Онтологические прогулки

Как я и предполагал, размышлять о русском и возможно, и интересно,
но только для того, кто уже отвык и не зависит не только от
предметного, но даже и от бессубъектного мышления, а такие
мне пока не попадались.

Для современного западного человека мышление – это формализуемое
говорение, или говорение, поддающееся математизации; так что в
предельном случае западное мышление достигает мета-уровня,
то есть алгебры языка.

Поэтому западное мышление простирается от науки до теологии, от
мышления о группах элементов до мышления об одном элементе, или,
наоборот, что то же самое, от мышления об одном до мышления
о многом.

Для востока мышление играет второстепенную, подчинённую роль
преходящего средства на пути к достижению предпочитаемых сочетаний
элементов как наивысшего проявления вселенной, например,
ручья или света.

Соответственно, мышление востока простирается от мышления о группах
элементов до… полного отсутствия какого бы то ни было
мышления: ручей и свет не мыслят, не схватывают и тем более не
фиксируют («не привязываются») себя как нечто отдельное,
самодействующее.

Для русского мышления формализованное говорение неприемлемо,
поскольку удерживаемое намерение не позволяет полагать его в какое
бы то ни было существование, то есть в то, о чём можно
что-то сказать:

«Блажен, кто молча был поэт.»

В существующем намерения уже нет, там только мёртвые следы, по
которым невозможно отследить досуществование: русские образы
непросчитываемы предметно – что не помешало Татьяне писать
Онегину и что помешало ей позже ответить на его любовь? – не
представление же о чести! или что «мешало» Карениной, когда ей
ничего не мешало?

Поэтому русский поэт пишет:

«Розу белую с чёрною жабою 
Я хотел на земле повенчать.»

Поэтому для него

«Вся Россия – пустое место.
Вся Россия – лишь ветер да снег.»

Трудно дать более точное определение русского существования –
«пустое место»! Пустое потому, что, чтобы на этом месте ни было –
Кремль, райцентр или затерянная в глухой тайге землянка –
русского там уже ничего нет!

Я уже упоминал отношение древнего человека к тому, что разрушает его
связь со всем сущим и что достойно только одного –
очищающего огня, о котором «вспомнил» в своих последних фильмах
русский Тарковский: ностальгия по единству всего живого требует
жертвы – только не жертвы себя или кого-то другого (что бы
нам не говорила церковь), а жертвы именно того, что нас
разделяет, например, собственности (тогда и собой, и другими
жертвовать не придётся).

Так Москву подожгли не для того, чтобы помешать французам, а как то,
что разделяет русских и французов; горящая Москва осветила
французам отсутствие разделяющей нас пропасти, она собой
показала им, что им не с кем воевать или что они воюют сами с
собой, поскольку русские с ними – одно, точно так же горящая
свеча писателя, умирающего вдали от родины, соединила
противоположные края бассейна.

Теперь я лучше понимаю, что именно оживало и так мощно проявлялось в
двух отечественных русских войнах – война посягала не на
землю, не на имущество, не на свободу и даже не на жизнь
русских, а именно на само единство живого, которое удерживается
русскими как их культурное достояние, как то, что единственно
и заполняет это пустое место, на котором они живут.

Кстати, то, что на их землю, имущество, свободу и жизнь посягают
свои, оказывается не так разрушительно для переживания русскими
единства, поскольку посягающие – свои! Что бы ни делали
свои – отнимали и убивали, они не могут отменить то, что они
уже свои! Как много в этом иронии!

Чем больше узнаешь русского, тем труднее это нести; томление духа и
скорбь мудрости Экклезиаста, рассматривающего существование
человека, кажутся рябью на поверхности воды, лебединым пухом
по сравнению с тяжестью, лежащей на плечах русского – нести
намерение единства всего живого, не имея никаких опор для
этого в существовании!

Скорее всего именно поэтому русскую душу сами русские предпочитают
считать такой загадочной и таинственной – чтобы не понимать!
чтобы не удерживать и не нести собой эту тяжесть – единство
всего живого (сущего) вне какой бы то ни было зависимости от
существования.

Гораздо легче и безопаснее – не понимать, не знать, не чувствовать,
насколько это вообще возможно для русского, остающегося
русским.

