Онтологические прогулки

В детстве Пётр Первый был очень стеснителен, поэтому жутко страдал,
когда каждое утро после завтрака его сажали на горшок в
коридоре, в котором как назло всё время что-нибудь делали:
чистили ковры, хлопали мух, угощались водкой, сплетничали.

Чем только ни загораживался будущий император: кадкой с фикусом,
венским стулом, диванной подушкой, ничего не помогало, его
замечали, подходили, гладили по голове и ласково говорили:
«Петенька, сладенький, зачем тебе этот пуфик? отдай, он тебе
мешает, ну ладно, голубчик, какай на здоровье».

Царевич бледнел, краснел, мотал головой, крепко держался за пуф;
промучавшись так целую вечность, он бежал в школу, яростно
пиная попадавшихся по дороге гусей; на какое-то время он
забывался и превращался в обычного мальчишку, но с приближением
вечера и неминуемого завтрашнего утра мрачнел и грыз ногти.

Никто не понимал мучений мальчика, даже родители отмахивались от
сына, только его няня, которую все звали Родионовной, жалела
питомца и, укладывая его спать, рассказывала ему сказки:

«Далеко, далеко, на запад солнца, бурное море огорожено высокой
стеной, за которой на высохшем морском дне лежит страна, народ
которой носит деревянные башмаки, питается грибами и курит
волшебную траву, поэтому покрывает крыши не соломой, а
черепками битой посуды.

Но самое волшебное в этой стране не стена, держащая море, не башмаки
из дерева и не мусор на крыше, а отдельные домики без окон,
куда этот народ ходит по нужде».

…отдельные домики без окон, – заворожено шептал царевич и засыпал;
ему снился терем, покрытый всякой всячиной: ржавыми
самоварами, дырявыми кувшинами и битыми чайниками; терем был без окон
и с одной дверью, внутри стоял ночной горшок; с замиранием
сердца Пётр запирал дверь изнутри на тяжелую кованую
щеколду, после чего проваливался в блаженную темноту.

***

Пётр Первый не любил ни один день недели, но особенно он не любил
субботу: сразу после ежедневной утренней экзекуции его
отдавали четырём молодым дворцовым девкам, которые вели его в баню.

Девки, раздевшись догола, раздевали до такого же состояния царевича,
после чего, плотно окружив его здоровыми телами, в восемь
рук тёрли, скребли, чесали, щекотали, мылили, мочалили,
смывали, снова мылили, мочалили и смывали.

Вдоволь потерев и потёршись об ошалевшего мальчика девки затевали
какую-нибудь игру; так однажды самая крепкая из них встала на
четвереньки, остальные посадили Петра ей на спину, всучив в
одну руку её косу, в другую медный тазик, после чего стали
мочалками хлестать круп новоявленной кобылы, которая развила
такую скорость, что царевича сильно мутило.

Дальнейшее он помнил смутно: его кружила, толкала, швыряла в воздух
и снова кружила какая-то хохочущая, пульсирующая стихия ног,
локтей, грудей, лиц, колен, ягодиц.

Приходил в себя Пётр уже в кровати, он тихо плакал, прятался в
перину и слушал мягкий, добрый голос няни:

«Далеко, далеко, за тёплыми морями и высокими горами есть страна, в
которой совсем нет земли и воды, а только один песок. Но
удивительно в ней не это, а то, что мужчины и женщины там всё
делают отдельно и по разному: женщины в чайник чай наливают,
а мужчины его пьют, в кувшинах женщины носят воду, а мужчины
из кувшинов курят, штаны там носят женщины, а халаты –
мужчины».

«А в баню они вместе ходят?» – тихо спрашивал мальчик.

«Нет, что ты, господь с тобой, как вместе, когда женщин в той стране
ни в дом, ни в церковь, а уж тем более в баню не пускают
вовсе».

Пётр засыпал, ему снился отец, который, крепко взяв его за руку, вёл
его вдоль высокого крепкого забора, из-за которого
слышались мерзкие, визгливые женские голоса.

***

Как ни плоха была суббота, воскресение было много хуже. После всё
той же утренней процедуры всё те же девки, на этот раз
разодетые в цветастые шали, по очереди, краснея, хихикая и щипаясь,
крепко целовали будущего императора в губы, после чего вели
его к царю с царицей, поцелуи которых были не так крепки,
но гораздо более изощрённы: царь кусал сына за верхнюю губу,
царица баловалась языком.

Однако это было только начало, царская семья была так многочисленна,
а дворцовая челядь так чадолюбива, что застенчивый отрок к
концу утреннего воскресного целования чувствовал такое
омерзение, унижение и отчаяние, что всё последующее – поездку в
церковь и обратное повторение того, что уже было: девки –
родители – родня – челядь – церковь -челядь – родня – родители
– девки, воспринимал в полубессознательном состоянии: потную
руку патриарха, сухие и влажные, пресные и терпкие, горячие
и холодные, слюнявые и не очень губы, губы, губы…

В воскресение няня приходила пораньше, чтобы помазать топлёным
маслом покрытое багровыми пятнами, прыщами, помадой и ещё многим
непонятно чем лицо бесчувственного царевича; и снова Пётр, у
которого не было сил даже плакать, зарывался с головой в
перину и слушал любимый голос:

«Далеко, далеко, за дремучими лесами лежит страна, в которой нет ни
земли, ни воды, ни песка, а только один снег; зимой там
только ночь, а летом только день. Обитает там народец карликов,
которые живут в снежных избушках, а ездят на собаках.

