Литературная критика

Маруся Климова – талантливая переводчица
и автор нескольких книг (в их числе
«Голубая кровь», «Домик в Буало», «Белокурые бестии» и другие)
сейчас находится во Франции. В ближайшие недели мы надеемся
получать от Маруси и публиковать в «Топосе» записи её бесед
с писателем, занимающим уникальное место в современной
французской литературе - Пьером Гийота. В ожидании материалов мы
решили предварить беседы вступительной статьёй, которая
введёт читателя, ещё не знакомого с творчеством известного
француза, в литературный контекст. С этой целью и с любезного
разрешения Маруси Климовой мы публикуем предисловие, написанное
ею к роману Пьера Гийота «Проституция».

* * *

П ь е р    Г и й о т а

Одной из самых характерных черт в культуре двадцатого века, видимо,
стала тенденция к глобальному разрушению традиционных форм и
жанров в искусстве. «Беспредметная живопись», «поток
сознания», «автоматическое письмо» и т.п. - в ряду этих ставших
уже привычными для уха и глаза явлений искусства прошедшего
века творчество Пьера Гийота, несмотря на всю свою очевидную
нетривиальность, скандальность и «нетрадиционность», вовсе не
выглядит столь уж пугающим и необычным. Я бы даже сказала,
что Пьер Гийота скорее даже является фигурой, характерной
для литературы двадцатого века, чем исключением из нее. Более
того, Гийота, на мой взгляд – фигура символическая, так как
именно в его творчестве, пожалуй, наиболее явственно и
органично нашли свое выражение некоторые основные тенденции в
искусстве двадцатого века, в том числе, и упоминавшаяся выше
тенденция к разрушению традиционных форм, но не только…

1.Запрещенная литература

Пьер Гийота родился в 1940 году в маленьком городке Бург-Арженталь,
расположенном в центре Франции, в провинции Луара. По воле
своего отца, он учится в нескольких католических колледжах и
получает строгое религиозное образование. В возрасте 18 лет,
после смерти матери, исполненный желанием начать
самостоятельную жизнь, Пьер Гийота сбегает в Париж. Однако в 1960 году
его призывают на военную службу и отправляют в Алжир, где в
то время еще не угасла война за независимость. Весной 1962
года Гийота был арестован военными спецслужбами, несколько
дней подряд он подвергается непрерывным допросам, в
результате которых ему предъявляют обвинения в подрыве моральных и
нравственных устоев армии и в попытке дезертирства. Его тайно
помещают в подземную камеру, где он проводит три месяца,
(причем дело официально возбуждено так и не было), по
свидетельству писателя, однажды ночью в камере его чуть не зарезал
пьяный офицер. В конце концов его переводят в дисциплинарную
часть… Этот факт биографии оказал решающее воздействие на его
дальнейшую писательскую судьбу. Среди французских писателей
и интеллектуалов, представляющих «поколение алжирской
войны», Гийота - бесспорно звезда первой величины. Практически во
всех своих книгах Гийота возвращается к пережитому им в
Алжире. С этого момента арабский мир, арабская культура и даже,
в какой-то мере, арабский язык становятся неотъемлемыми
чертами его творчества, а секс и насилие – главными его темами.

Тем не менее, вернувшись в Париж, Гийота поначалу устраивается на
работу в журнал «Нувель Обсерватер» в качестве литературного
редактора. В 1965 году он выпускает свой первый роман «Ашби»
– некое подобие романтической сказки, - который сразу же был
опубликован в издательстве «Сей» и даже получил премию
Французской Академии, но, по большому счету, остался не
замеченным критикой. Казалось бы, все наладилось… Однако через
несколько месяцев он вдруг бросает все и исчезает, ходят слухи,
что он снова уехал в какую-то арабскую страну. Позднее, в
одном из интервью Гийота признается, что он уехал туда, чтобы
«исследовать человеческую пустыню». В декабре 1965 года он
появляется с рукописью своего нового романа «Могила для
пятисот тысяч солдат», посвященного алжирской войне, страсти
вокруг которой еще не успели утихнуть во французском обществе,
болезненно переживавшем падение империи. Роман, изобилующий
откровенными описаниями сцен сексуального насилия и убийств,
испугал трех издателей, в том числе и Галлимара, который
решился опубликовать его только после того, как это захотел
сделать другой издатель. Появление «Могилы» вполне можно
называть блестящим и скандальным вхождением Гийота в литературный
мир. Критики возмущаются и одновременно восхищаются его
книгой, Гийота сравнивают с Садом и Жене... С Жене Гийота, и
вправду, многое сближает, в частности, сочувствие арабам и
обилие гомосексуальной эротики, однако и секс, и насилие в
творчестве Гийота имеют куда более страдательный оттенок, чем у
его великого предшественника.

