Лаборатория слова

Самым загадочным произведением русской и мировой литературы называют в учёном мире «Слово о полку Игореве». Вот уже более двухсот лет не отпускает оно от себя исследователей. Всего несколько страниц, а написано о них сотни фундаментальных монографий! Но загадки так и остаются, в том числе загадка авторства.

Сегодня, похоже, мы близки к разгадке. Полвека потратил на это русский писатель Юрий Сбитнев. Как «заболел» ещё школьником «Словом о полку Игореве», так и не расстаётся с ним по сей день. В своё время, будучи молодым писателем, поэтом отправился на север Сибири, на Нижнюю Тунгуску в тайной надежде найти у староверов подлинник «Слова…». Подолгу жил там, встречался с людьми, хранящими в памяти «преданья старины глубокой». За Сибирью последовали Дальний Восток, Тверской край, Урал, Брянщина, городки и селения, где проходил Игорев полк… И всюду, куда ни забрасывала его судьба, записывал и записывал слова, дошедшие до нас из древности, намереваясь с их помощью до конца разгадать тайны «Слова…».

Так сложилось у него уникальнейшее собрание древнерусских слов и выражений, сохранившихся до наших дней.

И далее, на десятки лет, главным в его жизни стало исследование древних летописей – всё с той же целью: лучше понять «Слово о полку Игореве». Поражался их богатству. И выразительности старого русского слова – зримый образ едва ли не в каждом! Вот как сам он говорит об этом: «Впервые открыв для себя при чтении летописей эти драгоценные словесные самоцветы, я назвал их русскими гекзаметрами. С той поры таким открытиям я и посвятил всю оставшуюся жизнь. Не просто давались эти обретения. Приходилось десятки раз перечитывать каждую летопись, переводить на современный язык сотни страниц, переписывать древнерусские тексты, дабы «пощупать» каждое слово».

За многие годы он так освоил древнерусский язык, изучил быт и нравы того времени, нормы поведения прародителей наших, их манеру говорить и писать, что ориентируется теперь в ХII веке, как в сегодняшнем дне.

И вот теперь Юрий Николаевич вплотную приступил к осуществлению своей мечты. Огромная подготовительная работа, врождённый поэтический слух позволили ему раскрыть немало «тёмных мест» в «Слове» и даже имя Автора, коим, по убеждению Сбитнева, была женщина.

У Юрия Николаевича поразительное чутьё к слову и удивительная память на слова. Мальчишкой слышал от своего деда при запуске бумажного змея слово «дуновей» (верховой воздушный поток) и теперь, читая в переводе академика Лихачёва «На Дунае Ярославнин голос слышится: полечу я зигзицею по Дунаеви…», спрашивает: «При чём тут Дунай? Где Дунай и где князь Игорь? Как она полетит по Дунаю к Северскому Донцу?» И вспомнил из детства – «дуновей», а ещё припевку: «Ой дунай, мой дунай, весёлый дунай!». Вот оно! Вот где голос Ярославны – в зените, на вышнем дунае, по нему полетит она лебёдушкой к своему любимому.

Или в том же переводе: «Набегают половцы на Русскую землю, дань берут по белке от двора» («емаху дань по беле от двора»). Что это за дань такая – по беличьей шкурке? Обращается к собранию бесценных записей своих, коих в его рабочем кабинете целые горы, – вот из рассказа сельской старушки: «Фашисты угнали двух моих дочерей обелями в Германию». – «А как это – обелями?» - «Рабынями», - отвечает. Позже выяснил: обел – полный раб. Не по белке, а по обеле брали половцы дань – жён, сестёр, дочерей (в древнем правописании избегали двух гласных подряд, потому «по беле»).

Так вот шаг за шагом прочитывал песнь об Игоревом походе и сделал немало открытий, во многом меняющих представление об этой поэме.