Если ты русский (по типу), то

Гражданином можешь ты не быть, а поэтом быть обязан!

Или

Поэтом не можешь ты не быть, а гражданином – не обязан!

Такова доля русского человека – быть дураком существования и поэтом
намерения; жить в существующем и существующим – не для
русского:

«Все о бессмертьи в сне далёком
Мечты мои.»
«И не нужно мне лучшей удачи,
Чем забыться и слушать пургу.»
«Есть у нас роковая зацепка за жизнь.
Мы хотели б, как прежде, в родных хуторах
Слушать шум тополей и клёнов.»

Крест русского тяжелее любого другого, поскольку не предполагает
дление существования: ни вечной жизни христианства, ни
переселения души востока.

У русского вообще нет души как отдельного, как отделённого, как
существующего, не важно – в прошлом, настоящем или будущем.

У русского нет утешения бытия существования, ни в человеке, ни в боге.

Его удел – «утонуть навсегда в неизвестность», забыться и «слушать
голос Руси пьяной или дремлющей.»

Для западного человека смыслом всей его жизни является максимальная
предметная реализация, максимальное расширение своей личной
индивидуальной предметности, наполнение ею мира, поэтому то,
что не получило какой-либо предметной реализации, для
культуры запада не существует.

Поэтому западный человек тем более культурен, чем больше его
присутствие в предметном мире.

Для восточного человека смыслом всей его жизни является максимальная
бессубъектная реализация, максимальное сужение действия
кармических закономерностей, как можно более полное изъятие
своей индивидуальности из мира.

Поэтому восточный человек тем более культурен, чем меньше он
«возмущает» мир (дао) своим присутствием, своим существованием.

Для русского человека смыслом всей его жизни является максимальное
удерживание самой его жизни как живого намерения, как того,
что максимально приближено и полностью открыто стихии
творения, поскольку человек как вид именно намерением ближе всего к
творению.

Поэтому русский человек тем более культурен, чем, во-первых, меньше
присутствует в существовании, во-вторых, чем меньше
присутствует в бессубъектности и, что самое главное, в-третьих,

чем больше в нём…пока скажу словами поэта – «сияющей ночи беспредельности».

Если запад – это атлант, удерживающий на своих плечах землю; если
восток – это земля, всё ещё удерживаемая человеком своими
плечами; то срединность – это среда полёта земли, стихия её
движения, это элемент, в котором едино всё – и человек, и земля,
и вселенная.

Если бы запад развивался совершенно самостоятельно, то рано или
поздно он уничтожил бы среду своего обитания и исчез бы вместе с
ней.

Если бы совершенно самостоятельно развивался бы восток, то он рано
или поздно добился бы своего – полного уничтожения
фиксирующей природы человека и, соответственно, полного исчезновения
самого человека.

Если бы развивалась совершенно самостоятельно срединность, то рано
или поздно её представители исчезли бы просто потому, что у
них нет намерения к существованию.

Выживать русских заставляет давление общения и прежде всего –
давление власти, а не давление культуры.

Я начал это размышление с напоминания, что, пока нет свободы от
предметности и бессубъектности, мышления вообще нет; в масштабах
вида человек ещё не мыслит, в отличие, например, от других
форм жизни, которые он уже освоил – дыхания, движения, речи
и пр.

Это желательно постоянно напоминать себе, чтобы человек, который
пытается мыслить, не полагал себя мыслящим, иначе до мышления
ему не добраться: не пытается освоить речь тот, кто считает
себя уже умеющим говорить; не пытается освоить движение тот,
кто полагает себя уже двигающимся, и т.д.

Друзья, если вы полагаете себя способными мыслить, то вы безнадёжны:
человек ещё не умеет мыслить, или, что то же самое,
мышление как форма жизни ещё не сформировалось.

Умение говорить и даже умение говорить на определённые темы
совершенно не означает мыслить; здесь то же самое, что и с движением
или речью: человек двигаться не умеет, он умеет
намереваться двигаться и двигается, или он намеревается сказать нечто и
тем самым произносит это нечто.

Точно так же человек не может мыслить, он может лишь намереваться
мыслить и мышление случится (если случится) само.

В истории человечества мышление случалось – как исторический факт –
пока ещё крайне редко, поэтому стоит быть предельно
осторожным.

