Онтологические прогулки

Итак, наши древние предки отличались от нас тем, что жили
единичностью рода, а не единичностью индивидуума, как мы; в
соответствии с чем оставили нам – память о живой единичности рода и
намерение его сохранить.

Сейчас мы – современные люди – накопили опыт собственного
существования, достаточный для того, чтобы скорректировать оставленное
нашими древними предками нам в наследство намерение и
память; первое, что мы смогли сделать, это понять своё отличие от
предков, теперь нам предстоит сформировать своё собственное
намерение.

То есть до сих пор в человеческой истории господствовало оставленное
нам древними людьми намерение – сохранение живой
единичности рода, причём господствовало не только вне современной
индоевропейской цивилизации, но и, что гораздо важнее для нас, в
самой этой цивилизации!

Похоже, что это намерение было определяющим всю человеческую историю
последних двух-трёх десятков тысячелетий.

Здесь мне становится понятным, что впервые в человеческой истории
человек не только может понимать своё намерение, но и
корректировать и даже формировать его.

То есть человек может не только понимать, что его намерением
является сохранение единства живого рода, но и скорректировать его
в соответствии с накопленным им опытом бытия индивидуумом.

Мы уже не обязаны сохранять род как единство многообразного! в каком
бы конкретном виде он не существовал – государства,
общества, института, корпорации и пр.

Мы уже можем сохранять себя как индивидуума! кем бы он не был –
ребёнком, мужчиной, женщиной, негром, стариком и пр..

В соответствии с этим, то есть коррекцией или даже формированием
нового намерения, постепенно будут меняться и культурные
матрицы: государственные и общественные приоритеты, формы
собственности и совести, и пр.

Развитие современного общества всё больше будет смещать приоритет с
сохранения рода на сохранение индивидуума; матрица рода
сменится матрицей индивидуума.

Разумеется, это не означает, что исчезнет закон, порядок, совесть и
пр., чем нас так любят пугать современные моралисты рода –
политики, представители церкви и пр.; это означает, что будет
другой закон, другой порядок, другая совесть и пр.

Мы уже можем корректировать своё намерение: рода давно нет, а
формирующие нас матрицы до сих пор родовые!

Сегодня это основная причина отчуждения человека: будучи
индивидуумом, он живёт по родовым матрицам, в результате чего над
человеком довлеют различные формы общественных институтов,
которые в полном соответствии с родовыми матрицами ориентированы
на выживание самих себя, а не человека.

В такой ситуации человек становится заложником общественной системы,
направленной на самовыживание; историческая необходимость и
неизбежность такого положения дел не должны означать для
нас такой же необходимости и неизбежности сегодня!

Современный человек больше не нуждается в костылях родовых матриц;
он накопил достаточно самостоятельного опыта для личного
существования, или, наоборот, современный человек накопил
достаточно личного опыта для самостоятельного существования.

Нас больше не должно обманывать живущее в нас намерение сохранения
рода: свою дань предкам мы уже отдали и вполне можем жить
самостоятельно; а самостоятельно жить означает – жить в
соответствии с собственным, а не унаследованным намерением!

Это обман вполне согласуется с обманом неизменности человека, вместе
они узаконивают существующий порядок общественной! – а на
самом деле псевдородовой системы эксплуатации человека.

Только не подумайте, что род эксплуатировал человека, - ни в коем
случае, наоборот, род и был человеком (в том числе), человек
был родом и пр. (смотри «Совершенную математику»).

Современный человек эксплуатируется обществом именно потому, что
рода уже нет, а матрицы рода – остались; то есть выживание
общества (рода) осталось приоритетом, но одновременно человек
перестал быть его равноправным элементом.

В ситуации активности родовых матриц без равноправия всех элементов,
в частности – человека, эти матрицы становятся
псевдородовыми.

Из этого можно сделать вывод о том, что действительно общественные,
а не псевдородовые матрицы ещё не сформировались как
дорминирующие в современном обществе.