Поход Игоря, утверждает Сбитнев, был вовсе не военным, не войной шёл он «на землю половецкую за землю русскую», у него была великая и благородная цель - «поискати град Тьмуторокань», миром вернуть некогда потерянное очень важное для Отечества княжество Тмьмутороканское - бывшую вотчину деда своего князя Олега, открыть Руси выход «к семи морям». Летописи повествуют, что полк Игоря «идяхуть тихо… бо кони тучны вельми» (в военный поход на таких конях да медленно не ходят!). В полку было много людей «чёрных» (т.е. не воинов, а мастеровых – Тьмуторокань обустраивать, укреплять). А дружины княжеские – для охранения. Слова Игоря: «…копие приломити конецъ поля половецкого» - не что иное, как приглашение к миру, прекращению вражды (русское выражение «преломить хлеб» всегда было приглашением к мирной трапезе, заключению мира), иначе было бы сказано «приломать», как написано в сцене перед сражением («ту ся копиямъ проиломати»).

Кто бы стал воспевать этот поход, будь он обычным набегом на половцев, да ещё неудачным? (на это, кстати, обращал внимание ещё Пушкин).

А упрёк Святослава Игорю и Всеволоду: «Рано еста начала половецкую землю мечи цвелити, а себе славу искати» вовсе не в том, что рано воевать пошли, а рано мечи убрали – не согласен был он с их мирным планом. Святослав всё же завоеватель, половцев вместе с другими князьями незадолго до Игорева похода громил.

Диву даёшься, как это исследователи перед, казалось бы, совершенно очевидным становились в тупик. Вот отрывочек (всего две строки): «Се бо готские красныя девы въспеша на брезе синему морю. Звоня русским златомъ, поютъ время Бусово, лелеютъ месть Шароканю». Перевод утвердился такой: «Вот готские девы запели на берегу синего моря, звеня русским золотом, воспевают время Бусово, лелеют месть за Шарокана» (Шарокан, предполагают, это половецкий хан Шарукан, дед Кончака). Откуда вдруг взялись в Х11 веке готские девы, если существование готов относится к началу нашей эры (семь столетий назад!)? И что это за время Бусово? (никакого Буса в древних писаниях не упоминается). Откуда у готских дев русское золото? Почему они лелеют месть за половца Шарукана?.. Сплошные вопросы.

Крохотная реконструкция Сбитнева, и фраза приобретает совершенно иной смысл: «Се боготские красные девы…» Богот – омут (см.словарь Даля), красные девы – русалки (они ведь, по народным поверьям, жили в глубоких речных омутах). Выходят они на берег моря (вовсе не обязательно «того» моря, есть и море огня, и снежное море – из бездны, необъятности!), поют в бусово время (по Далю – до восхода и после захода солнца), лелеют месть шароканю (шарока – в русском языке «приречная низменная полоса, заболоченная луговина, излюбленное русалочье место», а месть – одернённая поверхность шароки, которая по весне сыра и зыбка, её и «лелеют» русалки, водя хороводы - это «лелеять» не раз встречается в «Слове» в значении «качать, колыхать», действие происходит в начале мая, вот и колышется шарока).

Таким образом, непонятная фраза становится абсолютно ясной, и возникает удивительно поэтичная картина: русалки на заре выходят из омута и поют, исполняя обрядовый танец в память погибшего Игорева полка.

Нередко в переводах лишь одно неверно прочитанное слово начисто убивает всю фразу – и в ритм не укладывается, и смыслу не соответствует. Находит Юрий Николаевич верное толкование, и всё становится на свои места – меняется смысл, возвращается удивительная музыкальность фразы. Примеров тому множество.

Теперь об Авторе гениальной поэмы.

В древние и средние века многие авторы засекречивали свои имена, писали их в третьем лице. Есть такая скрытая подпись («сфрагида») и в «Слове о полку Игореве», стоит она в самом конце, но после неё идёт несколько фраз, которые, по мнению ряда исследователей, приписаны другим автором в более позднее время, а может быть это след перепутанных переписчиком страниц, на что указывал глубочайший знаток древних текстов академик Борис Александрович Рыбаков, и слова «Тяжко голове без плеч, худо и телу без головы, а Руси без Игоря» должны стоять в другом месте. Так или иначе, подпись «потонула», слилась с сомнительной концовкой. Да и саму её, вычленив, расшифровать никак не удавалось.