В 1970 году выходит новый роман Гийота «Эдем, Эдем, Эдем». Этот
роман, состоящий всего из одного предложения протяженностью в
триста страниц, также посвящен событиям алжирской войны,
показанной столь же откровенно, как и в «Могиле для пятисот тысяч
солдат». И вот тут уже разразился настоящий скандал,
который безо всякого преувеличения можно назвать одним из самых
громких во французской литературе двадцатого века.

Через месяц после появления на книгу «Эдем, Эдем, Эдем» указом
Министерства внутренних дел наложен тройной запрет:
распространение, реклама, продажа несовершеннолетним. Что и в самом деле
является фактом, экстраординарным для Франции, всегда
отличавшейся свободомыслием, особенно в вопросах искусства.
Международная петиция, а также запрос в устной форме, адресованный
Франсуа Миттераном Национальной Ассамблее, письменное
обращение президента Помпиду к министру Внутренних дел, остаются
без ответа. Против запрета «Эдема» выступают практически все
ведущие французские интеллектуалы: Жак Деррида, Филипп
Соллерс, Клод Симон, Натали Саррот, Клод Мориак, Мишель Фуко,
Маргерит Дюрас, Симона де Бовуар, Ж-.П Сартр, Ролан Барт, Пьер
Булез... Роман номинируется на литературную премию
«Медичи», но остается без награды. В знак протеста будущий
нобелевский лауреат Клод Симон даже выходит из состава жюри. Следует
также отметить, что первое издание «Эдема» предваряли сразу
три предисловия, написанные Роланом Бартом, Филиппом
Соллерсом и Мишелем Лейрисом.** {Написанное также специально для
этого романа предисловие Мишеля Фуко было опубликовано
отдельно в “Нувель Обсерватер”(Michel Foucault. “Il y aurait
scandale, mais…”:“Nouvel Observateur”, 7.09.1970)}. Не помогло!

В 1972 году Гийота публикует эссе «Запрещенная литература», где
пытается объяснить художественные и гуманистические тенденции
«Эдема» и представляет историю его запрещения. В 1973 создан
«Прыжок вперед» (для театра), который был поставлен в театре
Ля Рошели. Этот текст включен в финал романа «Проституция»,
написанного в 1975 году. В 1979-м Гийота издает роман
«Книга», затем работает над «Историей Самора Машель», полный текст
которой объемом в полторы тысячи страниц так и остался не
опубликованным до сих пор. Из наиболее значительных
произведений последних лет следует, видимо, отметить эссе «Жить»
(1984), пьесу «Бивуак»(1988) и трехтомные «Потомства», последний
том которых совсем недавно вышел в издательстве «Галлимар»…
Однако пик известности Гийота бесспорно приходится на
период, связанный со скандалом, вызванным публикацией его первых
романов…

2. Между Садом и Христом

Запрет с «Эдема» был снят только в декабре 1981-го. Примерно в это
же время режиссер Антуан Витес ставит на сцене парижского
театра Шайо «Могилу для пятисот тысяч солдат». Желая передать
сценическими средствами содержание романа, режиссер прибегает
к шокирующему приему: разбрасывает по сцене окровавленные
куски сырого мяса. Постановщика обвиняют чуть ли не в
сатанизме, однако он ссылается на то, что и в романе Гийота герои,
погибая, убивая, насилуя и подвергаясь насилию, как бы все
время «потребляют человеческую плоть», то есть вершится
своего рода «религиозное таинство евхаристии»**{“Je voudrais dire
des choses…” – Jean Georges s’entretient avec Antoine
Vitez: “Gai Pied” N32, 1981.}...

На мой взгляд, этот театральный прием, действительно, очень хорошо
схватывает самую суть творчества Гийота, которая, однако,
скрыта от глаз чуточку больше, чем это может показаться на
первый взгляд. Все-таки эти разбросанные по сцене куски
окровавленной плоти скорее вызывают в памяти образ маркиза де Сада,
чем Христа. Не случайно именно с Садом критики довольно
часто сравнивали Гийота после выхода «Могилы для пятисот тысяч
солдат» и «Эдема».

