Лаборатория слова

Стихотворения  Иосифа Бродского непросты для понимания и истолкования. Сам поэт так высказался о главном деле своей жизни: «Поэзия не развлечение и даже не форма искусства, но скорее наша видовая цель. Если то, что отличает нас от остального животного царства, — речь, то поэзия — высшая форма речи, наше, так сказать, генетическое отличие от зверей. Отказываясь от нее, мы обрекаем себя на низшие формы общения... Это колоссальный ускоритель сознания, и для пишущего, и для читающего. Вы обнаруживаете связи и зависимости, о существовании которых и не подозревали: данные в языке, в речи. Это уникальный инструмент познания…» Стихотворения поэта – сложная система, ориентированная на  множество литературных реминисценций, по-разному соотносящихся  со своими источниками. Эти взаимосвязи  проявляются постепенно, по мере внимательного, вдумчивого прочтения. Распознать  эти реминисценции, ассоциации, вошедшие в поэтическую ткань  стихотворения «Стансы городу» (1962) , обнаружить отсылки к русской классике, попытаться истолковать их, увидеть «связи и зависимости, о существовании которых и не подозревали», – цель данной работы.

Стихотворение  начинается с  частицы «да», равной по значению «пусть». Частица «да» формирует повелительное наклонение глагола «будет». В то же время «да» обозначает краткий утвердительный ответ, сменяющийся  отрицательной  частицей  «не» – «Да не будет дано». Интересно, что составное  сказуемое «будет дано»  также «колеблется» между «крайностями»: «да» – «нет».  Будет – будущее время глагола быть,  а  краткое страдательное причастие «дано» прошедшего времени. Вероятно, эти смысловые «колебания» в первой строке – сильном месте текста – позволяют  непосредственно   передать  вибрацию «Неудавшегося  заклинания» (О.А. Юрьев): «да» – «не»; «не будет» – «дано».  Молитва предполагает обращение, просьбу, мольбу к Богу.  В ней  преобладают утвердительные предложения: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша…» («Отче наш…»). У  Бродского  моление «наоборот»: «Да не будет дано…». С одной стороны, «не будет дано»- устремлённость в будущее, с другой, – страдательное причастие «дано» обозначает присутствие  некой чужой воли, воздействующей на лирического героя стихотворения.

Инфинитив «умереть»  вынесен И.Бродским в начало второй  строки, амбажеман. Логическое ударение падает на этот глагол, вводя в наше сознание важнейшую тему  стихотворения – тему смерти. Начальная форма глагола подчёркивает вечность и законность этого действия (в инфинитиве отсутствуют непостоянные характеристики времени, лица, числа и рода).  «Умереть мне (лирический герой) вдали от тебя» – местоимение не даёт представления о предмете, а лишь указывает на него. Читателю не ясно, с  кем не хочет расставаться лирический герой. «Вдали» раскрывается уточнением «в голубиных горах, кривоногому  мальчику вторя».

По мнению Олега Александровича Юрьева,^*1 «голубиные горы» – гора Голубиная – гора Опук, расположенная недалеко от Тамани, что позволяет увидеть в «кривоногом мальчике» Михаила Юрьевича Лермонтова. А. М. Ранчин  ^*2 считает, что образ «голубиных гор» порождает в сознании читателя  Кавказ, ассоциативно связанный с голубым цветом неба. «Неожиданное определение, данное горам, — эпитет “голубиные” — по-видимому, совмещает две характеристики горного кавказского пейзажа в произведениях Лермонтова: “голубизна” (голубое небо, голубые [“синие”] горы, голубое утро) и “кротость” (метафорой которой и является у Бродского слово “голубиные”). Эпитет “голубиный” как бы образован с помощью стяжения, “гаплологии”: “голубиный” = “голубой” + “голубиный”». ^*3 Возможно и другое толкование этого образа. Горы – высокое пространство,  область, приближенная к Богу. Эпитет «голубиная» по словарю Д.Н.Ушакова  имеет два значения: 1. Прилагательное к «голубь»; принадлежащий голубям; 2. Кроткий, мягкий, смирный (уст.)- голубиный характер.  Таким образом, у нас возникает  образ гор, принадлежащих голубям. Голубь в  словаре символов  –  символ кротости и любви, Святого Духа.

Вероятно, «голубиные горы» можно толковать и  как «мягкие» горы- («недогоры»). Кроме того  «голубиные горы»  напоминают нам о «Голубиной книге» (Каменная, Глубинная книга) — сборнике восточнославянских народных духовных стихов конца XV — начала XVI века  о происхождении мира, людей, сословий. В ней даются различные географические, естественнонаучные и другие  сведения. Название «голубиная» применительно к книге —  искажение эпитета «глубинная»,  от  «глубина».  В этом сочинении содержалась «глубинка», премудрость знаний о происхождении мира, объяснялись сложные явления природы. Тогда «голубиные горы» – это не только пространство, в котором обитают голуби, но это «глубинные» горы, в которых можно постичь сокровенное знание о мире.

Интересен ряд синонимов к слову «голубиный» – беззлобный, смирный, ангельский, всепрощающий. Голубиные горы – это и ангельские, кроткие, « мягкие» горы.  Есть в них нечто «незащищённое», «детское». Это  же «детское» начало прорастает и в образе «кривоногого мальчика». Если речь идёт о  Лермонтове, а известно, что он был небольшого роста (мальчик), кривоног, то привычный для образа поэта ореол  трагического романтика несколько размыт, благодаря этим двум определениям (голубиный и кривоногий).

Здесь уместно было бы вспомнить рассуждение И.Бродского о роли разных частей речи в поэтическом тексте. «Если стихотворение положить на некую магическую скатерть, которая убирает прилагательные, то всё равно останется достаточно чёрных мест. Глаголы ещё туда-сюда, ещё могут иметь место, но прилагательных должно быть как можно меньше…» Отсюда понятна важность тех  трёх прилагательных, которые оставлены поэтом в тексте первой строфы. Эпитет «кривоногий» также нуждается в некоторых комментариях. Словарь синонимов даёт одно из толкований слова «кривоногий» –  «в кавалерии служил». Известно, что 14 ноября 1832года Михаил Лермонтов  зачислен  унтер-офицером лейб-гвардии Гусарского полка в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербурге.  В  этом учреждении  будущий поэт числился по кавалерии. Однажды корнет Лермонтов  во время занятий в манеже, пытаясь укротить норовистую лошадь, получает неожиданный удар копытом по ноге от другой лошади. Два месяца неудачливый корнет лежит дома под присмотром бабушки и докторов, настолько серьёзной оказалась травма. Возвратившись после выздоровления в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, Лермонтов хромает, и эта хромота останется у поэта до конца дней.

