Литературная критика

Вячеслав Овсянников

         Не знаю, у кого мне просить прощение, или кто передо мной должен извиниться, но с творчеством и самим Вячеславом Овсянниковым я познакомился только в 2016 году. Хм, оказалось он живет на улице Лени Голикова, ну, буквально в трех автобусных или трамвайных остановках от меня. На первой встрече не обремененных чрезмерной принципиальностью неоязычников, состоявшейся (назло или на добро) напротив деревянной церкви около Воронцовской усадьбы, обменялись книгами: я подарил  сборник стихов, а Вячеслав большую книгу своей прозы «Тот день». Между тем, этот здоровенный труд из-за своего внушительного формата мог претендовать на название «Та жизнь» или «Еще та жизнь». Тут же, принявшись листать, обнаружил, что книга состоит из 669 страниц, то есть почти 666. Я определил ее как зверскую и не ошибся, потому что с таким талантливым беспределом и «наглежем» в литературных произведениях  встречался очень редко.

          Начнем с того, что во вступительной статье ведется богатый на цитирования разговор про некие чувства и предчувствия, но у героев книги чувства практически атрофированы, парней-ментов предельно задолбали, зазомбировали, они живут или доживают исключительно на инстинктах, только бы  нажраться, напиться да сохраниться.  Хорошо же они сохраняются, если безо всяких предохранительных средств (по крайней мере о презренных презиках ничего не говорится), трахают пьяных баб и бомжих и в парадняках, и чуть ли не в храмах бывшей имперской и нынешней культурной столицы России. Менты бедствуют, недоедают или, наоборот, переедают, не просыхают и потому с опухшими мозгами и мордами стреляют друг в друга.     

          Все действия героев в начале книги (а это череда небольших рассказов) происходят в настоящем бреду, в полусне или в изрядном подпитии. Они изображаются автором даже не как люди, а как жвачные существа. «Ум Быкова мрачно жует тупую и вязкую мысль. Эх, животное». Далее звучит реплика из того же скотопригоньевского репертуара: «Первобытный ты человек, Быков. А еще представитель власти». Ага, вот и разгадка, искомое – представитель власти! Можно все валить на власть, каков поп, таков и приход, система виновата. Но не совсем. Автор и сам перестарался в изображении родной милиции-полиции в таком непрезентабельном (при табельном оружии) виде.

           Ну, в самом деле… написано так, что  начинаешь считать – у героев книги нет ничего святого. В рассказе «Ева» один из ментов-охранников в Музее истории религии и атеизма (Казанском соборе) завалился спать в кровать, на которую до этого была положена мраморная статуя Евы (хорошо еще, что не католической богоматери), чуть  ли не совокупился с нею во время чувственного сна, а чтобы скорее скрыть следы служебного и сексуального преступления, потащил стройную скульптуру (со скрежетом бороздили пол и асфальт мраморные ноги Евы)  к каналу Грибоедова, чтобы утопить и смыть смрадной водой возможные улики.  Вот так, чернуха и почти порнуха – в безусловно талантливом изображении

         Но я уже сам разошелся, распалился, как мент, если так жестко наезжаю на товарища и господина-сочинителя. Ведь Вячеслав не какой-то желчный и беспредельный журналист из желтого отдела криминальной хроники, а многоопытный, признанный прозаик, автор блестящих образов и определений, постоянно встречающихся по ходу чтения. Их можно бесконечно перечислять: а)  Растет ветер б) Вагон забит людской сельдью в) Лампочка-заморыш г) В зеркальном сапоге отразился негр  д)  Ветерок французских духов…

          Прекрасны и уместны авторские выходы (но это уже не для простых смертных читателей) на русскую классику 19 века, на всякие «знаменитые эпизоды», штучки-сценки, пенки нетленки. Такой случай: сержант, заступивший на охрану Медного всадника, осоловев или охренев  от многочасового дежурства, собрался зашвырнуть свой пистолет под № 1703  в ночную Неву, подсвеченную набережными фонарями. Тут поневоле вспомнишь и переиначишь гоголевские строчки «Не всякая птица-пистолет долетит до середины Днепра»… Этот же мент пребывает в таком диком депрессняке, в такой крайней точке отторжения, что кажется, немедленно побежит прочь от охраняемого им же сурового  Медного всадника (при этом с оружием, с помощью которого можно попробовать остановить преследователя), как пушкинский юноша Евгений, хотя давал присягу проявлять отвагу.

           Такие у нас менты, не классические, но выходцы из петербургской классики, из гоголевской шинели. Ну как тут без гоголя-моголя, без ром-бабы. Познакомимся еще с одним ночным видением переработавшего, запахавшегося сержанта. Он, славный герой милицейско-полицейских будней, сраженный пулей или ножом бандита, «не имеющего национальности», положен в гроб, а неугомонным фантазером-автором у него поднято хозяйство в брюках да еще так высоко, что не представляется возможным закрыть гроб красной крышкой. И чтобы такой конфуз не заметила почтенная публика, покойник начинает летать в открытом гробу по траурному залу, словно по церкви, подобно герою опять-таки гоголевской повести «Вий».

           Да, произведения прозаика Овсянникова  часто пересекаются и перекликаются с классическими «Вием» и «Записками сумасшедшего», только перекличка со стороны Вячеслава ведется на современном,  интерпретированном под нынешний Петербург, языке.

           Фантасмагория, невообразимые навороты налицо, на листе. Больше того, даже сам прием «взбадривания» текста, его оживляжа доведен до гротеска: захмелившийся мент, чтобы продолжить пьянку с другом, пристреливает на улице ни в чем непо-винного питеряка и забирает у него (уже мертвого) из кармана бутылку водки, которую мог бесплатно взять в любом (ну пусть не в любом, но в каждом третьем) магазине.