Стоит задуматься над тем, почему Сад, этот полузабытый на время
писатель 18-го века, вдруг снова выплывает на поверхность и как
бы обретает новую жизнь именно в двадцатом столетии. В чем
его созвучие этому времени? Думаю, что Сад выпал из контекста
своего века прежде всего потому, что 18-й век с его
напудренными париками и расшитыми золотом камзолами чем-то
напоминает грандиозный маскарад. Примерно то же можно сказать и о
литературе этого века. Аналогия между человеческой одеждой и
формой в искусстве в данном случае напрашивается сама собой.
Большинство писателей того времени, образно говоря, тоже все
еще предпочитали «оставаться в костюмах», используя внешнее
облачение и форму в качестве средства выражения в своем
творчестве. А Сад оказался как бы первым, кто решился скинуть с
себя одежду и обнажиться. Во всяком случае, взгляд этого
автора обращен, прежде всего, на тела своих персонажей,
которые он подвергает всевозможным пыткам. И в этом смысле, он,
безусловно, опередил свое время, хотя я и не уверена, что это
было шагом вперед. А именно в срывании с себя одежд,
стремлении обнажиться, выразившееся, в том числе, и в тотальном
разрушении традиционных форм и заключается, мне кажется, одна
из самых глубоких тенденций искусства двадцатого столетия.
Думаю, что не будет большим преувеличением сказать, что
история искусства ХХ века представляет собой еще и «историю
раздевания». Аналогичные тенденции, кстати, можно проследить и в
моде этого времени.

Однако в подобном стремлении обнажиться, какие бы причудливые формы
оно порой не принимало, присутствует все-таки некое
парадоксальное однообразие. Порой кажется, что большинство творцов
культуры двадцатого века как бы забыли, что снять с себя
внешнее облачение, «разрушить форму» можно, в сущности, только
один раз, тогда как одежда таит в себе, вероятно, гораздо
больше возможностей для самовыражения, чем обнаженное тело,
хотя бы потому, что одежду, в отличие от тела, всегда можно
заменить, а к своему телу человек привязан навсегда. Я допускаю
также, что именно в этой большей выразительности одежды и
формы (а не в стремлении к какой-то высшей откровенности и
открытости) и заключаются причины бегства от них большинства
современных художников. Одежда ведь, если вдуматься, способна
сказать о человеке гораздо больше, чем его обнаженное тело.
Так обнаженные люди на пляже, например, все-таки выглядят
куда более однообразно, чем в нарядах на светском приеме, да
и просто на улице. С этой точки зрения де Сад, безусловно,
кажется писателем куда более близким Гийота, чем, к примеру,
своему современнику Шодерло де Лакло, хотя последнего тоже
нельзя заподозрить в особом пуританстве или морализме.

Как бы там ни было, но именно эта одержимость желанием обнажить
плоть, разрушить не только форму традиционного романа, но и сам
язык, содрать с себя не только одежду, но даже и кожу,
прежде всего и делает фигуру Гийота символической для искусства
ХХ века. Я бы даже сказала, что, если бы не Гийота, то
параллель между раздеванием и разрушением традиционных форм в
искусстве, пожалуй, не была бы столь очевидной. Все его
творчество представляется мне еще и неким предельным жестом
отчаяния, продиктованным бессознательным ощущением - а может, и
наоборот, искренним непониманием - тупиковости возникшей
ситуации. Дальше обнажиться невозможно, поэтому остается только
содрать с себя кожу и разбросать вокруг окровавленные куски
мяса!..

Любопытно, что приблизительно в это же время, то есть в 1981-м году,
одновременно со сценическим воплощением «Эдема», Пьер
Гийота переживает глубочайший творческий и человеческий кризис:
пытаясь совершит некий чудовищный эксперимент над собственным
телом, он в течение продолжительного времени отказывается
от приема пищи и в результате оказывается в больнице в
состоянии комы. Врачам с трудом удается спасти ему жизнь…

3. Весь мир бордель, а люди в нем – шлюхи!

Роман «Проституция» был опубликован в 1975 году, сразу после романа
«Эдем, Эдем, Эдем». «Проституцию» можно назвать в какой-то
мере произведением, ставшим переломным в творчестве Пьера
Гийота, так как в этой книге автор уже отказывается не только
от форм традиционного романа, какие еще сохранялись в его
предыдущих книгах, но и от нормативного французского языка в
пользу изобретенного им герметичного языка, сравнимого или же
напоминающего тот, что создал Джойс в своем «Finnegan's
Wake». Точнее говоря, «Проституция» является первой книгой
писателя, где он окончательно переходит от «письма» к «речи», то
есть фонетической фиксации устной речи. Сам же язык, на
котором написана книга, в первую очередь напоминает сабир:
жаргон, состоящий из арабских, французских, итальянских,
испанских слов, то есть тот язык, на котором в основном и говорили в
Алжире до обретения им независимости. И действие тоже
разворачивается в Алжире именно в этот период, правда, есть и
нарочитые временные сдвиги – улицы уже носят имена будущих
героев борьбы за освобождение.