Слово «кривоногий» интересно и возникающими в связи с ним ассоциациями. Кривоногий – козлоногий, криволапый (словарь синонимов). Кривоногий, хромой – имеющий изъян. Можно вспомнить пословицу – ногами хром, а душою крив. Связь «кривоногий» – «кривой» очевидна.  Все эти примеры доказывают нам, что слово «кривоногий» несёт отрицательные коннотации,   снижает образ  мальчика  в наших глазах.  Понятно нежелание лирического героя «вторить» ему. Любой настоящий поэт самобытен, он имеет свой, неповторимый голос.  Вторить – 1. Исполнять вторую партию; 2. Повторять, отражать чьи-то мысли, судьбы, идеи; 3. Поддакивать и соглашаться  с кем-нибудь  в чем-нибудь. Быть вторичным для поэта – смерть. И.Бродский использует в тексте все три значения  слова. Этимологический словарь фиксирует: вторя – от вторить – от второй, вторник, от праславянского  – ведущий далее, либо второй, другой. Лирический герой И.Бродского ведущий далее, другой. Как М.Ю.Лермонтов когда-то воскликнул: «Нет, я не Байрон, я другой, Ещё неведомый избранник…», так и И.Бродский отказывается «вторить» М.Ю.Лермонтову.

Любопытно, что оба предшественника И.Бродского хромали, что вновь сближает поэтов друг с другом на уровне биографических фактов. В свою очередь и у И.Бродского с М.Ю.Лермонтовым также возникают «биографические переклички». Ощущение изгнанничества, неукоренённости  переживают оба поэта. М.Ю.Лермонтов сослан на Кавказ, и в Петербурге пишет стихотворение «Тучи»(1840). «Я. Гордин … обратил внимание на глубоко личностное, родственно-интимное отношение Бродского к Лермонтову…»^{* 3}. Нам кажется, что градация чувств  у И.Бродского по отношению к М.Ю. Лермонтову ещё более сложная.  Лирический герой И. Бродского стремится избежать гибели вдали от родного города,  и герой М.Ю. Лермонтова, глядя в окно на пасмурное петербургское небо, читает друзьям на квартире Карамзиных: «Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники  С милого севера в сторону южную». Тоска от разъединённости с  «милым севером», Петербургом их объединяет. Только для Лермонтова это реальность, а для Бродского предвосхищение будущего…

Повтор «Да не будет дано (и тебе)» во втором четверостишии первой строфы создаёт  молитвенную торжественность и «скрепляет»  в нашем сознании образ лирического героя и «тебя».  Важность этого местоимения  подчёркивается употреблением усилительной частицы «и». Этот «ты»  не должен «увидать» «в темноте …слёзы и жалкое горе» лирического героя.  «Увидать», а не увидеть – указание на неопределённость или случайность, в отличие от «увидеть»  – подразумевается точное указание времени, обстоятельств. Неопределённость  оправдана и «темнотой», и устремлённостью в будущее. Никто не знает, что нас ожидает впереди. Перед нами пожелание-заклинание: «Да не будет дано и тебе, облака торопя, в темноте увидать»… Думается, что речь идёт не о реальной темноте, а о метафизической: это беспросветный отрезок жизни, страшные и тяжёлые обстоятельства. Облако – знак присутствия Бога, высших сил. Возможно, это символическое значение позволяет говорить о мотиве обращения к Богу, о попытке «поторопить»  грядущие изменения в судьбе.

Но «торопит облака»  некто, видящий  «в темноте …слёзы и жалкое горе» героя.  Кто же этот загадочный «ты»? Почему нет существительного, всё расставляющего на свои места? Думается, поэт уходит от конкретизации сознательно. Ему важно сохранить возникшее «мерцание» смыслов, эту подразумеваемую многозначность  «ты». Этот загадочный  некто может быть раскрыт лишь благодаря названию стихотворения «Стансы городу». Таким образом, одно из возможных толкований «ты» – город.  Источник, не  дающий лирическому герою  умереть, а городу увидать «в темноте слёзы и жалкое горе», один. И оба героя зависят от него, оба  пребывают в «темноте». Возникает мотив двойника. Город оказывается двойником лирического героя. На мотив двойничества  указывает и синтаксический параллелизм в двух четверостишиях первой строфы – составные  сказуемые: «Да не будет дано – умереть(увидать)», а также  употребление  деепричастных оборотов при них. Герой – «умереть, кривоногому мальчику вторя». Город – «увидать, облака торопя».  Город и герой  своего рода собеседники, но город «старше», он наблюдает за лирическим героем.

В первой строфе мы обнаруживаем  два ракурса, связанных с лирическим героем. Герой смотрит на самого себя – «умереть мне»,  и  некто (город) увидал « слёзы и жалкое горе» лирического героя. Почему, несмотря на царящую вокруг темноту, мысли о смерти, горе всё-таки «жалкое»? Жалкий  – 1. Возбуждающий жалость, несчастный, беспомощный. 2. Жалобный, трогательный (уст.), выражающий скорбь, тоску, жалующийся.  Возможно, понимание того, что под этими облаками не он первый и  не он последний мучается и страдает, придаёт лирическому герою силы. Герой И.Бродского отстранённо смотрит на себя «глазами» города и поднимается над  своими  страданиями и невзгодами, осознавая их жалкость на фоне плывущих облаков. Возникает некая иерархия: I –  «Облака торопя» –  Бог; II  – «тебе …увидать» –  город; III  –  сам лирический герой  –  «мои слёзы и жалкое горе».  Бог-город – лирический герой Бродского. Эта иерархия  напоминает ценностную триаду  в «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» А.С.Пушкина: «Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно…» Бог-Муза – лирический герой Пушкина. Город становится не только собеседником, двойником, но и «музой» поэта – лирического героя И.Бродского.  Кроме того стихотворения связаны и мотивом посмертной славы, и мотивом «беглеца»:

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

У Бродского: « …пусть меня, беглеца, осенит… неподвижная слава земная» и «посмертная моя правота».

