Онтологические прогулки

Друзья, нет ничего более банального, чем жизнь; нет ничего более
близко, хорошо, и непосредственно известного нам, чем наша
собственная жизнь и, следовательно, сама жизнь, не жизнь сама по
себе, потому что такой жизни не существует, а просто жизнь,
вся жизнь, жизнь всего.

Друзья, нет ничего более скрытого, чем жизнь; нет ничего более
отстранённого, тёмного и опосредованно известного нам, чем наша
собственная жизнь и, следовательно, сама жизнь, не жизнь сама
по себе, потому что такой жизни не существует, а просто
жизнь, вся жизнь, жизнь всего.

Восприятие и понимание этого доступно каждому.

Нет никакой необходимости вникать в изощрения или примитив
философов, чтобы находиться в самом центре философской проблематики,
потому что единственной проблемой, единственным предметом и
единственным источником философии являлась и является до сих
пор проблема, предмет и источник – жизнь.

Любая философия, даже самая, казалось бы, далёкая от действительной
жизни – академическая, единственной реальной своей задачей
имеет задачу – восстановление человеком частично потерянной
им связи с жизнью; полностью потерять связь с жизнью человек,
пока он жив, не может, а вот в некоторой степени, в том или
ином отношении – вполне может.

Это откровенно банально.

Это совершенно недоступно.

Банально потому, что это знает и переживает каждый современный человек.

Недоступно потому, что это знание и переживание современного
человека лишены его воли.

Воля же современного человека – действующими сегодня в мировых
обществах матрицами – связана отдельностью, выделенностью каждого
современного человека в существование в качестве
индивидуума, в качестве автономного субъекта.

До тех пор пока человек повязан своей отдельностью, его воля
связана, отчуждена от него.

«Рай», то есть целостное, не фрагментированное, полностью живое
существование человека, охраняет от него «обоюдоострый меч» –
его собственное внимание, заключённое в скорлупу своей же
самости, в футляр собственной отдельности.

Такое внимание современные философы называют рефлексией, возводя тем
самым свою собственную фрагментированность в природу
человека.

Особенно наглядно это видно в трансцендентальной философии запада, в
которой внимание, восприятие и переживание человеком своей
отдельности возведено в ОСОБУЮ, СПЕЦИАЛЬНУЮ СПОСОБНОСТЬ
ЧЕЛОВЕКА.

Эта способность – осознание – в той её форме, в какой философы
обнаружили её у себя, было принято ими за неизменную форму, за
неизменяемую и даже высшую! способность человека, которую,
следовательно, он к тому же ещё и должен развивать.

Вот этими попытками философов превратить тюрьму человека в храм… –
помните «зачем нужна дорога, если она не ведёт нас к храму?»…
– полна история человека последних нескольких столетий.

То есть философия полагает, что свою отдельность человек должен
посвятить не себе, а кому-то ещё: богу, экологии, обществу,
другим людям и пр.; выбор прост: или человек живёт собой и для
себя, или – чем-то другим и для чего-то другого.

Хороший человек должен пожертвовать собой ради…

А плохой человек должен стать хорошим…

Или его надо заставить стать или хотя бы быть похожим на хорошего… и т.д.

Всё современное мировосприятие человека покоится на том, что он
воспринимает и переживает себя отделённым от всего.

Это так очевидно.

Это так нелепо.

Если забыть, что все связаны «одной и той же жизнью» (Пастернак).

Если же все и всё связано одной и той же жизнью, то возникает
простой вопрос: почему внимание современного человека направлено
на свою отдельность, а не на свою общность, единство со всеми
и всем?

Ответ так же прост, как вопрос: человек направляет своё внимание на
то, что для него в данный момент является самым важным, на
то, что ТРЕБУЕТ своего внимания.

Самым важным для современного человека до сегодняшнего дня являлось
именно освоение себя как отдельного, выделенного существа.

Как только это освоение будет осуществлено, внимание человека
восстановит его целостность.

