь, город, мир.

«Живи, Сократ!» – услышал он и открыл глаза.

На том же месте, что и раньше, в середине комнаты стоял высокий
человек в плаще, его голова и шея были завёрнуты тёмным платком
на восточный манер, лица видно не было.

На этот раз Сократ не спешил, он внимательно разглядывал гостя, но
ничего необычного не заметил.

«Кто ты и как оказался здесь?» – спросил он спокойно.

«Я Гераклит и я всегда здесь» – ответил человек низким грудным голосом.

«Почему же я заметил тебя только сейчас?» – после небольшой паузы
спросил Сократ.

«Для того, чтобы меня увидеть, надо перестать быть собою».

«Ты по-прежнему любишь говорить загадками, Гераклит».

Сократ сел прямо, положил руки на колени, слегка поводил головой,
разминая шею, затем спросил:

«Послушай. Гераклит, я в этой тюрьме уже тридцать дней, однако тебя
вижу только сейчас и не знаю, как долго я тебя буду видеть,
более того, я даже не знаю, сплю ли я или нет. Поэтому я
прошу тебя, если ты можешь, объясни мне, что со мной
происходит».

«Объяснять мудрецу – только зря время тратить».

Сократ вздохнул, улыбнулся и снова обратился к гостю:

«Ты, конечно, прав, но я не мудрец, ведь если бы я был мудр, то не
стал бы тебя спрашивать, а знал бы сам».

«Объяснять глупцу ничем не лучше».

«И снова ты прав, Гераклит, но я не глуп, ведь если бы я был глуп,
то и не спрашивал тебя о чём-либо, а думал, что знаю.

Поэтому я и прошу тебя, мне интересно, как может быть такое, что ты
всегда здесь, а вижу тебя я только сейчас?»

Гераклит отвечал короткими фразами, делая паузы, равные фразе.

«Я тебе уже говорил, Сократ, ты видишь меня потому, что перестал быть собою.

Человек в ночи себе зажигает свет.

Умерев, он жив. Уснув, угаснув очами, он соприкасается с мёртвым и с
уснувшим соприкасается, бодрствуя».

Странный гость замолчал.

Молчал и Сократ, пока тот снова не заговорил.

«В одну и ту же реку нельзя войти дважды.

Нельзя дважды застигнуть смертную природу в одном и том же
состоянии, но одновременно она образуется и погибает, приближается и
удаляется».

«Но как можно знать такое?» – спросил Сократ, подавшись вперёд,
невольно усиливая этим значение вопроса.

«Всем людям свойственно познавать самих себя и мыслить».

«А я? Разве не этому я посвятил свою жизнь?»

«Образ мыслей человека – его божество».

«Ты хочешь сказать, Гераклит, что я слышал и видел только самого себя?»

«Необходимо следовать всеобщему, но, хотя логос всеобщ, большинство
людей живёт так, как если бы имело собственное понимание».

«Но почему моё собственное мнение не может быть пониманием всеобщего?»

«От тебя скрыто то, что ты делаешь бодрствуя, точно так же как ты
свои сны забываешь».

Сократ уже привык к этой мерной поступи фраз, которые странным
образом ему что-то напоминали.

«Но почему же я всё-таки вижу тебя, Гераклит?»

«Ты ожидал неожиданного, поэтому и нашёл сокровенное и трудно
находимое; не ты ли любишь говорить, что знаешь только то, что
ничего не знаешь?!».

Сократ опустил голову и медленно размышлял вслух:

«Ожидал неожиданное – одновременно понятно и непонятно, далеко и
близко, знакомо и нет; я стал мыслить как ты, Гераклит, надеюсь
тебя это не обидит».

«Мышление обще всем» – ответил тот – «живи, Сократ!»

Сократ быстро поднял глаза, в комнате никого не было, хотя последние
слова всё ещё наполняли всё вокруг.

«Живи, Сократ, как иронично услышать это именно сейчас, накануне смерти.

Дааа, ну и в переделку ты попал, Сократ!»

Он стал растирать ладони и хрустеть суставами пальцев и кистей,
потом громко хлопнул ладонями, завернулся в одеяло и лёг на
спину.

«Демокрит, Гераклит … кто дальше?

Может быть, накануне смерти к человеку приходят призраки, чтобы
научить его тому, как встретить смерть?

Или тому, чему он всю жизнь хотел научиться?

Или помочь ему сделать то, что он должен был сделать, но не сделал?

Почему же всё-таки я не запомнил то, что видел и слышал в своих снах?

Гераклит говорил о том, что я из своего образа мыслей сделал
божество и что я не запомнил сны потому, что от меня скрыто то, что
я делаю бодрствуя.

Попробую разобраться.

Итак, я стал видеть его потому, что перестал быть собой и ожидал
неожиданного и это связано с тем, что я знаю, что ничего не
знаю.

То есть, если я знаю себя Сократом и не ожидаю неожиданного, а
ожидаю ожидаемое, то я Гераклита, а именно сокровенное и трудно
находимое не увижу, а увижу несокровенное, обычное и легко
находимое, то есть только то, что я уже знаю.

Сокровенное же, как сказал Гераклит, всегда здесь.

Если же я перестаю быть самим собой, Сократом и ожидаю того, чего не
знаю, то открывается сокровенное как то, чего я не знаю, но
узнаю, когда перестаю быть Сократом.

И, узнав, я становлюсь другим Сократом, который теперь опять ничего
не знает, чтобы уступить место следующему Сократу и
следующему знанию!