 В свою  очередь, двойниками оказываются поэт и «кривоногий мальчик». Тогда деепричастный оборот «облака торопя» – вновь напоминание о Лермонтове, о его горестных ощущениях перед отъездом из Петербурга в ссылку на Кавказ.  Героев  объединяет и повторение жизненных коллизий (изгнание), и «соединение» через «облака» в одной географической точке  – Петербурге (Ленинграде). Кроме того, герои связаны и вневременным пространством – горы, облака. Образ облаков возникает у И.Бродского в более раннем стихотворении « Проплывают облака»(1961): «Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит, привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несём». Мы видим и повтор ключевых слов: облака, жизнь, смерть, и очередное обращение И.Бродского к теме смерти. Облака становятся синонимом проходящей жизни, напоминанием о её скоротечности. Облака напоминают человеку о чём-то вневременном, отрывая его  от суетного.  «Что-то выше нас. Что-то выше нас проплывает и гаснет, только плакать и петь, только плакать и петь, только жить…» Облака – «что-то выше нас», и поэта, и города. Те же облака, тучи проплывали над сосланным Лермонтовым, теперь над  Бродским… Таким образом Лермонтов – ещё одно из возможных объяснений  загадочного «ты». Облака, плывущие над  городом. Город «объединил» разные жизни и эпохи. Это уже не реальный город, а город «вневременной»,  призрачный, город – миф.

Образ гор также требует внимательного  рассмотрения.  «Голубиные горы» у И. Бродского связаны со смертью и «кривоногим мальчиком» Лермонтовым. Эти мотивы обнаруживаются  и в  его  «Балладе о поручике Лермонтове»  (1959 или 1960г.) :

«Анализируя интонацию этого стихотворения, Дж. Нокс замечает: “В свете этой интонации и синтаксиса такие ключевые слова романтизма XIX века, как “гордость”, “горе” и “гора” (откуда герой стихотворений и романа Лермонтова любил смотреть), начисто утрачивают свою романтическую возвышенность в стихотворении Бродского» *3.

Эти же ключевые слова мы обнаруживаем и в «Поэме Горы» М.И.Цветаевой: «Гора горевала о голубиной нежности наших безвестных утр(6)… Горе началось с горы. Та гора на мне – надгробием (8)». Мотив горы  вновь связан с понятиями « горе-смерть – избранность». Интересно, что смысловые и текстуальные переклички могут быть обнаружены  не только у М.И.Цветаевой, поэзию которой И.Бродский высоко ценил, но и у Льва Толстого. Реминисценции возникают в связи с образом Андрея Болконского из романа «Война и мир». «На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном… Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность… Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; … – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!» ^*4. Праценская гора – голубиные горы; жалостный стон – жалкое горе;  детский(стон)-мальчик; высокое небо- хор воды и небес; тихо ползущие облака- облака торопя; я бежал- меня, беглеца; «всё умолкнет вокруг»- «тишина»; «мы кричали»- «буксир закричит». Желание славы, ранение и страдание, разочарование в кумире Наполеоне и открытие иных ценностей, нового пути, подступы к высшей реальности (Андрей Болконский). Желание славы, осмысление  личных «связей и зависимостей, о существовании которых и не подозревал»;  «жалкое горе» и способность сохранить себя в «темноте»; открытие своего пути, не «вторящего» никому, и «посмертная правота».  Особенно интересной кажется антитеза, возникающая при соотнесении двух текстов. Если Болконский ощущает, как тихо ползут облака,  раненый, он пребывает в изменённом состоянии сознания, и ему приоткрывается дверь в иное бытие, то попытка поторопить облака свидетельствует, вероятно, о желании скорейшего выхода из «темноты», в которой «слёзы и жалкое горе».

Мотив смерти в первой строфе сменяется мотивом отпевания во второй. Вероятно, своевременно вспомнить ещё раз о названии стихотворения. «Стансы городу». Стансы  (фр. stance от итал. Stanza — помещение, комната, остановка) — стихотворение, каждая строфа которого представляет законченное синтаксическое целое, а также  отдельная строфа такого стихотворения. В идеале строфа в стансах заключает в себе одну ясно выраженную идею, после чтения каждой строфы предполагается некоторая пауза. Композиция стихотворения так и выстроена: 1 строфа – мотив смерти – «остановка»; 2 строфа – отпевание-«остановка»; 3 строфа – посмертие.

 Во второй строфе лирический герой становится, с одной стороны, объектом для воздействия («меня отпоёт, обнимет, поглотит, осенит»), а с другой – вся активность героя переведена в заклинание «Пусть…». Возвышенно-торжественное «да не будет» заменено нейтральным  «пусть», присоединяемым  к глаголам в форме будущего времени (см. выше). В современном языке  конструкции с частицей «да» имеют не императивное, а желательное значение. «Конструкции с частицами «пусть» и «пускай» чаще всего… выражают косвенное  побуждение. Императивная ситуация включает в себя того, кто побуждает к действию,  и того, кто должен это действие осуществить (исполнителя). Говорящий пытается самим фактом своего высказывания воздействовать на отсутствующего в ситуации общения участника, совершить некоторое действие, способствовать осуществлению некоторой ситуации».*5 Частицы « пусть» и «пускай» восходят к повелительному наклонению второго лица единственного числа глаголов «пустить» и «пускать».  

Помня рассуждение И. Бродского о важности глаголов, попробуем понять, какой смысл вкладывал поэт в их подбор. «Отпоёт» повторено дважды, что свидетельствует о важности данного слова.  Глагол «отпоёт» (отпеть) имеет два значения: 1. Кончить петь; 2. Совершить над кем-то отпевание. Отпевание – церковный обряд, производимый над покойником на похоронах, молитва о душе новопреставленного. Этимологический словарь указывает на связь отпеть – петь, петух, певец, песня. О.Трубачёв считает, что тождество форм пою – «даю пить» и «издаю голосом музыкальные звуки» – может быть объяснено языческим обрядом жертвенного возлияния. Употребление этого глагола позволяет И.Бродскому объединить две важнейшие темы стихотворения: смерти и поэзии (песня-творчество). Обычно отпевание осуществляется священником, в тексте стихотворения этот чин исполняет «хор воды и небес». На эти слова падает логическое ударение, они вновь перенесены в отдельную строку.  