           Но автор сам «беспредельщик», он идет до конца, хотя дальше идти вроде некуда – одного из своих героев-ментов подставляет не просто под пистолет сослуживца, а под предмет куда более узнаваемый, и недавний незадачливый блюститель нравственности и порядка едва избегает участи оказаться изнасилованным. Конечно, у метафоры или символа полного беспредела и полной безнаказанности имеется обратная сторона – наказание все же неизбежно, неотвратимо, но адекватно ли оно содеянному? Кажется, что и нашего любимого автора ожидает кара, ведь изображая безумных ментов и их достойнейшие деяния, он сам рисковал  стать безумным, безрассудным (суд), потерявшим берега (раньше работал в гражданском флоте) писателем. Как говорится, игра не доводит до добра. В пылу сочинительства и в экстазе фантазирования прозаик просто запамятовал, что святой образ Родины-матери надо использовать очень бережно, а не так фривольно и безалаберно, как сделал он, «надумав» сценку, в которой женшина-воровка принимает в шубном отделе Гостиного двора классическую позу Родины-матери для того, чтобы не схватили менты, чтобы не попасться в крепкие руки стражей порядка.

          Многие менты  – герои произведений Овсянникова выставлены в таком неприглядном виде, что даже хочется, чтобы автор часть их ярлыков и отрицательных характеристик примерил к себе, чтобы сам в какой-то мере разделил их не очень-то доблестную участь. Сочинитель так и напрашивается (к тому же часто пишет от собственного я), чтобы его обвинили чуть ли не во всех грехах: богохульство, человеконенавистничество (надо же так изобразить братьев наших мент-ших) и с (такой-то русско-крестьянской фамилией) в русофобии. Охота на него повесить всех собак, привязать к нему всех лошадей, чтобы они сожрали, схрумкали, овес, поставить самого охранять частный бассейн с аллигаторами, чтобы научился у  них, как проливать слезы при людях. Нет бы хоть раз по ходу всплакнул в бронежилетку хотя бы одному менту: «Вы не виноваты, такими вас сделали мы, это вас государство «проштамповало» до отталкивающего однообразия и пустило по ленте стрекочущего и непрерывно дергающегося ментовского конвейера». Нет же, автор не рыдает и продолжает выставлять героев и частично себя в виде зомби, негодяев, щизофреников.

          Все вокруг «повернутые»… Во время умственных кризисов, которые регулярно происходят в головах населения, состояние «демшизы» быстро превращается в патриотический гнев, а после некоторого успокоения патриотическая вялость,  резко возбудясь, перескакивает в разряд либеральной ярости. Срабатывает эффект бумеранга – протест, улет и небезболезненная обратка по принципу «за что боролись, на то и напоролись». А напоролись, как в пореве, на большой государственный предмет, на большое государственное достоинство. Но имеется и в этом глобальном хаосе логика: сначала менты имеют граждан и гражданок, а потом дрючат самих ментов.

      Вокруг все всех имеют, сверху донизу и снизу доверху. Это и есть демократия и ее жуткие проявления в произведениях современных писателей, беллетристов… Опять мне вспомнилось это слово, которое разложил, как «бал летристов», а применимо к «Тому дню»  сделал заключение, что в книге Овсянникова бал правит сатана или СС (сатанинская сила). А вот еще один вариант расчлененки: беллетрист – Бел ли Христ? Бел ли Дрист?...

          Но в случае с Овсянниковым никто никого обелять не станет, поскольку видно, что эти рассказы написал блестящий прозаик. Язык необыкновенно сочен, полифоничен, поэтичен. Очень богатый словарь, щедрое, похожее на расточительство, использование метафор-гипербол: «из кухни бегут с дымящимся китом на блюде», «гаишник гоняет машины, как стальных мух», «литровый стакан водки», «шапки-мерзлушки», «копать самую глубокую в мире могилу»…

          Конечно же, этот «народный, милицейско-полицейский эпос», написанный с гоголевской силой, состоялся. И ни о какой однозначности не идет речи, оценки разные. Среди всевозможных доводов приводят такой – «чем отрицательнее, чем отвратительнее выглядит изображенный герой, тем он любимее писателю». Вряд ли. Но готов подтвердить, что при некоторой сниженности авторской ответственности, некоторого заигрывания с гоголевской нечистью все же художественная составляющая книги настолько сильна, что одерживает явное превосходство над другими составляющими.

          Главная метафора и важнейшая сквозная мысль: эти произведения не только про ментов, а про представителей всех профессий и занятий. Но  используя такой беспредельный способ описания, можно запросто очернить всех людей страны и всю страну (в целом?).  Мне могут заявить, что именно такое изображение героев, что именно такие шок-рассказы, шок-повести могут оказать положительное воздействие на работу МВД и других  сфер деятельности, но господа-товарищи, еще совсем недавно везде и всюду внедрялись методы шоковой терапии, отчего положение дел только ухудшилось. Ах-ах-ах…

        При прочтении книги «Тот день» безжалостно швыряет из одной стороны в другую и обратно, крепко штормит. Теряют берега и читатели, и писатель (который закончил «макаровку» и много лет мореманил). Вся надежда при помощи искомого на фарт, удачу, «русское авось». Вынесет куда надо, куда и как «Слава прописал», хотя он никаких адресов и советов не дает. В конце концов, существует арбитраж высшего порядка с такими мощными понятиями для апелляции как «Мистика Петербурга»,  «Великие питерские тайны»…