И только так мне открывается то, что я делаю бодрствуя: каждый раз
заново всё – и новый Сократ и новое знание, это и есть
скрытое и сокровенное, трудно доступное, которое всегда прямо
перед твоим носом! Как Гераклит, который всегда здесь.

Тогда получается, что сокровенное – это всегда – одно состояние
смертной природы!

Демокрит говорил мне, что воспринимать и мыслить можно только
существующее, а самого по себе ничего нет.

Как просто и как сложно!»

«И так течёт река жизни!

Это был голос Гераклита:

В одну и ту же реку мы входим и не входим, существуем и не существуем».

Сократ усилием воли не дал глазам открыться и попытался подумать:

«Скажи, Гераклит, ты учился у зороастрийцев?»

«Я исследовал самого себя».

«Но разве можно знать из самого себя и не ошибаться?»

«Мышление – великое достоинство, и мудрость состоит в том, чтобы
говорить истинное и чтобы, прислушиваясь к природе, которая
любит скрываться, поступать с ней сообразно».

«Ты хочешь сказать, что путь познания – одинок?»

«Никто из тех, чьи учения я слышал, не дошёл до признания, что
мудрое от всего отлично».

Сократ не мог больше лежать, он резко встал, словно какая-то сила
толкнула его, и стал прохаживаться по комнате.

Его пугала ясность его ума и простота мыслей, ему как будто одним
движением вымело весь хлам из головы.

Зачерпнув воды из кувшина, Сократ сделал несколько глотков, прохлада
воды немного освежила его, но он по-прежнему нервничал
из-за отчётливой пустоты и прозрачности своего ума.

Он сел, успокоил дыхание и спросил:

«Но как я могу отличить своё мнение от понимания? скажи, Гераклит».

«Для бодрствующих существует единый и всеобщий космос. Из спящих
каждый отвращается в свой собственный».

Сократ снова стал прохаживаться вдоль стены, но уже гораздо спокойнее.

«Так. Мудрость единична и познаёт всеобщее, глупость всеобща и
познаёт единственное; мудрость познаёт единый космос как
всеобщее, глупость – своё собственное как единичное».

«И всё же, Гераклит, как мне узнать разницу?»

«Живи, Сократ!»

Сократ открыл глаза.

Комната была пуста.

Ныла закованная в кандалы нога.

Глухо ухало сердце.

Губы пересохли и очень хотелось пить.

Сократ со стоном повернулся, зачерпнул воды и сделал несколько глотков.

С трудом сел, потянулся, завернулся в одеяло и прислонился спиной к стене.

«Ну что ж, ты всю жизнь хотел быть философом, Сократ, на что тебе
жаловаться? Или ты думал, что будет легко? Разве философия –
увеселительная прогулка или дружеская попойка?»

Он закрыл глаза и старался ровно дышать, пока его сердце не стало
биться равномерно.

Кружилась голова, но скорее от лёгкости, чем от слабости.

Совсем успокоившись, он понял, что это состояние ему нравится:

«Интересно, тело болит, а голова как прозрачный шар, легка и
подвижна, похоже, я так долго твердил себе, что у меня отдельное
тяжёлое тело, что тело привыкло чувствовать себя отдельным и
тяжёлым».

Вдруг он вспомнил, что ходил, разговаривая с Гераклитом, и даже не
обратил на это внимание.

«Но как же я мог ходить, ведь я прикован?.

Интересно, после смерти я так же смогу ходить и буду чувствовать
себя таким же пустым и лёгким?

Или я уже умер, ведь говорил же Демокрит, что негоже спорить тем,
кто уже прожил свою жизнь?

И как проверить?

Знаю!»

Он выпрямился, открыл глаза и посмотрел на закованную ногу, потом
дотронулся рукой до кандалов.

«Я жив».

Он снова откинулся к стене и закрыл глаза.

Подождав немного, он открыл глаза, выпрямился и снова посмотрел на
закованную ногу и дотронулся до кандалов.

«Я определённо жив».

«Может, ещё разок? Сократ. Для полной уверенности» – голос Гераклита
был спокоен и глубок, что лишь усиливало насмешку.

Сократ открыл глаза, прямо на него смотрел тёмный провал, плотно
укутанный платком, украшенным языками пламени.

Сократ не знал, что делать; затем сосредоточился и спросил:

«Скажи, Гераклит, я сплю или бодрствую?»

«Мудрость заключается только в одном: признать разум как то, что
управляет всем при помощи всего».

«То есть … я сам выбираю спать ли мне или бодрствовать?»

«Все человеческие законы питаются единым божественным, который
простирает свою власть, насколько желает, всему довлеет и над
всем одерживает верх».

«Да, конечно, Гераклит, я понял: что-то узнав, ты уже это не знаешь,
став кем-то, ты уже им не являешься, как же может быть
иначе?!»?!»

Сократ закрыл глаза.

«Мне нужно отдохнуть и подумать».

Насколько хватило сил выдержав паузу, Сократ открыл глаза: он сидел,
прислонившись спиной к стене.

Комната была пуста.

Светало.

«Интересно, я выбираю то, что становится всеобщим законом, а закон
одновременно производит меня моим же выбором.

Как это возможно?

Река жизни течёт, увлекая людей и влекомая ими; она течёт их
жизнями, а они живут её течением.

Живи, Сократ, означает живи собой как рекой жизни и позволь ей течь тобою.

Живи, Сократ, означает – живи собою как всем и позволь всему быть тобою.

Живи, Сократ, означает – будь живым наяву, во сне и в смерти.

Благодарю тебя, Гераклит, я вспомнил свой второй сон и научился твоей мудрости».

(Продолжение следует)