Интересно, что в  «Коммуникативно-тематическом  словаре по роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин»» Г.Мартинович выделяет подгруппу 4 «Названия и наименования элементов городского пейзажа»: Нева, брег, бульвар, воды, гранит (о набережной Невы), Летний сад, мостовая, небо, улица. Безусловно, «хор воды и небес, и гранит» включают в сознании читателя  и  пушкинский гимн городу из «Медного всадника». «Люблю тебя, Петра творенье… Невы державное теченье, Береговой её гранит,… и, не пуская тьму ночную на золотые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…».  Невы – «посредине реки»; не пуская – пусть; тьма - темнота; ночную – белой ночью.  «Отпоёт хор воды и небес» (олицетворение)- пространство природное, окружающее лирического героя со всех сторон: « и гранит  пусть обнимет меня». Герой в центре этого хора природного пространства, ничем не ограниченного. « «Хор» (от choros - отгороженное место) – необходимая принадлежность благоустроенных греческих городов… Хор был  элементом богослужебной обрядности. Искусство хорового пения считалось достоянием самого бога Диониса».^*6  Иное толкование слова «хор» даёт Википедия  –  ( от др.-греч. χορός — толпа) — хоровой коллектив, музыкальный ансамбль, состоящий из певцов (хористов).   Но присоединение к  паре однородных членов «хор воды и небес» соединительным союзом «и» существительного «гранит» включает  эти слова в новую смысловую группу – элементы города. «Гранит»  «оторван» от сказуемого «обнимет», перенесённого в другую строку.

Таким образом, возникает «наложение» пространств: природное – городское. Есть  мнение, что петербургский миф основан на этой оппозиции: стихии сражаются с «культурной»  волей человека. Ориентиром «городского», точкой  отсчёта оказывается слово «гранит», некая земная плоскость, а также «хор».  В архитектуре хор  (греч. χορός — хор, групповой танец) — в раннехристианских  храмах пространство перед главным престолом, где помещался хор певчих; позднее в западноевропейских странах хором стала называться вся восточная (алтарная) часть церковного здания. Таким образом, герой оказывается в высоком «храмовом» природном пространстве. Слова «хор» – музыкальный коллектив (песня- творчество) и  часть церковного здания (музыка в камне- архитектура) – омонимы. Использование омонимов ещё раз подчеркивает, что поэт и город – двойники.

 Вода и небо – контекстные антонимы, это своего рода низ и верх. «Небо простерто над всем, всё «видит», отсюда его всеведение. Небо – активная творческая сила, источник блага и жизни: воздух, облака, наполняющие небо, представляются субстанцией человеческой души-дыхания, и при параллелизме микро- и макрокосма небо оказывается душой универсума, воплощением абсолютной «духовности». ^*7 Вода – одна из первостихий мира. В Библии отождествляется с первозданным хаосом. (Быт.1) Вода постоянно находится в движении, возрождает к жизни и наделена способностью очищать души.  Эта стихия может выступать как символ все оживляющего  благословения Божьего. Одновременно с этим  мы находим в ней и противоположные качества. Это орудие гнева Господня,  страшный разрушитель (штормы, наводнения). Библейское выражение «находиться  во глубине вод»  значит «страдать» («и объяли меня воды до души моей»). Нечто подобное происходит с лирическим героем – только гранит обнимает его:

Обнимет – обнять – 1. Заключить в объятия, обхватить руками для выражения ласки. "Обнять ребёнка". 2. переносное значение – охватить в полном объёме, постигнуть, понять книжн. "Обнять  что-то умом».

 Во  многих традициях вода считается проводником воли богов, посредником в общении с небом,  глашатаем судьбы. В целом, вода – амбивалентный  образ – она воплощает и начало, и конец мира (мировой потоп).  В христианской традиции вода фигурирует в обряде крещения, символизирующего очищение, обновление и освящение, в качестве источника жизни. Погружение в воду означает возврат к предначальному состоянию, подразумевающему смерть и уничтожение, но и возрождение и восстановление.*8  Герой, как уже говорилось, в центре этого природного хора  воды и небес. Слово «хор» подразумевает некую музыкальность и гармонию, созвучие. А антитезы вода – небеса – гранит уравновешивают  в свою очередь природные «элементы», «поддерживая» гармонию хора. Вода и гранит – контекстные  антонимы. Вода- подвижность, текучесть, изменчивость. Гранит (от лат.granum – зерно) – символизирует  надёжность, стабильность и неподвижность, устойчивость. Небо (высокое, недоступное, огромное и «воздушное») и гранит (воплощение надёжного, земного)  также контекстные  антонимы. Контекстными антонимами оказываются и глаголы «обнимет» и «поглотит»: «пусть обнимет меня, пусть поглотит, сей шаг вспоминая»…

 Обнять – обхватить руками для выражения ласки – и поглотить – 1. Принять, вобрать в себя. 2. Увлечь чем-нибудь целиком. Причём  в первом значении глагол «поглотить» ( этимологически от глотка, глотать) в памятниках древнерусской письменности имеет прямое конкретное  значение «пожрать», «съесть», «проглотить», с оттенком «принять в себя, в свои недра(о земле и море)» и во втором обобщённом значении  – «уничтожить». Уместно вспомнить здесь, вероятно, и устойчивое выражение «душить в объятьях» – очень крепко обнимать.

Город поглотит, вберёт в себя и защитит, даст своё покровительство, впустит в свой миф.  Вспомним у А.С.Пушкина в  «Медном всаднике» поглощённый Невой Петербург: «И всплыл Петрополь, как тритон, по пояс в воду погружён». Снова лирический герой Бродского и город – двойники. Герой переживает то, что когда-то испытал город. Только город погрузился в воду, а наш герой будет поглощён гранитом, городом. Вновь некоторый перевёртыш.  «Пусть поглотит, сей  шаг вспоминая», местоимение «сей» придаёт строке торжественность. «Сей»- устаревшее, поэтическое – этот, данный. Учитывая значение местоимения, мы ощущаем, что речь идёт не о человеческом шаге или не только о человеческом. Вероятно, мотив поглощения « сего шага» и даже воспоминания о нём  связан и с ещё одним «шагом»  А.С.Пушкина.