Но удивителен в той стране не снег, не избушки и даже не ездовые
собаки, удивительно то, как этот народец целуется: зажмурив
глаза и плотно закрыв рот, они крайне осторожно и очень нежно
трутся носами.»

Опустошенный тяжёлой неделей царевич всё же засыпал; ему снились
безглазые и безносые карлики, трущиеся носами посреди
освещённых солнцем снежных избушек.

***

Царь Всея Руси Пётр Первый страдал от депрессии, каждое утро он
испытывал неодолимую тягу уехать куда-то далеко-далеко; но ещё
больше Пётр страдал от запора. Что только ни делали лекари:
клали под подушку дохлую кошку, обливали пятки кровью свиньи,
умершей насильственной смертью в среду, на глазах
императора прижигали сигарами кого-нибудь из челяди, – ничего не
помогало, пока однажды на военном совете при обсуждении
заготовки провианта для воюющей армии генерал-интендант не стал
рассказывать об особом методе заготовки грибов в Голландии.

Подробнее развить свою мысль генерал не успел, при упоминании грибов
и Голландии у императора так скрутило живот, что его
кишечник тут же полностью опорожнился, наполнив царские штаны
столь драгоценной субстанцией.

Так одно вовремя сказанное слово вылечило Петра не только от
запоров, но и от депрессии.

***

Когда самодержцу Всея Руси пришло время жениться, ему нашли невесту,
однако Пётр, увидев невесту, застыл столбом; оказалось, что
при виде даже частично обнаженного женского тела самодержец
впадает в полный ступор, деревенеет так, что не может
пошевелить даже пальцем, не говоря уже о более необходимом для
продолжения династии органе.

Как только ни пробовали лечить больного: водили невесту вокруг ещё
не отелившейся коровы, всю пятницу подбрасывали Петру под
ноги петухов, плевали против ветра, – ничего не помогало, пока
однажды на прогулке самодержец не застал невесту в
палисаднике за прополкой какого-то лекарственного растения, то ли
кабаниса, то ли канабиха, точно не известно.

Вид стоящей за забором женщины так развеселил императора, что он не
только наложил в штаны, но даже стал декламировать стихи,
которые запомнил ещё в детстве (текст стихов не сохранился).

После того случая дело быстро дошло до свадьбы: сначала невесте
сделали небольшой изящный складной заборчик, которым она
загораживалась каждый раз при встрече с женихом, на свадьбу её
одели в сарафан, расшитый зелёным штакетником с вьющимися по
нему ветками дикого винограда, под сарафаном была точно так же
расшитая ночная сорочка, под которой – не менее изящно
расписанное тело невесты, честно сказать, больше похожее на
калитку, чем забор, но этого император, по счастию, не заметил.

Полностью Петра вылечить не удалось: он по-прежнему совершенно не
переносил вид обнаженного женского тела, однако, благодаря
новой методике, император с большой охотой вступал в телесный
контакт с женщинами, тела которых были покрыты татуировками
различного вида ограждений.

***

После того, как Пётр Первый приступил к исполнению своих служебных
обязанностей, выяснилось, что он совершенно не в состоянии
действовать в соответствии со строгим во внешней политике
протоколом, а именно: стоило какому-нибудь посланнику или
царственной особе приблизиться к Петру для процедуры целования,
как императора неудержимо рвало прямо на подошедшего к нему
вплотную внешнеполитического партнёра.

В результате этого обстоятельства Россия испортила отношения со
всеми соседями; единственным исключением стала Япония, по
протоколу которой необходимо было простираться ниц за десять шагов
до императорского трона, что с большим удовольствием и
сделал русский царь.

С возникшей было внутренней трудностью справились довольно быстро:
чтобы царю не пришлось целовать руку патриарха, было решено
упразднить патриаршество. Однако внешнеполитическое положение
России быстро ухудшалось и вскоре ей пришлось воевать почти
со всеми соседними и не очень государствами.

Эту проблему удалось решить, как обычно, благодаря случаю и
смекалке: как-то няня молодого императора, укладывая его спать,
посетовала – «как жалко, что у тебя, голубчик, нет
брата-близнеца, тебе было бы с кем поиграть». Именно тогда и появилась
идея заменить Петра двойником; во дворце отыскался некий
Петруха, который был совершенно не похож на самодержца, однако
был готов обниматься и целоваться с кем угодно и сколько
угодно.

Скоро политическая жизнь страны наладилась и войны прекратились;
единственным исключением стала Япония: Петруха нарушил
протокол, так как не смог совладать с собой и полез целоваться к
японскому коллеге, в результате чего император объявил войну
России.