И тогда окажется, что то, чему придавалось такое значение ещё вчера,
например, отдельность человека, всего лишь – один из
элементов восстановленной целостности, а не единственная и
неизменная сущность природы человека, её специфическое и
определяющее качество.

Например, в современной философии, точнее, в современной русской
философии обнаружено, что осознание не может быть отделено от
своего содержания так, что оно может осознавать самого себя;
если же осознание неотделимо от осознаваемого, то из высшей
способности оно превращается в то, что оно и есть, а именно:
один из элементов схватывающей, фиксирующей природы всех
живых существ, один из элементов целостности человека.

Целостности человека.

Целостности живого.

Которая не может быть никоим образом сведена ни к одному из своих
элементов, каким бы важным он ни был в данный период времени
или в данный момент действия.

Целостность живого восстанавливается и сохраняется сама собой,
поскольку таков заложенный в ней опыт миллионов (миллиардов) лет
жизни.

Как только будет накоплен достаточный опыт овладения своей
отдельности, восстановится целостность внимания и человек перестанет
акцентироваться на своей отдельности от всего в ущерб своему
единству со всем.

Что, собственно, сейчас и происходит.

Современный человек начинает восстанавливать целостность своего
внимания, так как освоил себя как отдельного, без ущерба своему
единству.

Соответственно, всё, что было использовано в ходе накопления опыта,
теперь не имеет своего – такого важного раньше – значения, и
может быть спокойно оставлено в прошлом.

Потому что в нём уже нет жизни.

Вчера пересмотрел фильм Тодда Хейнса «Меня там нет» или, скорее, «Я
не там», в котором Боб Дилан всё время живёт только тем, чем
поётся, а люди живут только тем, чем пелось ему.

С ним пытаются общаться там, то есть пытаются найти его в том топосе
жизни, например, в топосе протеста против войны, в котором
его уже нет, потому что – сейчас – ему поётся уже другим, в
другом, по-другому.

«Вся моя жизнь – протест», – говорит Дилан, имея в виду, что вся его
жизнь – протест против того, чтобы накладывать какие бы то
ни было предустановленные ограничения на жизнь, на то, что
родится в тебе в следующий момент.

«Пой о том, чем живёшь сегодня».

Поэт и певец показывает людям, что живёт в нём самом и в них сейчас,
люди узнают себя, оживают и хотят теперь жить этим всегда.

Поэтому одно из правил Дилана – «ничего не создавайте», потому что
созданное будет преследовать вас всю оставшуюся жизнь, потому
что кто-то будет воспринимать ваши прежние дела всерьёз,
как ещё живое и ставить вам в вину, что вы уже другой, что вы
изменились и стали «предателем», «иудой».

Но Боб Дилан, впрочем, как и Джим Моррисон, живёт только тем, чем
живётся, не предполагая заранее, что же будет живым в нём
сейчас, а, тем более, что будет живым завтра.

Любой ответ на вопрос: «чем я буду жить сейчас или завтра?» уносится
ветром жизни.

Для жизни нет предубеждений и нет мелочей.

Нет предустановленного и нет важного.

Заранее известного.

Куда бы вы её ни помещали.

Её уже там нет.

И ты не там.

Нет пути назад.

Нас несёт ветер жизни.

В этом высшая небанальность самого банального на свете – жизни.

Постепенно втягиваясь в это – растянувшееся более чем на два года –
размышление, я постоянно замечаю, что уже написанное, если я
его перечитываю (бывает и такое), воспринимается и
переживается мною как чужое, как то, где меня уже нет, не потому,
конечно, что оно глупо или умно, интересно или не очень (и это
бывает) и пр., а потому, что написанное изменило меня, и
теперь моя жизнь проявляется не в том, где меня уже нет, а в
том, где меня ещё нет.

Остановиться невозможно, как бы ни хотелось.

На вчерашнем не посидишь (если ты, разумеется, не профессор философии).

Это не может не быть грустным.