Отсветы пушкинской поэзии вспыхивают в стихотворении, привнося в сознание читателя незримое присутствие самого поэта. «Сей шаг»  –  это и шаг реального Александра Сергеевича, бродящего « вдоль улиц шумных» Петербурга.  Своим поэтическим творчеством А.С.Пушкин создал город-миф, который существует рядом с реальным Петербургом и уже независимо от него. Этот миф о городе подкрепляется всё новыми именами и образами Петербурга, созданными другими поэтами и писателями: Н.В. Гоголем, Ф.М.Достоевским, А.А.Блоком, А.А.Ахматовой, О.Э.Мандельштамом…В качестве примера уместно вспомнить «Петербургские повести» Н.В.Гоголя и  его «Невский проспект»: «…подметены его тротуары, и, Боже, сколько ног оставило на нем следы свои! И неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестию которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный, легкий, как  дым, башмачок молоденькой дамы, оборачивающей свою головку к блестящим окнам магазина, как подсолнечник к солнцу, и гремящая сабля исполненного надежд прапорщика, проводящая по нём резкую царапину»… Мы вновь обнаруживаем  пушкинский  «след»   у Н.В. Гоголя, и гоголевский   «след» у И. Бродского. Так творится «петербургский» миф,  о котором В.Набоков сказал: «Петербург обнаружил всю свою причудливость, когда по его улицам стал гулять самый причудливый человек во всей России». «Сей шаг»  – это и воспоминание о Н.В. Гоголе.

 Возможно, «сей шаг»  принадлежит Петру I, придумавшему Петербург, основоположнику мифа. Мифический Петербург, призрак, созданный водой, серым низким небом, и прекрасный город с гранитными набережными «из тьмы лесов, из топи блат вознёсся пышно, горделиво». Культурный миф, город, ставший частью русской литературы, город, существующий благодаря петербургским текстам. Город, увековеченный поэтическими метафорами и формулами, ставший неотъемлемой частью культуры самого И.Бродского. И как этот мистический город поглотил в свои недра предыдущих писателей и поэтов, присвоив их себе, также будет поглощёна этим  метафизическим городом и поэзия И. Бродского. Он станет частью этого мифа наряду с Пушкиным, Блоком, Ахматовой… «Пусть меня отпоёт…»  –  он перестанет быть реальным человеком, мальчиком, родившимся и жившим в Ленинграде, ходившим по его улицам. Он перейдёт в другое бытие – в вечность. Только эта вечность не религиозная, а культурная.

Героя отпели, обняли и поглотили – градация, позволяющая передать, как нарастает воздействие  города на  лирического героя. И снова – «пусть отпоёт». Второй повтор «отпоёт» позволяет задать некую границу, «остановку» (перед нами стансы) между четверостишиями  второй строфы.

Ещё одно воздействие города на героя – осенит  – 1. Покрыть, как сенью (в знак защиты, покровительства; высок.). "Осенить крестным знамением крестом". 2. переносное значение – Прийти, появиться внезапно (о мысли). "Осенила блестящая идея". Этимологический словарь  М.Фасмера указывает на связь «осенить» с тень, привидение (тень, блеск, отражение). Осенит- защитит и даст неожиданную мысль, идею «белой ночью». Белая ночь как  природное явление – неотъемлемая часть мифа о Петербурге. Город может быть узнан по этому словосочетанию, именно его   называют  «Городом белых ночей». Бе́лые но́чи — ночи, в течение которых естественное освещение остаётся достаточно высоким,  вся ночь состоит  из сумерек. В Санкт-Петербурге  период белых ночей длится  с 11 июня по 2 июля. ( По Википедии). 

Миф сложился, город-миф Петербург существует, будет поэт И.Бродский или нет… При всей нематериальности, эфемерности города-мифа слава Петербурга неподвижна и вечна. Она длится уже не один век. Земная, не легковесная.  Эта тяжеловесность «славы земной» города противостоит «я» лирического героя, которое уточняется – «беглец».  

От чего же «спасается бегством» лирический герой?  Беглец  – фигура динамичная, изменяющаяся. Город же, поглотивший поэта, – некий оформленный миф, в котором поэзии И.Бродского будет предназначено своё место. На смену «темноте» (1строфа) приходит «белая ночь», ею  «неподвижная слава земная» города осеняет лирического героя Бродского, беглеца. Эта слава даёт ему защиту, но и улавливает в свою тень (см. значение осенит). Живое замирает и становится неподвижным: «и гранит пусть обнимет меня, пусть поглотит» (олицетворение). Вновь напоминание  пушкинского «Памятника». («Нет, весь я не умру — душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит» – вот он, мотив беглеца). Любопытно, что Сократ определял поэта как существо лёгкое, крылатое и священное(*9), что вполне соотносится с мотивом «беглеца» у А.С.Пушкина и И.Бродского.

 Беглец  – «новичок», вошедший в миф, в нетленное. Беглец  – тот, кто формально не принадлежит историческому Петербургу, И.Бродский – ленинградец.   Эта «слава  земная»  не только города – культурного мифа, но и многих поколений  людей, «делавших» своей жизнью этот город, создававших его славу.  Но почему в стихотворении  нет ни одного конкретного наименования? Почему вместо существительных – местоимения?  О каком «ты»,  городе идёт речь? О Санкт-Петербурге, Петрополе, Петербурге, Петрограде, Ленинграде, Городе белых ночей?…Это, как мы уже говорили,  метагород, миф.  Поэтому нет конкретики ни в названиях,  ни в употреблении местоимений – «ты», «сей».  Местоимение, по замечанию Ю.М.Лотмана, помогает выразить  одновременно крайнюю «личностность и столь же крайнюю всеобщность» *10.
Чей «шаг вспоминая», поглотит «гранит» – город (метонимия)? Петра, Пушкина, а может, самого Бродского – «беглеца»? В связи с нашими попытками понять, что скрывается за этими «умолчаниями»,  хочется вспомнить наблюдения  Ю.М.Лотмана над  более поздними  текстами поэта, помещёнными в сборнике «Урания» (1987). Вероятно, черты поэтики И.Бродского сказались  и в его ранних текстах(1962): «…предельная конкретность – лишь начало бытия,  которое заключается в ее уходе,  после которого остается  издырявленное  пространство.  И именно дыра – надежнейшее свидетельство, что вещь существовала. Вновь повторим:                                               

Все эти «незримые» теперь вещи «…обретают "реальность отсутствия"…,  а  пространство – реальность наполненности потенциальными структурами» *11.  Остаётся удивляться, как густо насыщена «реальность» И. Бродского самыми разными «потенциальными структурами»…

 Но и в уходе от конкретики  при  употреблении местоимений И.Бродский не оригинален. Вновь возникает «пушкинский след, пушкинский шаг»… Вспомним, как начал Александр Сергеевич поэму «Медный всадник»:

Пушкин не называет читателю имени  создателя города. «Он»  выделено курсивом. Перед нами Пётр// Медный Всадник, не столько человек, сколько сущность, выражающая Высшую волю, исполняющая Предначертанное. Поэтому и характеристика  местоимения «дум великих полн» и взгляд вдаль – в будущее. И.Бродский  также уходит от конкретизации местоимений, что позволяет ему  создать  «мерцание» смыслов,  подключить множество литературных реминисценций.  

