Онтологические прогулки

Друзья, несмотря на то, что мы живём в русской культуре и она живёт
в нас, несмотря на то, что мы всё время проявляемся как
русские и наблюдаем такие же русские проявления других, несмотря
на то, что мы достаточно хорошо знаем самих себя и условия
нашего существования, несмотря на то, что русская культура
всё время перед нашими глазами, несмотря на всё это, заметить
её трудно.

Заметить русскую культуру трудно не потому, что мы недостаточно
умны, образованы, сообразительны, внимательны и т.д., и не
потому, что она глубоко и надёжно спрятана самой своей природой
или чьими-то стараниями, совсем нет.

Заметить свою собственную, а для нас собственной является именно
русская культура, заметить свою собственную культуру можно
только тогда, когда русскими как целостностью, то есть нами
самими как народом будет накоплен достаточный для этого опыт.

Понимание народом самого себя не является и не может являться делом
одного или нескольких людей, не тот масштаб события; такое
понимание достигается накоплением опыта многих и многих
людей, действовавших в различных областях общественной жизни – в
науке, философии, литературе, политике, образовании,
общественной деятельности и пр., то есть, строго говоря, самим
народом.

Для адекватного понимания самого себя народу требуется достаточное
для такого сложного дела времени, времени направленного и
удерживаемого внимания именно на понимании своей собственной
природы как особого народа.

История направленного на понимание самих себя внимания у нас, то
есть у русских, насчитывает приблизительно 200 – 250 лет, что
по историческим меркам совсем немного, но всё же оказалось
вполне достаточно.

Поэтому нам не стоит удивляться тому, что даже действительно
одарённые люди нашего народа – писатели, мыслители, учёные,
политики и пр. до сих пор не смогли в достаточно полной и
определённой мере заметить и описать специфику русской культуры,
схватывая и описывая лишь отдельные её черты, частные признаки,
некоторые особенности.

То, что было так трудно раньше, когда ещё не было достаточного для
этого опыта, например, во времена Толстого, не так трудно
сегодня, когда этого опыта уже достаточно, более того, когда
его уже много.

Сегодня для понимания самих себя как русских, для восприятия своей
собственной природы вполне достаточно минимального
образования, здравого смысла и некоторого жизненного опыта.

Самое трудное – это перенастроить матрицы своего восприятия, или,
проще, перевести своё внимание с того, на что оно направлено
нами сейчас, а именно с предметности существования, на
намерение, то есть осознанно направить своё внимание на
целостность жизни.

Это внимание и так живёт в нас, так как составляет формообразующую
особенность русской культуры и, следовательно, каждого
русского (по типу, конечно, а не по национальности) человека, но
живёт «само собой», без нашей специальной помощи, стихийно,
«бессознательно»; более того, нам кажется, что это внимание
даже мешает нам.

Мы не только не хотим его замечать, но даже стремимся бежать от
него, создавая в самих себе неразрешимое противоречие жизни по
воле жизни и жизни по воле жертвы.

К этому я вернусь тогда, когда подробно буду рассматривать
специфическую технологию русской культуры – технологию забытья,
живого сна или намерения.

Понимание самих себя не является исключительно русской проблемой, с
этой же трудностью напрямую столкнулись сегодня и на
востоке, и на западе; то есть наше время представляет собой вообще
время прояснения человеком своей собственной природы как
человека, как феномена вселенной.

На западе история попыток самопонимания более внушительна, чем на
руси, однако западу труднее двигаться в этом направлении, так
как в соответствии со спецификой своего модуса ему
приходится узнавать себя косвенно, через предметную деятельность,
через проявления человека во взаимодействии с материей
вселенной.

Ещё более внушительна по времени, можно даже сказать – чудовищна,
история самопонимания востока, однако, опять же в силу
особенностей восточной культуры, эта история больше затрудняет, чем
помогает самопониманию, так как основная цель восточной
культуры – чистая проявленность дао, или чистая проявленность
законов вселенной, никак не замутнённая влиянием человека,
находящегося в плену собственных привязанностей, заставляет
восточную культуру подчинять самопонимание этой культурной
цели, то есть понимать себя, чтобы более эффективно проявлять
собой законы вселенной, понимать собой, чтобы не быть собой.

У каждого модуса современной индоевропейской цивилизации – востока,
руси и запада есть свои преимущества и свои трудности в
опыте самопонимания, в результате чего человек как вид до сих
пор не обладает целостной картиной своей собственной природы,
однако это не означает, что он далёк от этого.