Давайте на паре примеров посмотрим, что на самом деле делают люди,
когда искренне и, как им кажется, не без оснований мыслят.

Возьмём, что поближе, тут же в «Топосе»; показывать отсутствие
мышления можно практически на любом материале по философии,
начиная с «Философской энциклопедии», философских монографий,
статей в «Вопросах философии» и пр.

Открываем две последние публикации: первая из них –
«Парафутурологическая рефлексия: дать истории завершиться».

«Обречённый на Эту жизнь» автор переживает постепенное нарастание
«внутреннего дискомфорта – тотального внутреннего беспокойства
по поводу принципиальной нестыковки своей глубоко
Внутренней потайной вселенной с Этим Внешним миром постоянных
изменений к худшему», дискомфорта, завершившегося констатацией –
«Истинная Жизнь ещё не началась».

Вот это и является основанием «парафутурологической рефлексии»
автора, а именно – дискомфорт, беспокойство по поводу того, что
его тайная для него же вселенная не стыкуется с этим –
нетайным его миром, в котором ему, или кому-то ещё, или им всем
вместе всё хуже и хуже.

Что он знает о своей внутренней вселенной? – ничего, кроме того, что
она есть и она настоящая.

Каким образом он узнал об этом, если никакого реального опыта, кроме
беспокойства, не имеет?

Он узнал об этом из книжек, обучения и пр. – «каждый из нас со
школьной скамьи знает о всяких там утопических учениях, о
революциях, о неугасающем стремлении самых ярких представителей
человечества радикально изменить мир к лучшему и пр.»

Итак, второе основание «рефлексии» – школьная скамья, с которой
удалось расслышать, как кто-то рассказывает о «неугасающем
стремлении самых ярких представителей человечества радикально
изменить мир к лучшему.»

Следующий шаг – определить причину того, что люди – «барахтающиеся в
волнах непрерывных страданий нашего актуального мира
иллюзий»

У автора в материальном плане всё в порядке, он за человечество
радеет, поэтому и дальше продолжает дремать на этой самой
школьной скамье, в результате чего ему сами собой в голову
начинают лезть всякие мысли, и поди разбери, сам ты их думаешь, или
слышишь, или они тебе снятся; да и какая, собственно,
разница: главное, что они есть и они уже твои: этот мир обречён,
потому что человека этого мира определяет «фундаментальный
дефект восприятия»: «актуальный модус восприятия с помощью
чувств уже сам по себе и сам в себе неадекватен и ущербен,
предопределяя глобальные ошибки и заблуждения…», поэтому «все
интеллектуальные наработки человечества патологически
неадекватны» [кроме наработок автора]

Теперь по всем законам жанра должен появиться спаситель, но
поскольку обычный спаситель уже не актуален, то им становится
«волшебная точка нетождества»; но теперь это уже не просто
источник беспокойства и дискомфорта, а «потенциальный центр чистого
восприятия».

Человечество, радуйся, скоро исчезнет «призрачный, иллюзорный Этот
мир», потому что «соединение фокуса актуального внимания с
внутренней точкой духа даёт колоссальный взрыв перцепции –
чистое восприятие частотно-волновых потоков Абсолютного Иного –
откровение, пробуждение, озарение и пр.»

Если же кому-то покажется, что «всё это выглядит очередной наивной
фантазией и утопией (если не бредом)», то только «за рамками
теологического дискурса» [то есть в теологии даже бред, не
говоря уже о наивной фантазии, приобретает глубокий смысл].

Вот так, друзья, теперь люди «мыслят»: сначала устраивают свою жизнь
в материальном плане, потом решают, что надо помочь и
другим, ведь человечество не так хорошо, как думает о себе, и
нуждается в исправлении (какое большое сердце!), и, наконец,
берётся некоторое количество букв, которые соединяются в
слова, те в свою очередь объединяются в предложения, ко всему
этому добавляется несколько знаков препинания, терминов простых
и с большой буквы, десяток имён, пару цитат и вот готова –
концепция,

не бог весть что, но не хуже, чем у людей; можно ли извлечь из этой
концепции хоть какой-нибудь жизненный опыт? – сомневаюсь, а
вот немного «примириться с наличным бытиём Этого призрачного
и иллюзорного мира», немного отодвинуть грядущий
эсхатологический финал – вполне.