Это грусть твоего уходящего, уже оставленного, покинутого жизнью,
как бы ты ни пытался полагать его всё ещё живым; оно остаётся
только как живой ты сам, но живой уже в другом и другим.

Всё проходит, как с белых яблонь дым.

Всё прошлое ушло и стало памятью, сном, в который так склонны верить
люди, делая вид, что именно прошлое объединяет их; но
прошлое – уже пыль на дороге, смываемая с твоих ног водой
обновления, жизнью.

Пыль, смываемая вопреки твоему желанию, вопреки тому, просишь ли ты
этого или нет.

Каждое мгновение мир исчезает.

Каждое мгновение мир рождается.

Обновляясь сам и обновляя нас в своём мерцании.

Но уже другими.

Всё, что не обновляется, исчезает.

Мы всё время теряем что-то родное.

Как вернуться туда, откуда нет возврата?

И снова ветер жизни уносит ответ.

Поэтому ностальгия преследует человека.

Конечно, я не так страстен, как Гоголь, который, услышав рассказ
одного из друзей о том, как в определённое время все коридоры,
прихожие и подъезды Москвы наполняются огоньками и дымом
разжигаемых самоваров, разволновался и, находясь в некотором
возбуждении, восклицал: «упустил! надо же, упустил».

Конечно, на меня не оказывается такое общественное давление (и
хорошо!), которое испытывали Боб Дилан и Джим Моррисон и которое
заставляло всё время бывших на виду звёзд играть с жизнью
наперегонки.

Но дело это не меняет ни для меня, ни для каждого из нас: быть живым
нельзя там, где тебя уже нет, быть живым можно только там,
где тебя ещё нет.

Где тебя ещё нет …но куда уже направлено твоё внимание!

Я оживу там, куда направлено моё внимание.

Сколько бы жизни там ни было: много или мало.

Даже если там почти нет уже никакой жизни.

Даже если там только её призрак.

Например, пёс-призрак ожил древней японской книжкой о самураях, где
самураям «втирали» кодекс чести именно потому, что этот
кодекс (как общественный феномен, конечно) уже умер, но ему
хватило этого, чтобы жить, посадив своего «хозяина» на место
убитых им мафиози и получив в награду от него пулю.

Как Гиренок ожил легендой о русской (в лотмановской, конечно, её
интерпретации, в которой акцент сделан на гармонии иерархии, а
не гоголевской, где виден свет, которого хватает всем с
избытком, вне зависимости от какой бы то ни было иерархии)
усадьбе, которую русским «втирали» во время её (усадьбы) похорон,
чтобы не забывали хозяина, но ему этого хватило, чтобы
стать «хозяином» если не усадьбы, то хотя бы профессорского
кресла.

Как наш первый президент жил мечтой «что-нибудь сделать на работе» и
действительно оставил нам «что-нибудь» … кубок Кремля.

Как российские чиновники до сих пор живут легендой о демократии и
конце коррупции и – как бы мало жизни ни было в этой легенде,
мечте, как бы призрачна она ни была, когда-нибудь она станет
реальностью; правда, тогда уже не будет и самих
мечтателей-чиновников.

Как наши звёзды – Ахеджакова, Ярмольник, Шевчук и др, собравшись
недавно на благотворительном «что-то» (не помню, что именно)
мечтали собрать 40000 на операцию какой-то девочке, хотя я
неоднократно видел, как Ярмольник разъезжает по Москве на
мерседесе, стоимость которого во много раз превышает эту сумму;
зачем мечтать о выздоровлении ребёнка, если сам можешь помочь
его вылечить, зачем собираться и тратить на сборы деньги,
так необходимые для мечты, ради которой собираешься?

Правда, тут мне вспоминется история, рассказанная моими друзьями из
исторического музея: в 90-х, когда музей откровенно погибал,
сотрудники музея, чтобы сохранить хотя бы запасники,
поскребли по сусекам, отказались от зарплаты и устроили пир с
водкой, чёрной икрой и пр., на который пригласили тогдашнего
премьера Черномырдина… не помню, чем кончилась история, видимо,
это уже известная практика, раз на вышеупомянутом
благотворительном «что-то» один из его участников советовал просить
миллиарды, чтобы из этих миллиардов получить какие-то
миллионы.