Как минимум, в нашем культурном модусе такое понимание принимает
формы уже достаточно определённого и зрелого мировоззрения
(одной концепцией в таком сложном комплексном деле, как
понимание народом самого себя, не обойдёшься), позволяющего не
только более адекватно, точнее, именно адекватно смотреть в своё
прошлое и настоящее, но и вполне намеренно двигаться в
будущее.

Трудность русского самопонимания заключается прежде всего в
непредметном существе русской культуры, в соответствии с которым
русскому человеку вообще, и русскому мыслителю в частности,
достаточно трудно отслеживать предметные проявления собственной
культуры.

Поскольку внимание русского в принципе направлено на намерение
живого, постольку существование, то есть предметность его
культурного существования находится на периферии его внимания.

Следующей трудностью русского самопонимания является исторически
возникшая зависимость русской образованности от западного
влияния: в конце первого тысячелетия «агентом» этого влияния было
христианство, принесшее на Русь новую письменность и новое
мировосприятие, и в конце тысячелетия (18й – 19й века) –
западная светская культура, принёсшая нам предметное, то есть
рефлексивное мышление.

Благодаря последнему обстоятельству собственное мировоззрение
русских жило и развивалось в скрывающих его формах предметного
мировосприятия, то есть в западных формах.

Именно поэтому так трудно было русским писателям и мыслителям не
просто выделять собственно русское, как раз это в той или иной
форме и в той или иной степени им удавалось достаточно
хорошо, а именно доносить это выделенное русское до внимания
общественности, которая или не могла, или не хотела никак этого
замечать.

Как много русского, глубоко русского, истинно русского у Толстого,
Чехова, Блока и др. русских писателей! Но оно исчезает не
только в восприятии русской общественности, но даже и в
восприятии специалистов; может быть, оно исчезает в восприятии
специалистов в гораздо большей степени, чем у простых читателей
и слушателей.

Потому что именно специалисты и являются основными носителями
западного, рефлексивного, предметного мышления; например, идею
единства русские «специалисты» интерпретируют как идею единства
на основе какого-либо ПРЕДМЕТНОГО феномена – государства,
веры, церкви, крови, класса, территории, истории и пр., тем
самым УНИЧТОЖАЯ ИМЕННО РУССКИЙ ХАРАКТЕР ЕДИНСТВА, в котором
нет ничего предметного, выделенного, отдельного!

Далее, представление Толстого об истории как неконтролируемом
отдельными людьми процессе, «переплетении миллионов волений», в
соответствии с которым роль личности в русской истории должна
с необходимостью быть признана зависимой, по существу –
ничтожной, «образованным» русским обществом была заменена на
представление о важности личности в истории, которое
(представление) ДО СИХ ПОР ДОВЛЕЕТ НАД НАМИ!

Чтобы показать это более подробно, чтобы одновременно на этом
примере показать, как именно следует понимать русскую культуру и
историю, рассмотрю свежий случай из нашей жизни, на который я
наткнулся в сети.

Я имею в виду разговор, который произошёл на благотворительном
спектакле между премьером В. Путиным и музыкантом Ю. Шевчуком в
присутствии Ярмольника, Басилашвили, Фрейндлих, Ахеджаковой и
пр., а также той реакции в прессе и сети, которую этот
разговор вызвал.

Реакция эта сводится к двум типам восприятия: первый из них
заключается в том, что это был заранее подготовленный и разыгранный
спектакль художника, радеющего за страну, и политика, также
радеющего за страну, спектакль, в котором оба получили свои
дивиденды, состоящие в том, что каждый показал свою
действительную озабоченность происходящим в стране, при этом оба
только разыгрывали эту озабоченность (так восприняло
меньшинство).

Большинство же восприняло этот разговор (желающие могут
познакомиться с ним в сети) как «классическое» общение свободолюбивого
художника (в широком смысле – художника, писателя, музыканта,
поэта и т.д.), или как любят называть такого человека в
такой ситуации – «гражданина» и свободонелюбивого политика,
общение, вся соль которого заключается в смелости художника, не
побоявшегося задавать вопросы о свободе и несвободе одному
из ведущих политиков страны.

Совсем не сомневаясь в смелости Шевчука, мне хотелось обратить наше
внимание на другое, а именно: что транслирует, что
показывает, что говорит нам всем своим видимым и невидимым
содержанием этот разговор и его восприятие российской общественностью?

Я буду говорить языком и мыслью Толстого: Шевчук общается с
премьером так, как будто тот не знает о реальном положении в стране;
вообще в русской истории нам любят говорить и мы сами любим
думать о том, что царь, вождь и пр. не знал о реальном
положении вещей, о страданиях народа, о репрессиях и т.д., а,
если бы знал, то не допустил.

Однако, показывает нам Толстой, царь знает о реальном положении
вещей, но видит его по-своему, так, как он только и может видеть
это положение вещей, находясь НА СВОЁМ МЕСТЕ.

