Лаборатория слова

 

 

Есть так называемое писательское дарование, или талант. И от этого, как от могилы, - правда, трупы в тяжелые времена бросают, где придется, - никуда не уйдешь. Скорее не дарование, а предрасположенность к писательству. Некоторые дня прожить не могут: каждый день пишут стихотворение, рассказ, заметку в газету и тут же туда посылают. Иногда пишут сами, иногда переписывают. При этом не требуют ни гонорара, а подчас даже и славы, то есть подписываются литерами, скажем А. М. О тех природных качествах, которые делают писателя писателем, мы уже писали.

 

В данной статье речь пойдет о тех качествах, которые необходимы профессиональному писателю – к примеру,  чувство "времени", эпохи, чувство соразмерности и т. д.

 

 

 

В этот ряд я бы поместил и такую любопытную черту, как умение слушать. Многие, скажем, отмечали это у Шукшина. Или скажем, был в Москве часовщик, еврей, у которого любил бывать Лев Толстой. "Ну и как", спрашивали его, "каков он, наш классик?" -- А тот только пожимал плечами: "Откуда я знаю". -- "Ну что он говорил". -- "Да он мало что говорил, он больше любил слушать".

 

Вот это умение слушать, очень необходимо писателю. Хорошо об этом писал Моэм: "Я не большой любитель говорить и всегда готов слушать. Мне все равно, интересуются мною другие или нет. Я не жажду делиться с людьми своими знаниями и не чувствую потребности поправлять их, если они ошибаются. Скучные люди могут быть очень занимательны, если умеешь держать себя в руках". Наверное, этому умению -- слушать других -- можно выучиться. Но скорее это врожденное: это когда тебе просто интересны люди. И все же писателем можно быть и без этого.

 

Правда, о том, что писатели любят слушать, я больше начитан, чем навидан. Все писатели, которых я встречал, больше любили говорить, нудно, взахлеб, без конца пережевывая одно и то же.

 

А вот с Шукшиным я лично не встречался, зато знал многих, кто с ним встречался. В том числе и наш алтайский поэт Мерзликин. Он часто заходил в издательство и болтал с нами о том, о сем. Рассказывал среди прочего и о Шукшине: "Сидим мы так выпиваем, Вася тоже с нами и рассказывает, что..." -- "А я читал, что Шукшин последние годы не пил, и вообще больше любил слушать, чем говорить. Сидит себе в сторонке слушает, что-то черкает в книжечку". О своих встречах с Шукшиным Мерзликин и потом вспоминал не раз: "Сидим мы так, значит, выпиваем, Вася тоже с нами. Сидит себе в сторонке, не пьет, слушает только, иногда что-то черкнет в свою книжечку." Ну что тут возразить: к свидетельствам очевидцев нужно относиться внимательно.

 

 

 

-- другое важное качество профессионального писателя. Но это наблюдательность особого рода. Люди, лишенные воображения, наблюдают значительно лучше и виденное запоминают точнее. Человек же, обладающий творческой фантазией, из каждого воспринимаемого явления выбирает какую-то частицу, на взляд обычного человека – абсолютно существенную. Простой человек видит то, что он видит, хотя его зрение и замутнено неизгладимой субъективностью. Единственный критерий отбора фактов для него: а мне на какой ляд это нужно. И даже если нет вроде бы личной выгоды, простой человек сортирует наблюдаемое на полезное и нет.

 

Не могу удержаться от примера. Мой сосед по комнате – из тех времён, когда я бывал в доме отдыха -- мужик лет 50, мог говорить только о себе и своей семье. Если же он выходил из этих границ, то разговор получался примерно таким: "В Ферганской долине был мороз под 20, так многие узбеки замерзли. И даже не замерзли, а угорели в своих домах -- топить-то они не умеют. Устроили бунт против русских: де это мы им завезли морозы". -- "Как так?" -- спрашиваю, -- "ведь если, как ты сам говоришь, такое у них случается примерно раз в 10-15 лет, то они должни были знать, что и без русских такие холода случались, да и как вести себя в таких случаях, опыт должен был им подсказать: ведь человек, скажем, 40 лет дважды-трижды переживал такое в жизни". -- "Да пусть они идут в ж... вот бы я себе голову ломал, почему они мерзли". Это вот типичный пример наблюдательности обычного человека: все, что к нему лично не относится, ему по барабану.