Это вполне согласуется с историей, из которой мы знаем, что
общественные формы, в которых человек представлял собой свободный и
активный общественный элемент, до сих пор случались крайне
ограниченное число раз.

Но к этой теме я ещё вернусь позже; здесь для меня важно было
показать (точнее, размышление показывает и мне, и вам), что те
формы обществ, которые известны нам из истории и которые
наличны сейчас, являются принципиально – не соответствующими типу
современного человека, то есть человеку как индивидууму.

Итак, к обману неизменности самих себя как разумных, духовных,
осознающих добавляется обман неизменности общества как
приоритета, обман незначительности человека по сравнению с семьёй,
группой, обществом, государством, видом в целом.

На западе к этим основным обманам, или – объективным иллюзиям,
которые перестают быть объективными, как только их начинают
видеть иллюзиями, добавляется приоритет выживания, то есть
приоритет отдельности существования.

То есть западный человек, во-первых, воспринимает себя неизменным в
своей природе, во-вторых, представляет собой зависимый
общественный элемент, и, в-третьих, ориентирован на завоевание
себе какого-либо общественного положения за счёт собственной
активности, максимального расширения своих собственных границ
в рамках тех возможностей, которые «предоставляет» ему
общество.

На востоке добавляется приоритет аннигиляции, освобождение от фиксированности.

Восточный человек воспринимает себя неизменным в своей природе, то
есть своей природы как фиксирующего существа, во-первых,
понимает, что его место в обществе определено его кармической
историей, во-вторых, и ориентирован на изменение своего
общественного положения только посредством изменения своей кармы,
в-третьих.

Что же русский?

К стандартам заблуждения, общим всем индоевропейцам при их переходе
от древности к современности, русский добавляет обман
общности существования, то есть предметного единства.

Если древние русские очень хорошо понимали свою общность именно как
общность намеревающихся, поэтому жертвовали своим
существованием – домами, имуществом, предметами охоты, обработки земли
и пр., то после огосударствления и оцерковления
доминирующим стало представление об общности русских как существующих,
то есть как вот этих русских, действительных, «настоящих»,
«железобетонных» русских.

Этот подлог, это замещение стало основой представления о святой
руси, где сонм всякого рода благоверных, равноапостольских и пр.
«святых» накрыл собой действительно русскую святость –
святость всех во всём.

Русская святость может только сниться, её и в ней можно только
дремать, как Ксения дремала своим умершим мужем, а Серафим – всем
живым.

«В вихре снится сонм умерших», в котором нет разделения на святых и
не-святых, они все до последнего – единый сонм, один вихрь,
которым дремлет чуткий поэт или бесчувственнопьяный бомж, и
в этой дремоте, в этом живом сне между ними нет промежутка,
а если есть промежуток, если есть разница между костями
умерших – то нет ничего русского, кроме печати в паспорте.

Если «дед не тащит солнце», то уже ничего нет (для русского),
остаётся только мерзость запустения.

Если все распутья россии не «измождены живой клюкой» одной памяти,
то на них остаётся только дорожная пыль или грязь.

«Необъятна» наша родина не потому, что по ней можно долго ходить, а
потому, что по ней вообще нельзя ходить, её не объемлешь
шагом.

Русь вообще не имеет границ существования, то, что у России есть
какие-то границы, скрывает её действительную безграничность,
беспредельность.

На западе пределом культуры, который она стремится достичь, но не
может перейти (в определении Ньютона), является действие
индивидуума, то есть линия жизни индивидуума складывается из его
действий, пределом каждого из которых является прямая «я
сам», или в терминологии Ньютона – «абсолютное действие».

Одновременно континууум общества образуется совокупным
взаимо-действием индивидуальных действий, сочетанием индивидуальных «я
сам», то есть постулат Евклида о параллельных выполняется и в
новой геометрии, если определять точку пересечения не
точкой, а сочетанием точек, имеющих один предел; то есть когда
индивидуальное «я сам» становится пределом множества других «я
сам», это и есть абсолютное действие (движение) в абсолютном
пространстве и времени средневековых мыслителей, Декарта и
Ньютона.