В свою очередь, на каждом уровне, на каждом срезе государственной
жизни, от царской семьи и высшего генералитета до последнего
солдата, каждый её участник ТАКЖЕ КАК ЦАРЬ видит реальное
положение вещей в соответствии с тем местом, которое он
занимает. Поэтому

НЕТ НИКАКОГО ОДНОГО ДЛЯ ВСЕХ, ЕДИНСТВЕННОГО РЕАЛЬНОГО ПОЛОЖЕНИЯ
ВЕЩЕЙ, КОТОРОЕ ВСЕ ВИДЕЛИ БЫ ОДИНАКОВО И В СООТВЕТСТВИИ С
КОТОРЫМ ВСЕ МОГЛИ БЫ ОДИНАКОВО И СОГЛАСОВАННО ДЕЙСТВОВАТЬ!

Солдат видит то, что видит солдат, а царь – то, что видит царь; их
видение не совпадает и не может совпадать, и ни один из них
не более истинен в своём восприятии, чем другой.

Более того, царь не более, чем солдат, свободен в своих действиях;
он точно так же зависим от данной конкретной ситуации,
расположения дворцовых и околодворцовых сил, внешенеполитического
положения и от тысячи других, важных и не очень
обстоятельств.

Положение вещей сложится из переплетения миллионов волений миллионов
людей, и воление самого могущественного императора в этом
переплетении не сильнее воления рядового солдата.

Поэтому претензия Шевчука на особое знание, которое является
истиной, в отличие от знания премьера, а именно: о несвободе в
стране, о продажности милиции и пр., эта всего лишь претензия
человека, который видит некое положение вещей в зависимости от
особенностей своего взгляда, положения, образования и пр.

Точно так же, как премьер полагается на своё знание положения вещей
в стране, знание, сложившееся как результат опыта его жизни
и деятельности сначала в качестве президента, а теперь –
премьера.

Этот разговор музыканта с чиновником – в нашем восприятии – говорит
нам о правоте Шевчука, знание которого истинно, и неправоте
премьера, знание которого неистинно; для нас благородство
свободного художника, «болеющего» из-за несвободного положения
большинства людей в стране, перевешивает опыт чиновника,
заботящегося, как нам кажется, лишь о сохранении своих
интересов.

Но если мы посмотрим в историю, то увидим, что этот разговор –
калька тех разговоров, с которых началась эпоха русских
февральских и октябрьских переворотов семнадцатого, гражданской
войны, последующих репрессий и пр.

Это знает и сам Шевчук, потом, после разговора указывая на то, что
такой разговор человека с властью длится на руси уже 200 лет,
знает, но НЕ ХОЧЕТ ДЕЛАТЬ НИКАКИХ ВЫВОДОВ ДЛЯ СЕБЯ ИЗ
ИСТОРИИ, наивно или специально полагая, что «разговаривать лучше,
чем воевать», то есть понимая, что такие разговоры
неминуемо приведут к той или иной степени социальной напряженности,
точнее, УСИЛЯТ УЖЕ ИМЕЮЩУЮСЯ СОЦИАЛЬНУЮ НАПРЯЖЕННОСТЬ, но
всё равно Шевчук предпочитает наступить на те же самые грабли
и провоцирует нас на это.

Это только выглядит смело и благородно и может ещё оправдать
«хороших русских мальчиков» конца 19го – начала 20го веков, сначала
шедших на баррикады, а потом стреляющих в своих братьев и
отцов, но никак не оправдывает образованного и талантливого
музыканта и поэта начала 20го века; «хорошим» он уже никак
быть и стать не может, потому что этот опыт – поиска правды и
справедливости в разделении русских на правых и виноватых,
угнетающих и угнетённых и пр. нами уже пережит, этот опыт
показал нам, что кроме крови этот путь нам ничего не даст.

Как нельзя лучше знает это – опасность усугубления разделения в
обществе – и премьер, поэтому у него не может не возникать
раздражения на то, что этого очевидного не понимают даже
образованные и интеллигентные люди, то есть, казалось бы, лучшие
представители общества.

Замечая опасность действий других и справедливо раздражаясь на них
за это, премьер не замечает, что его действия точно так же,
если не больше, ведут к тому же – разделению российского
общества на отделённые и поэтому, как минимум – чужие и как
максимум – враждебные друг другу слои.

Очевидность своей правды каждого и лжи другого оборачивается
неочевидностью своей лжи каждого и правды другого.