 

В каком-то смысле писатель тоже сортирует пережитое и увиденное на полезное для него и не нужное. Но полезное – это то, что вписывается в его воображаемый мир. Схваченные в реальности детали в этом мире совершенно преображаются, отчего так болезненно воспринимают писатели, когда читатели узнают "реальность" в их произведениях. Ибо их мир – это наша реальность и не наша.

 

Очень часто писательская наблюдательность – черта в жизни неприятная. Любил подсматривать за людьми Горький. У него даже была такая тетрадь, куда он заносил наблюдения, как человек ведет себя наедине. Однажды он застал Чехова, который пытался накрыть шляпой солнечный зайчик. Это, естественно, не удавалось, и Чехов сердился. В этот момент он увидел Горького и густо покраснел.

 

Один из друзей Т. Манна вспоминает: "Мы побеседовали с Томасом о делах нашей жизни, и я шел от него по улице с радостным сознанием, что у меня есть друг. И тут что-то заставило меня остановиться и оглянуться. Я увидел в окне квартиры, которую только что покинул, Манна, вооруженного театральным биноклем и глядящего мне вслед. Это продолжалось одно лишь мгновение, голова в окне скрылась с быстротой молнии. Через несколько дней, утром, — было еще очень рано — Манн появился в моей квартире... Я только что встал, потому что довольно поздно лег накануне, и, сонный, еще не умывшись, небрежно, по-утреннему, одетый, сидел на кровати напротив гостя. Гость ни словом не упомянул о случае с биноклем. В моем полусонном мозгу мелькнула мысль: он пришел, чтобы понаблюдать за мной в ранний утренний час и взять на заметку разные подробности — как я выгляжу, как буду вести себя, какое у меня жилье, какие вещи меня окружают".

 

Те, кто читал Горького или Манна, согласятся, как виртуозно они описывают те черты человека, которые он стесняется вытащить на поверхность и что не будь этих подсматриваний, навряд ли это бы им удалось. Но невольно вспомнишь пословицу: "Любопытство не порок, но большое свинство".

 

 

 

Это качество мы встречаем у многих писателей. Вечно испытывал жажду побольше видеть и побольше знать Шишков. "То влекло его в Соликамск, то на Урал, то на Кубань. И всякий раз он возвращался оживленный, обогащенный множеством впечатлений – всегда сильных и ярких благодаря его тонкой наблюдательности и умению быстро вживаться в новые условия."

 

Так же, как и в случае с наблюдательностью, писательское любопытство отличается от любопытства простого человека незаинтересованностью: любопытство ради любопытства. Целенаправленный сбор материала, наблюдения над тем, что может пригодиться для творчества – это приходит потом. Но первый импульс – именно интерес к жизни.

 

В связи с этим нужно сделать различие между писателем и ученым, особенно историком. Историк, собирая факты, не имеет права игнорировать ни один, а тем более переместить его, связать с другими не так, как они были связаны по документам. Для писателя главное – так называемая историческая правда: так называемая, ибо к добытой на основе скрупулезного подбора фактов картине больше вопросов, чем ответов. Для писателя же факты – это прежде всего характерные детали и цельность впечатления. Скрупулезный сбор свидетельств производится им не с целью "познать истину", хотя в подобную чушь и верили сами писатели, порой незаурядные (скажем, Шишков), а с целью разбудить воображение, соорудить из собранного некий странный воображаемый мир.