Вот как выглядела она в первом издании 1800 года: «Рекъ Боян и ходы на Святъславля пестворица старого времени Ярославля Ольгова коганя хоти». Не стану приводить разные варианты дальнейших реконструкций и переводов этой фразы (несть им числа!) – появлялся тут и ещё один боян по имени Ходына, и князь Олег, названный почему-то по-хазарски каганом… Перейдём лучше к доводам нашего исследователя.

Вслушайтесь, говорит он, в поэме всюду звучит женский голос. Всё касающееся поражения Игоря, вплоть до обращения ко всем князьям русским – это одно глубокое, истинное сочувствие Женщины. Только женщина могла так выразить горе, великую печаль и любовь, которые буквально разлиты от начала до конца в этом великом произведении. Мужчине сие не дано. А уж плач Ярославны вовек ему не осилить.

Надо заметить, что женщины в Древней Руси, как показали исследования, в общей массе были грамотнее мужчин. Мужчина – прежде всего воин, вечно в походах. Воспитанием детей занимались матери, учили их всем премудростям мира, учили и чтению, и письму, и счёту. А для этого сами должны быть грамотными. Многие из них писали стихи, сочиняли музыку. Женщина-летописец вовсе не была редкостью.

Читая поэму, чувствуешь, что автор просто любит своего героя, и любовь эта вовсе не мужская. Невозможно представить, чтобы дружинник или боярин одаривал такой любовью неудачливого князя. Только любящая женщина на такое способна. И была это, утверждает Юрий Николаевич, Болеслава, дочь великого князя киевского Святослава - высокообразованная, талантливейшая женщина, сказительница-боян, летописица. Князя Игоря, как установил Сбитнев, она хорошо знала, они близкие родственники, росли вместе, были единомышленниками, она любила его, и эта чистая сестринская любовь выражена в поэме. Дочерней любовью согрет и образ Святослава – он предстаёт здесь мудрым правителем, крупным полководцем, хотя в жизни таковым вообще-то не был. Эта теплота могла исходить опять же только от любящей женщины, в данном случае дочери.

И ещё: младые годы Болеславы прошли в Чернигове и соседнем Новгороде Северском. Потом её просватали за Владимира - сына галицкого князя Ярослава (а Игорь женился на дочери того же Ярослава Ефросинье - в поэме она Ярославна), с той поры Болеслава живёт в Галиче. А когда брак её распался, снова перешла в дом отца, уже в Киеве. Так что она, летописица, вполне могла быть автором и Галицко-Волынской, и Киевской, и Черниговской летописей. Академик Рыбаков отмечал, что именно в этих летописях проглядывает рука автора «Слова».

Не слишком ли много совпадений!

Наконец, решающее подтверждение этой версии. Авторскую подпись Юрий Николаевич реконструировал так (сохранено всё до буковки!): «Рекъ бояни ходына Святъславля, пестворица старого времени, Ярославля Ольгова коганя хоти» . Ходына – жена, «отосланная» неверным мужем в дом отца, каковой была Болеслава («ходына Святъславля»); пестворица старого времени – это летописица, тоже она; Ярослав, князь Галицкий – её свёкор, а жена его Ольга любила свою невестку, как родную дочь («Ольгова когяня хоти», где коганя – кроха, дитя, а хоти – желать, любить). Таким образом - рассказала сие ходына Святослава, летописица, Ярославовой Ольги дитя любимое.

Как видим, тут собственноручная подпись Болеславы Святославовны!

Юрий Николаевич пишет сейчас роман о ней и её бессмертном творении (это будет продолжение дилогии «Великий князь», за которую автор удостоен историко-литературной премии «Александр Невский»), и там его версии предстанут в художественном виде.

Юрий Сбитнев (с палкой) спускается к святому источнику в древнем селе Талеж Московской области, где он постоянно живёт. Рядом – автор статьи.
Фото Ольги Гринёвой