Третья строфа – лирический герой в посмертии. Он часть города, часть мифа, он как личность больше не существует. Беглец пойман. Поэтому третья строфа начинается лаконично: «Всё умолкнет вокруг». Простое, не осложнённое  ничем предложение. Здесь интересно вспомнить  стихотворение Осипа Мандельштама «Silentium» (Молчание), тишина: «она ещё не родилась» (пространство «до рождения», вероятно, близкое к пространству посмертия Бродского), оно же  « всего живого ненарушаемая связь». О молчании высказался и  английский писатель и философ  Олдос Хаксли: «Музыка стоит на втором месте после молчания, когда речь идет о том, чтобы выразить невыразимое». Именно молчание и музыка позволяют «выразить невыразимое» (см. «отпоёт», « хор»). В самом деле, как рассказать смертному о посмертии? Об особом «неземном» пространстве позволяет говорить  фигура круга,  связывающая  вторую («обнимет») и третью («вокруг») строфы. Круг – универсальный символ, обозначающий совершенство, законченность и бесконечность. Лирический герой пребывает в посмертии, в котором  привычные человеческие ориентиры исчезают. Жизнь закончилась, невидимая душа отделяется от видимого тела.  Эта невидимая душа продолжает своё существование, непроницаемое  ни для чьего глаза, и нет никаких средств выражения для передачи секрета существования этой души, потому «всё умолкнет вокруг».

 Ещё одну связь 2 и 3 строфы  создаёт образ ночи. Во второй строфе-

Эта фраза может быть понята двояко. Первый вариант прочтения – осенит (когда?) белой ночью – обстоятельство времени. Осенит – даст защиту и покроет своей тенью. Время белых ночей подарит лирическому герою «славу земную», но взамен лишит  человеческой индивидуальности, сделав поэта частью метагородского мифа. «Меня, беглеца, осенит белой ночью…» – эта строка  включает в сознании читателя  пушкинское:

Побег Евгения от Медного Всадника, существа мифического, олицетворяющего безжалостного властителя, решающего государственные  задачи и не входящего в заботы и интересы «маленького» человека, обычного жителя столицы (мотив беглеца). А «эта бедная жизнь» – жизнь лирического героя И.Бродского, единственная и неповторимая, уникальная и утраченная теперь, – напоминает  пушкинское восклицание «Но бедный, бедный мой Евгений». Таким образом, беглец не только лирический герой, но и Евгений из «Медного всадника», и любой горожанин. Пойманный беглец («осенённый» «неподвижной славой земной») попадает  в новое  для себя пространство, «теневое», отражённое.

Второй вариант прочтения – «неподвижная слава»  осенит (олицетворение)  беглеца (чем?) белой ночью.  Качества взаимодействующих сущностей противоположны: слава, как некая персонифицированная фигура, уже не зависящая, отдельная  от города. Она живёт своей жизнью. Слава земная неподвижна – перед нами некая статуя Славы города.  Эпитет «земная» выделен  инверсией. Толковый словарь Д. Н.Ушакова даёт следующие толкования: « Земной – 1.1.Прилагательное к земля – земная поверхность (планета); 1.2.Реальный, материальный, в отличие от идеального; 1.3.Связанный с сушей, в отличие   от воды; 2.Проникнутый материальными интересами, чуждый  высших духовных стремлений. Словарь синонимов: земной – суетный, тленный, материальный. Беглец (лирический герой) - тот, кто в бегах, активно перемещается в пространстве – антитеза к «неподвижной славе» – и тот, кто пойман (осенён, накрыт тенью). Осенит (чем?) белой ночью. Обычно осеняют крестом. Белая ночь становится инструментом воздействия на лирического героя. Она, как крест, освящает и охраняет его. Ещё одно значение глагола «осенит» – внезапно прийти в голову (мыслям, идеям). Они осенены, порождены  белой ночью, лирический герой просветлён ею. Белая ночь становится  своего рода музой героя, источником его вдохновения. Побег лирического героя от неподвижной земной славы понятен. Он бежит от  славы, чуждой высших духовных ценностей, от славы суетной, материальной и тленной. О каком проявлении города говорит И.Бродский, давая такие эпитеты  славе Петербурга (Ленинграда)  – «неподвижная» и «земная»? Есть в них нечто мёртвое, неживое, застывшее. Какие лики города присутствуют не явно в тексте?

1.Петербург, выдуманный Петром, рождённый его воображением, спланированный сначала в уме и перенесённый на карту;

2.Петербург  материальный, земной, выстроенный в камне («граните»);

3.Петербург ушедший, исторический (Бродский живёт в Ленинграде);

4.Петербург современный – он же Ленинград (с ним связан образ  буксира);

5.Петербург нереальный, мифический, нетленный, ставший частью русской и мировой литературы и архитектуры;

6.Петербург фантастический – волшебный, невероятный, вдохновляющий.

«Неподвижная слава земная» – характеристика Петербурга материального, реального (2) и ушедшего, исторического (3), а также современного (4). Из этого города и бежит наш герой. Думается, что обозначенные нами  «лики»  Петербурга  «отделены» друг от друга условно. Они тесно переплетены между собой.

На фоне абсолютной  тишины особенно громким кажется крик чёрного буксира. Этот контраст подчёркивается антонимами «умолкнет»  – «закричит». «Словарь трудностей  произношения и ударения в современном русском языке отмечает глагол «умолкнуть» как устаревающий, а также широко употребляемый в поэтической речи  XIX века. Умолкнуть – то же, что замолкнуть (перестать говорить, затихнуть). Та же тишина и успокоение  ощущается Андреем Болконским, тяжело раненным, почти умирающим, находящимся «между жизнью и смертью»: « Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения.  И слава Богу!» ^*4.  В стихотворении И.Бродского в третьей строфе лирического героя нет. И это понятно, в предыдущих строфах он умер и его отпели. Вместо героя возникает городской пейзаж (герой и город – двойники, лирический герой становится  «элементом», частью города). Вспомним более позднюю поэтическую формулу самого И.Бродского из «Римских элегий» ХII:

и наблюдения Ю.М.Лотмана над книгой «Урания». Мне думается, что они вполне определяют и стихотворение 1962 года. «Уходу  вещи  из  текста параллелен уход автора из создаваемого им поэтического мира.  Этот уход опять напоминает  контур  вырезанной из фотографии фигуры,  так как на месте автора остается его двойник – дырка с  его очертаниями… Смерть – это тоже эквивалент пустоты,  пространства, из которого ушли,  и именно она – смысловой центр всего цикла.  Пожалуй, ни один из русских поэтов… не был столь поглощен мыслями о небытии – Смерти».^*11   

Весь текст И.Бродского посвящён теме смерти и посмертия. Мы расстались с лирическим героем, но остался его двойник-город, более того, «дырка с очертаниями»  поэта также есть – роль этой  «вещи – дырки» играет «чёрный буксир»- своего рода alter ego лирического героя  И. Бродского. Опубликованное в 1962 году в журнале «Костёр»  стихотворение  «Баллада о маленьком буксире»  даёт ключ к этому образу.