В любом случае, разница очевидна: сколько жизни в том, чтобы творить
благо за свой счёт, и сколько – за чужой?

Даже если там почти нет уже никакой жизни, этого «почти» может
хватить хоть на что-то, например, на иллюзию жизни, ведь иллюзия
тоже живая.

Так что даже самые банальные люди не банальны в том, чем они живы.

В то время как самые небанальные люди вполне себе банальны в том, чем они живы.

Человеку трудно, не имея опыта, отличать небанальность жизни от её
же банальности.

Эту трудность на полную катушку используют философы, интеллигенция,
политики, попса, масс-медиа, которые, как ведьма Гоголя или
хищники Кастанеды, пожирают человеческое внимание, улавливая
это внимание с помощью подмены живого на почти живое.

Эти упыри пожирают наше внимание, превращая нашу вполне понятную и
неизбежную – живую человеческую – грусть, порождённую
текучестью жизнью, в раздражение, в странное – нечеловеческое –
раздражение самой жизнью.

Превращая нас в странных людей.

Людей без воли.

Катящиеся камни.

Раздражаясь на жизнь, мы отделяемся от неё и неизбежно теряем свою
волю, что, собственно, и нужно этим хищникам, ведь безвольным
человеком легко манипулировать.

Тем более, если мы сами рады тому, что нами манипулируют.

Невозможно волить жизнь в раздражении жизнью.

Палкой до небес не достучаться.

Тем более что небеса внутри нас.

Это и есть жизнь.

Поэтому можно жить поневоле, банально, «как все» – любимое
словосочетание-оправдание безвольных, за которым скрывается
единственное – желание, чтобы так жили все, что, в свою очередь,
означает как раз то, что все так не живут.

Но за жизнь «как все» ты получаешь бонус – иллюзию устойчивости,
жизненный штиль, отсутствие ветра обновления, сохранение
родного, постоянство себя.

Ты окаменеваешь живым (насколько это вообще возможно живому) и тебе
хорошо! так себя чувствовать.

Можно жить и по воле, с волей, волей жизни, но тогда тебе приходится
начинать как античным грекам, с самого себя как меры всего,
с протагоровского «человек – есть мера всех вещей».

Приходится начинать с того, что ты прав и ты можешь сам.

«Всякое ощущение возникает и существует по истине» (Демокрит).

Сегодня к этой максиме прибавилась другая:

«Всякая мысль возникает и существует по истине».

Не важно, является ли эта мысль мыслью профессора или идиота,
президента или бомжа.

Только, в отличие от человека западной культуры, который принимает
ограничения пространства, времени и причинности собственного
существования как архимедову точку своего «продвижения» в
условиях этих ограничений, или расширения этих ограничений,
человек русской культуры «снимает» действие и силу этих
ограничений в прямом обращении к их источнику – жизни как единству
всего.

Воля русского – именно в воле жизни при отсутствии предубеждений и
соображении всего; если западный человек подставляет себя
ветру, чтобы тот оживлял его, то русский сам волит этот ветер
как обновляющий всё, потому что только так можно быть живым
всем.

На западе человек выбирает, на Руси – волит.

У русского нет выбора, потому что волить он может только жизнь, всё
остальное он уже не выбирает, потому что его (это остальное)
выбирает сама жизнь.

Поэтому русский как бы всё время спит, его жизнь ему снится, как
снилась жизнь Есенину; разорвать противоречие неспящей
действительности и живого её сна невозможно, необходимо только не
воспринимать это как противоречие: нам, русским, нет особого
дела до действительности бодрствования неспящих, «всё –
трын-трава», потому что нам есть дело до дрёмы всего как жизни, в
которой всё становится тебе братом, даже твоя смерть.