На востоке пределом культуры, который она стремится достичь, но не
может перейти, является действие «мир сам», в соответствии с
чем линия жизни индивидуума складывается из его не-действий,
неделания (в терминологии древних мастеров), пределом
которых является «мир сам» как абсолютное действие.

Одновременно общественный континуум представляет собой предельный
топос миропроявления, дао как абсолютный, никак не фиксируемый
и поэтому не искажаемый человеком вихрь вселенной.

На руси пределом культуры, к которому она стремится, но который не
может перейти, на то он и предел, является жизнь как условие
любого «я сам» и «мир сам», жизнь как стихия становления
любого действия человека и любого феномена вселенной, как
творение.

Этот предел не может иметь и не имеет никакого другого
существования, кроме существования намерения и только в этом смысле у
намерения есть определённые условия существования, например,
быть живым.

Поскольку же это условие – быть живым – является не только
необходимым, но одновременно и достаточным, то для существования
намерения необходимо и достаточно только бытия живым, без всяких
дополнительных условий – как именно быть живым, в каком
качестве, на каких и при каких условиях, и т.д., и т.д.

Для русского модуса условия существования минимальны, что очень
хорошо видно в истории России, но хорошо видно только тому, кто
не разделяет русских на каком бы то ни было основании –
вероисповедания, имущественного или социального положения, пола,
возраста, образования, таланта и пр.

Сколько ни анализируй, сколько ни исследуй условия существования
русских, из самого их существования понять их невозможно;
поэтому для других и для самих русских, которые думают как
другие, русская душа – загадочна, а русская жизнь - удивительна.

Русская жизнь загадочна и удивительна именно как существование;
помню в семидесятых подруга, работавшая переводчицей в
московском зоопарке, рассказала мне, что один из иностранцев,
осмотревший зоопарк, заметил: «Какие прекрасные звери, но в каких
ужасных условиях».

Западный человек не может не воспринимать других через условия их
существования, так как они являются для него пределом их
действий, континуумом их реальных возможностей.

Восточный человек также удивится русским, но не потому, что условия
существования русских ужасны, а потому, что ужасно их
отношение к условиям их существования: русский не стремится
соответствовать своему месту, то есть действует так, как будто это
место – не его.

Но, как только переносишь понимание русских из существования и
отношения к существованию на их намерение, то всякая загадочность
и удивительность исчезают сами собой и открывается
специфика русской культуры.

Мешает её увидеть прежде всего преувеличение и искажение роли и
места осознания, а также соответствующее уменьшение и искажение
роли внимания и намерения.

Осознание неизбежно приводит к предметности мышления, к
фиксированности на «что»; намерение же никакого отношения к «что» не
имеет, у намерения нет и не может быть своего предмета!

Единство всего живого не является и не может являться предметом
осознания, более того, оно само является условием любого
возможного осознания.

Поэтому ориентация на осознание неизбежно выделяет в русском
предметность, что с такой же неизбежностью приводит к разделению,
препарированию русского модуса современной цивилизации, то
есть к патологоанатомии того живого трупа, который русским уже
не является.

«Разделяй и властвуй» в русской культуре не работает (я имею в виду,
конечно, существо русской культуры, а не её
действительность), потому что русское неразделимо в принципе.

Поэтому любое выделяющее представление, например, представление о
«святой руси» разделяет, а не объединяет нас, впрочем, как и
любое другое разделение - на красных и белых, богатых и
бедных и пр..

Если разделение на западе способствует общественному развитию, а на
востоке способствует общественной устойчивости, то для
русских разделение не даёт ни общественного развития, ни
общественной устойчивости.

Дальше от общекультурных «обманов» перейдём к собственнокультурным
обманам, то есть к тому, что представляет собой то, что «не
то, чем кажется», а именно – перейдём к «невскому проспекту»
русского общества, культуры, истории.