Вновь мы обнаруживаем  общие мотивы: буксир, порт  –  мотив города; мотив служения: «Но я должен остаться там, где нужен другим» и «исступлённо борясь с темнотою». Мотив исполненной судьбы: «И когда я состарюсь на заливе судьбы» - «и с посмертной моей правотою».  Мотив смерти и посмертия: «и тогда поплыву я… в золотую страну, из которой еще…ни один из буксиров не вернулся назад» и «пусть меня отпоёт…эту бедную жизнь обручит с красотою твоей и посмертной моей правотою».  Возникают и явные лексические «переклички» и прямые совпадения: «Подо мною вода. Надо мной небеса» – «хор воды и небес, и гранит пусть обнимет меня – и лермонтовский «Парус»: «Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой…»; «буксирных  гудков голоса»- «только чёрный буксир закричит». «Облака проплывают» – « и тебе, облака торопя»;  «Я плыву в облаках по прекрасным местам, где я был молодым» - «эту бедную жизнь обручит с красотою твоей». «И хотя я горюю…» – «жалкое горе».

Таким образом, буксир – это и alter ego лирического героя Бродского, и небольшой портовый пароход, предназначенный для перемещения других судов. Можно вспомнить выражение «взять на буксир», обозначающее оказывать поддержку, помогать. Буксир как замена корабля, лодки  символически связан с несколькими значениями.  Во-первых, это средство переправы умерших в потусторонний мир, во-вторых, символ путешествия, мореплавания, жизненного пути (корабль человеческой жизни). В-третьих, средство достижения (иных миров, цели на пути развития) и духовного восхождение, пересечения границ – « только чёрный буксир закричит посредине реки»… В-четвёртых, значение  «смерти и возрождения обнаруживает ладья потопа (буксир), которая со своим содержимым единственная преодолевает гибель и является средством будущего возрождения» *12. Мотив потопа мы подробно рассмотрели при анализе второй  строфы. Но за смертью следует возрождение. Кроме того, как средство передвижения корабль зачастую сливается с перевозимым «объектом» —  телом человека. Интересно, что эмблема с изображением  барки, сопровождающей другие суда, олицетворяла подражание достойным примерам и следование по стопам великих и благочестивых людей, указывающих правильный путь и ведущих к благословенным обителям славы, почета и бессмертия. Если мы проявим упорство и, следуя за ними, сумеем не потерять их из вида, то обязательно приблизимся и присоединимся к ним (EMSI 48-2,с.309)*12. Данное толкование напоминает нам о «вхождении» лирического героя в «петербургский» миф.

«Только чёрный буксир закричит посредине реки»… Чёрный цвет – символ смерти и печали, ухода от земных радостей. Пространство реки также символично. Из известных значений в тексте используется несколько: препятствие,  граница между миром живых и мёртвых,  человеческая жизнь. У греков Лета  –  река забвения, Стикс – мифическая река в Аиде, через которую Харон (чёрный буксир) перевозит души умерших. Гераклит видел в реке символ времени и необратимых процессов. Но пространство реки уточнено автором – «посредине реки». «Посередине» – в центре, – этимологически связано со средой, сердцем, равноудалённое от концов, «золотая середина». Отсюда выражение: «держаться золотой середины», то есть вести себя разумно, избегая крайностей и риска^*13 . Для буксира это не возможно: «исступлённо борясь с темнотою». Исступлённо – значит неукротимо, буйно, яростно, до потери сознания.

Соединительный союз «и» создаёт некоторую паузу и вводит следующую «картинку»:

Образ «летящей ночи» (эпитет) перекликается за счёт значения движения с «беглецом». (II строфа). Это сущности, действующие в унисон, близкие друг другу. Ещё одна связь со II строфой – образ ночи: «белая ночь» – муза и время (пространство), которое защитит («осенит») героя. «Летящая ночь» – действительное причастие настоящего времени позволяет передать сиюминутный полёт и короткой белой ночи (пушкинское: «И, не пуская тьму ночную  На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса»… –  «Медный всадник»), и нематериальной души, летящей вместе с ночью. Как и во второй строфе, церковный обряд обручения вновь совершается природными «силами» – «летящая ночь эту бедную жизнь обручит» – олицетворение. Обручение – церковный обряд венчания, при  котором надевают кольца жениху и невесте. «Кольцо как замкнутая окружность символизирует целостность и единство. Оно не имеет ни начала, ни конца, поэтому часто ассоциируется с вечностью и бесконечностью. Его центральное отверстие — это место прохождения небесной силы, божественного дыхания. Кольцо символизирует связь, союз или обет ».^{* 14} . Обручит «эту», конкретную жизнь лирического героя. Местоимение «эту» (жизнь) – антоним к «всё (вокруг)» – обобщение. Употребление антонимов позволяет акцентировать внимание на уникальности конкретной частной жизни одного (любого) ушедшего в мир иной человека. Эпитет «бедную (жизнь)» вновь «подключает» пушкинский «код» – образ бедного Евгения («Медный всадник»): «Но бедный, бедный мой Евгений.. Увы! его смятенный ум  Против ужасных потрясений  Не устоял. Мятежный шум Невы и ветров раздавался»…Но у Евгения  из-за наводнения  в городе и гибели невесты обручение не состоялось. У Бродского обручение, обряд, предшествующий  венчанию в христианском таинстве брака,  связывает между собой жизнь лирического героя с «красотою твоей и посмертной моей правотою». В венчании участвует пара – жених и невеста. У Бродского триада: жизнь героя и пара с равноправными членами (соединительный союз «и» связывает красоту (города) и посмертную правоту ( героя)). Почему понятия «красота» города  и «правота» героя выступают как равные? Что их связывает? Само сочетание «красота праведности» отсылает нас к псалму 44. Эту песнь Давид посвящает Христу. «Престол Твой, Боже, вовек; жезл правоты, жезл царства Твоего. Ты возлюбил правду, и возненавидел беззаконие; посему помазал Тебя, Боже, Бог Твой елеем радости более соучастников Твоих. Все одежды Твои, как смирна и алой и касия; из чертогов слоновой кости увеселяют Тебя. ("Ты любишь праведность и ненавидишь беззаконие; поэтому Бог – Твой Бог – поставил Тебя выше Твоих товарищей, помазав Тебя елеем радости", "..из дворцов, украшенных слоновой костью, мелодии струн увеселяют Тебя".)
Псалом 44:7-9. Этот псалом приоткрывает характер Иисуса и причину того, за что Бог превознес Его: "Ты любишь праведность и ненавидишь беззаконие..."  В этих вопросах нет нейтральности. Праведность, которую Бог одобряет, не оставляет места компромиссу с беззаконием.
Такую праведность венчает также красота – одежды, пропитанные благовониями, и мелодичные звуки струн, льющиеся из дворца, украшенного слоновой костью. ^*15 Жизнь, прожитая лирическим героем, – попытка следования  пути Христа. Праведность героя, красота города выступают как нечто единое. Праведность – достоинство героя. А одежды для праведности –  гранит, прекрасный  город,  поглотивший героя.