В отрывках, выделенных в тексте романа курсивом, еще присутствуют
«остатки» старого языка, который постепенно вытесняется новым,
на котором потом были написаны практически все
последовавшие за «Проституцией» произведения Гийота. Все это,
безусловно, крайне затрудняет чтение его поздних книг, делая их
герметичными и закрытыми для массового читателя. А надо отметить,
что первые романы Гийота разошлись громадными по французским
меркам тиражам и выдержали несколько изданий. Не случайно
один из критиков, познакомившись с «Проституцией», даже
пошутил, что отныне «Гийота нуждается в переводе на
французский»**{Litterature: les arriere-pensees de l’avant-garde. Guyotat
traduit en francais. Patrick Thevenon: “Lire”, juin 1987.}.
Видимо, отдавая себе в этом отчет и желая немного помочь
читателям, автор даже предваряет свой роман кратким
содержанием, наподобие того, как зрителям, пришедшим на балет,
предлагают предварительно ознакомиться с его кратким содержанием в
виде либретто.

В полном соответствии с названием, в романе представлена вселенная
проституток, в которой при желании можно усмотреть метафору
всего мира, мира, к которому, наверное, можно было бы даже
применить, слегка перефразировав, знаменитое высказывание
Шекспира о театре: «весь мир – бордель, а люди в нем – шлюхи».
Однако если принять во внимание краткое содержание, Гийота
скорее описывает в тексте свои внутренние переживания,
раздирающие его противоречия, пытаясь найти для них подходящую
форму выражения: «…я перевоплощаюсь в раба, в проститута, в
мученика, защитой которому служит только его поэтический дар.
Государство, Религия, Закон (Эдикт Константина) никак не могут
изменить этого безвыходного положения: юный поэт наделен
гениальной способностью доносить до людей самое постыдное и
ужасное в мире».

Действие «Проституции» разворачивается в мужском борделе, автор
перевоплощается в прекрасного арабского юношу, занимающегося
проституцией, неграмотного, но употребляющего ученые слова. На
240 страницах он произносит страстный монолог на жаргоне,
представляющим из себя какую-то невероятную смесь арабского,
испанского, французского, итальянского языков. И можно
согласиться с исследовательницей творчества Гийота, писательницей
и журналисткой Марианной Альфан, когда она пишет: «В начале
текста создается впечатление, что ты читаешь словарь арго.
Но вскоре понимаешь, что в каком-то смысле Гийота перещеголял
Джойса – сама Молли Блум онемела бы перед этим безумным
жаргоном. Роман «Проституция» трудно читать, гораздо легче его
было бы слушать, чем-то он даже напоминает религиозные
песнопения. Этот текст свободен от всякого синтаксиса, от каких
бы то ни было привычных языковых норм, он скрывает в себе
тайну наподобие той, что содержится в классической
музыке.»**{Marianne Alphant. “Les Cahiers du Chemin”. N 27, 1976.}

А Мишель Сюриа идет еще дальше: «В начале было Слово», - сказано в
Ветхом Завете. (…) «В начале были шлюхи», - утверждает Пьер
Гийота. То есть в начале было самое низкое, самое
отталкивающее, но вместе с этим, благодаря этому, была и самая большая
свобода, настолько большая, что ее можно назвать
божественной. (…) Ницше сказал, что мог бы поверить в Бога, при
условии, что он был бы танцором, Гийота, похоже, говорит, что тоже
мог бы поверить в Бога, при условии, что тот был бы
шлюхой».**{Michel Surya. “Mots et monde de Pierre Guyotat: “Lignes”,
octobre 2000.}

Кстати, в одном из интервью сам Гийота как-то сказал: «Нужно все
время помнить образ Христа, созданный Пазолини в фильме
«Евангелие от Матфея»: он почти все время идет большими шагами и
говорит, повторяя самые загадочные, самые сильные отрывки из
своих посланий, он почти не смотрит на них, на своих
учеников, которые с трудом за ним поспевают. Для меня это и есть
образ «идеального поэта», который всегда впереди и не может
остановиться, он всегда говорит что-то новое, а его близкие
всегда готовы оставить его в одиночестве.»**{“Il y a peut-etre
plus fort que dieu” – Michel Surya s’entretient avec Pierre
Guyotat: “Le Matin des Livres”. 31.01.1984.}

С-Петербург

29 сентября 2002 г.

(Эта статья была опубликована в качестве предисловия к русскому
изданию романа Пьера Гийота «Проституция» (перевод с
французского Маруси Климовой): Тверь, KOLONNA, 2002)