Далее, немного глубже, чем представление об истинности и
благородстве свободы, находится и управляет всем нашим восприятием
общественной жизни России представление о том, что знание о
неблагополучном положении в стране что-то может изменить, если
его примет к сведению премьер, который и привёл страну к
этому положению за все годы своей власти.

Мы вместе с Шевчуком как бы говорим премьеру: «вы привели страну к
такому положению, выстроив вертикаль власти и пр., поэтому вы
ответственны за это и поэтому вы должны изменить это!»

Но Толстой говорит: «нет! Не может один человек, как бы умён,
талантлив и даже гениален он ни был, привести многомиллионнную
страну к какому-то намеченному им положению, потому что история
делается переплетением миллионов волений миллионов людей и
КАЖДЫЙ ИЗ НАС, КАЖДЫЙ ИЗ НАС ОТВЕТСТВЕНЕН ЗА ТО ПОЛОЖЕНИЕ, В
КОТОРОМ НАХОДИТСЯ СЕЙЧАС СТРАНА!

Любой чиновник находится в не меньшей, а в большинстве случаев даже
в большей зависимости, чем любой другой человек, как бы
высоко или низко в общественной иерархии он ни находился.

Поэтому показывать пальцем на чиновника как виновника происходящего,
а самому отстраняться, отделять себя от происходящего и
говорить самому себе и всем вокруг, что ты здесь не причём, это
очень удобная, выгодная позиция, поднимающая тебя в глазах
многих, но это не ГРАЖДАНСКАЯ позиция, это не позиция
русского гражданства, которую поэт определил как «вселенная во
мне».

Позиция Шевчука носит название позиции народного фашизма, когда ты
пользуешься благами, предоставленными тебе властью или
существующим порядком, а ответственность за несправедливость этого
же общественного порядка взваливаешь на кого угодно –
власть, историю, неразвитость народа и пр., только не на самого
себя.

Истинный русский поэт не отделил бы себя от происходящего, не снял
бы с себя ноши русских болезней, как не снял с себя ноши
русского общественного сумасшествия Хармс, когда вся страна
болела этим сумасшествием.

Абсолютное большинство русских с головой окунулось в «свободу
предметности» перестройки и всё происходящее сегодня в нашей
стране является результатом этого ОБЩЕГО ДЛЯ ВСЕГО РУССКОГО
НАРОДА сумасшедшего стремления максимально зацепиться за
доступную каждому предметность – денег, собственности, власти, славы
и пр.

Не президент или какая-то группа лиц выстроила вертикаль власти, эту
вертикаль зла, вытравившую из нашей страны свободу, совсем
нет, мы все выстроили её! тем, что направили свою волю не на
единство всего живого, а на отдельность всего, на
отделённость каждого от всех.

И сегодня сваливать всю вину за несвободное состояние страны на тех,
кто находится у власти, как виновников этой массовой
истерии всего народа, только потому, что те куски, которые им
удалось отхватить, жирнее и больше, чем у тебя, означает только
пытаться скрыть от себя и других то, что и гложет такого
благородного обвинителя – не отсутствие свободы в стране, а
желание снять с себя свою вину за происходящее сейчас, вину,
которую ты никак не хочешь признать.

Потому что признанная вина заставит тебя перестать чувствовать себя
невинной жертвой и сделает тебя взрослым, тем, кто примет
происходящее как есть и будет действовать в нём как единый с
ним, как единый со всеми человек.

Разделение – не стихия русского.

Царь, президент, премьер – всего лишь отдельные люди, в возможностях
которых находится так мало, что приписывать современное
положение в стране усилиям одного человека, какой бы пост он ни
занимал, или даже усилиям группы высших должностных лиц так
же наивно и глупо, как полагать, что некое, даже самое
крупное, океаническое течение управляет океаном.

Взваливая всю вину за происходящее в стране на какого-то одного
человека (или на несколько, не важно), мы тем самым, как мы
думаем, снимаем вину с себя самих и в этом – основная цель
нашего обвинения.

Но, конечно, вина этого человека – царя, императора, вождя,
президента, премьера и пр., никуда не делась, она вся полностью на
нём, даже несмотря на то, что система государственной и
общественной жизни сложилась не в результате только и именно его
личного усилия, а всего лишь – вместе с его личным усилием,
только вместе с его волей.»

Так думает Толстой, но пока ещё не так думаем мы; а ведь думать так,
как думал Толстой совсем не трудно, трудно другое – взять
на себя ответственность за сложившееся положение вещей,
объединиться с ним, быть и собой, и президентом, и бомжем, не
отделяться от жизни всех, как Платон Каратаев жить всем единым,
одним живым.

Разве русскую жизнь определяет то, что творится за закрытыми дверями
кремлёвских кабинетов?

Не пора ли нам отказаться от этого наваждения?