 Таким образом, «принадлежащее» лирическому герою «двоится».  С одной стороны, его жизнь, жизнь поэта, прожитая  и объективно определённая, как «бедная». То, что осталось от неповторимой индивидуальности человека, то, что обручит «летящая ночь». С другой стороны, «посмертная моя правота» – то, что вошло в  «Петербургский миф».  Эпитет «посмертная (правота)» показывает, что Страшный Суд состоялся. Посмертное судейство произошло, решение вынесено – герой прав. Интересно соотнести рифмующиеся строки, связанные союзом «и»: «Только чёрный буксир закричит» - «эту «чёрного буксира» "бедную жизнь обручит». Частица «только» подчёркивает зависимость обручения от крика буксира, «исступлённо» борющегося «с темнотою». «Темнота» – скрепа, лексический повтор, соединяющий 1 и 3 строфы. Круг замкнулся. Только эта исступлённая борьба с вечной метафизической темнотою и могла привести к «посмертной  правоте» героя. Правота – правильный образ действий и мыслей. Таков вердикт высшего Судии о жизни лирического героя. Это подтверждают и рифмующиеся строки: « исступлённо борясь с темнотою»  – « и с посмертной моей правотою». А крик «чёрного буксира» «посредине реки» подчёркивает боль, страх, момента « перехода».  Крик  – синоним вопль – громкий крик в момент испуга, страха, угнетения. Вспомним, фразеологизмы «криком кричать» – одно из значений громко плакать; « крик души»– то, что больше всего волнует, беспокоит, является причиной страданий. Возможно, это последний крик страдания, пик сражения с «темнотой».  Поэтому  «бедная жизнь»  –  мученическая, закончившаяся гибелью в «исступлённой» схватке с «темнотой».  А гибель, падение в мире темноты оказывается победой в посмертии, обручением с красотой и правотой. Правда восторжествовала. Жизнь материальная закончилась, а посмертная началась. Интересно, что тему праведности, правоты мы обнаруживаем и  у современника и «соседа» по высылке из страны А.И.Солженицына в его рассказе «Матрёнин двор». Рассказ, как и стихотворение Бродского, заканчивается темой праведности. У А.И. Солженицына это пословица – без  праведника «не стоит  село. Ни город. Ни вся земля наша». Известно, что пословица эта восходит к библейской истории о Содоме, в котором не нашлось и десяти праведников. (Быт. 18: 20–33). Тщетно молил Господа Авраам, город был уничтожен землетрясением и огненным дождём.  Без трех праведных несть граду стояния, поэтому правота лирического героя – следствие его  борьбы с темнотою,  его лепта в спасение родного  города. «Даже о мертвом праведнике говорят как о живом, в то время как грешника называют мертвым еще при жизни (Бр. 18а). Праведник, поселившийся в городе, украшает его своим присутствием, а когда он покидает город, вместе с ним город теряет и свою славу (Быт. Р. 68:6). Красота, сила, богатство, почести, мудрость, старость, седина и дети к лицу праведнику и всему миру (Авот 6:8).*16.  Как напоминание об отсутствии праведника звучит  пушкинское описание наводнения, пронизанное  эсхатологическими чертами:

Участь Содома и Гоморры может коснуться не только Петербурга, но и всей нашей планеты. Кроме  «русского смысла» в пословице, в стихотворении И.Бродского есть смысл и общечеловеческий, всемирный. Недаром А.И.Солженицын считал, что «весь дух его (Бродского) — интернациональный, у него отприродная многосторонняя космополитическая преемственность”. «Но “отприродный космополит” — это ведь Пушкин, или “всемирно отзывчивый” русский человек будущего, по Достоевскому» ^*17.

Для “плохого еврея” и “христианина-заочника», как  ернически определял себя сам И.Бродский, тема веры, смерти, памяти, “света ниоткуда” — важнейшие в  лирике.  Тема смерти, так остро интересующая поэта, вызывает неподдельный интерес и у думающего читателя. Мало кто из поэтов решается  всерьёз размышлять на эту тему. И.Бродский, следуя завету Сократа, пытается сделать жизнь практикой смерти, ведь только тогда она и имеет право называться человеческой жизнью. Ещё одна цель поэта –  сохранить в слове то, что ушло, зафиксировать «шаг», след  великих предшественников, возродить и трансформировать русскую словесность, смысловым центром и воплощением которой оказывается  Пушкин.  Наверное, невозможно обнаружить  все реминисценции русской классики в стихотворении И. Бродского.  Это связано, как с  субъективностью любого прочтения, так и с разным восприятием текста во времени. Мы попытались увидеть  и осмыслить эти «спящие смыслы» (Ж. Деррида)  в стихотворении И. Бродского. Текст И. Бродского  изначально вовлечен в игру следов (то есть множественных различий, отсылок, стираний, отсутствий) – разгадывать их – интереснейшее занятие. Мы по завету поэта «обнаружили связи и зависимости, о существовании которых и не подозревали»… И, наконец, И.Бродский  «напомнил» нам об общем едином языке русской словесности, органично сочетающем национальное и универсальное (всемирное) начала.

Список литературы: