Комментарий | 0

Из цикла "Жестокость" (2)

 
 
 
 
 
 
 
Эпидемии и
эпи(ческие) демоны
 
А над селеньем ни одной звезды,
Густая тьма деревню охватила.
По избам – ощущение беды,
Предчувствие, что бродит Злая Сила.
 
«Ату, её, нечистую, ату» –
Ворчать и отгонять ватагой будем.
Уже досталось птицам и скоту,
Уже досталось деревенским людям.
 
Когда чихал октябрьский птичий клин,
То слово «клиника» внезапно всплыло.
Хоть обьявляй в России карантин
Иль «тихий час», иль закупай тротила,
Чтобы взорвать Небесную Тортиллу!
 
Она как черепаха, жаба ли
Коронавирус мечет беспрестанно.
(Без экипажей ходят корабли,
Так как матросы перемёрли странно).
 
Она – царевна-жаба в расписной
Мистическо-космической короне.
Навис коронавирус над страной,
Где без оркестров и хоров хоронят.
 
Тортилла, черепаха и – расклад:
Торт, череп, пах и прочие словечки.
Любая эпидемия – парад,
Где маршируют трупы-человечки.
 
Вон Троцкий-демон. Эпидемий всех –
Отец он, вождь в наркомовской тужурке.
Снег по России, словно белый мех,
Лежит в пивбанках, фантиках, окурках.
 
 
 
 
В полях
 
Я сделал несколько шагов
К деревне и к народу,
Глубокая тоска снегов
Не дала мне проходу.
 
Тоска полей, тоска равнин,
Унынье и печали.
Не как железный паладин
Рассматриваю дали.
 
Охота трактор или танк
Узреть февральской стынью,
Чтоб стать участником атак
На голод и унынье.
 
Для обитателей сельца
Свалить к столам обязан
Хотя б созвездие Тельца,
Иль как там по инязам?
 
Не научился звезд с небес
Хватать, чтоб с кровью-мясом.
К танцующим печуркам лес
Не вышлет зайца с плясом.
 
Стараясь разогнать тоску,
Решал еды проблему.
Не удается мужику
Давить на капсистему.
 
 
 
Вспоминая Нину-балерину…
 
Я представил, посмотрев на торф,
Морячка под черною шинелью,
Он уже холодненький, готов…
Достаю из шкапа водки штоф,
Чтоб, накапав, тяпнуть не к веселью.
 
А на улице январский снег.
Я в него бросался, словно якорь,
Чтоб не совершала ты побег,
Чтобы состоялся наш ночлег,
Но плохой я приворотчик-знахарь.
 
Приезжала мамку поддержать,
Хоть она полжизни как в припадках…
А тебе всего-то тридцать пять.
Тело-стать… Зовет Россия-мать,
Чтоб держала деньги в КАД и в кадках?
 
У тебя характер и ресурс
Стать богаче даже Линник Светки
Или молодой Натальи Фурс…
Заверша Вагановки спецкурс,
Всех пинала, словно вагонетки.
 
Но одна вернется – давануть,
Так что на Ваганьковом кладбище
Завершится твой недолгий путь,
Где лежать и вздрагивать чуть-чуть,
Обживая «золотое днище».
 
Да, бросался, словно якорь, в снег,
Но пока что никакого толку.
Видимо, готовится в побег.
Только размечтался про ночлег,
Сразу книги обвалили полку
 
 
 
 
Март
 
Хоть жизнь никакая, визжит детвора,
Играет в снежки, топчет лужу.
Вобрать бы их радость и крики «ура»
Да выплеснуть в рифму наружу!..
 
Пока что немыслимо с жизнью кончать,
Сводить с нею личные счеты.
Желаю внучка на ноге покачать,
Да сын мой не женится что-то.
 
Пожалуй, что я не бывал отродясь
В таком состоянии «остром».
Слезой обозначил предсмертную связь
И тропку той связи с погостом.
 
Двухтомником синим, как плиткою, что ль
В полтысячи книг в скорбном стиле
Я выложил путь свой в земную юдоль,
Последнюю тропку – к могиле?
 
Выходит, что к яме мой гроб понесут
По книгам, обувкой марая…
С того и охота мне радости тут,
Веселья от края до края.
 
Я весь – в сельхоздумах. Всем сердцем в былом,
Здесь нет для меня подзарядки?..
Дошкольница Таня кричит за углом,
Чтоб я поиграл с нею в прятки.
 
Но я порезвился б с маманей ее,
Которой немного за сорок.
Лишь с виду морщинист, лишь с виду гнилье,
А так наведу еще шорох.
 
От женщин всегда получаю заряд,
Что может, морально и дёшев,
Но храбрость дает прогорланить: «Заря
Крестьянской Коммуны, взойдешь ли?!».
 
 
 
 
На красных фундаментах
 
Мне теперь не тридцать и не сорок,
А побольше лет или годов...
Не хочу себя со Старым ссорить,
А  с Новейшим биться не готов.
 
На проезжих авто вижу «Петро…» –
Часть названий петербургских фирм.
Постарее ленинского ретро
Этот вечный вешний сельский фильм.
 
Лед, что кинолента, затрясется
На зубцах проектора реки,
Тронется, оплавится, порвется,
Так что вряд ли склеят мужики.
 
Снег чернеет. Небеса лучисты.
Скоро май! Осматривай, поэт,
То, что господа-капиталисты
Налепили за десяток лет.
 
Замыслы ребятушек не робки.
Виден автосервис «Экипаж»,
Да еще стеклянные коробки,
Две, ли три для всяческих продаж.
 
Слышится освистыванье ветра
Новеньких коробок – шатких мет…
Всё пока здесь держится на ретро,
На фундаменте советских лет.
 
 
 
 
Май
 
Сижу в избе в минуту сию,
А на столе стоит «Агдам»,
Традиционно за Россию
Поднял портвейна двести грамм.
 
Вино коричнево и смрадно,
В окошке – синий небосвод,
Да вот страна не очень рада,
Что литератор снова пьет.
 
Что «краснота» ли, «краснотуха»
Бредово-винная вода?
Возможно, что уже потухла
Моя Небесная звезда.
 
Могла б, слетая, задержаться
Мемориально на стене.
Ужели не достоин, братцы,
Дощечки памятной в стране?
 
Пускай над тумбочкой могильной
Зависнет, чтобы электрод
Смог приварить (с искрой обильной),
Хотя от звезд отвык народ.
 
Хотя, хотя… хотят ли зори
Над мною траурно алеть?
«Агдамом» заливаю горе
И отливаю в туалет.
 
Коль до родного туалета
Сумел по тропке добрести,
То это плюс и крест поэта,
Что я на правильном пути?
 
 
 
 
Заложник
 
Туча-хрюша на дубу,
А в пруду – квакуша Клава.
Я имею на борьбу
И на пораженья право.
 
Был сварожичем вчера,
Нынче к церкви тяготею?
Рано криками «ура»
Одобрять мою затею.
 
Близ моста – сверканье рыб
Двух, как бы рукоплесканье.
А в лесочке красный гриб
Шляпку снимет в знак признанья?
 
Желтизной лучей мазнет
Солнце по небесной сини.
Только вновь из гнета – в гнет,
От осин – опять в осины.
 
Я повешусь среди них
Как язычества Иуда?
Скотный двор, ведя Дневник,
Водит вилами вдоль пруда.
 
Золотой оставит след
На воде навоз прилипший…
Будет летопись побед,
Будет список, извративший…
 
Будут после всяких проб
Да измен, как на картинке:
Морг, дешевый красный гроб
Да веселые поминки…
 
 
 
 
Заболел
 
Что же ты, рассевшись близ кровати,
Рассуждаешь больше двух часов,
Может быть, умолкнешь,
                                 может, хватит
Этих запредельно честных слов?
 
От дождей – и сырости, и хвори.
Всех туман берет в тягучий плен.
Помочился кот… Зачем здесь порешь
Правду-матку о подьеме цен?
 
Занедужил… и в сезон хоккейный,
Коль  вкачусь, то на коньках  «Ахилл».
Произнес нарошно «край оккейный»,
Чтобы всё в мозгу твоем смутил.
 
В дом проникла,
пьешь чаек, гнусавишь,
Плачешься, ведешь игру свою.
Я опять больной, и не исправишь
Неудавшуюся жизнь мою.
 
Хочешь унести, сменив на опус,
От поэта детское ружье.
Предлагаешь сьездить в крымский отпуск.
Деньги есть. Коль что, продашь рыжье?
 
Посчитала дни, назвала рейсы,
Расписала то, что ждет в дали…
Лучше тут же, как Лариса Рейснер,
Баба-комиссарша, пристрели.
 
Что мне пароходы-теплоходы.
Рейснер тоже с крейсер-корабля.
Всё, прошли, проплыли рыбы-годы,
Скоро заберет меня земля.
 
 
 
 
За  таких
 
Я негодую, и кусты
Бегут от лирика, сутулясь,
Полуобмякшие цветы
В осенней грусти отвернулись.
 
Но бесполезно поднимать
Их горемычные головки,
Ведь потеряли напрочь стать,
Хотя недавно были ловки.
 
Душа взлетит и заскользит,
Да упадет, взрываясь, в реку…
Подкрадывается паразит
Ко мне, плохому человеку.
 
Как будто не изведал он,
Что извели в стране хороших?
Пустой «портвеечный» флакон
Ему на руки хмуро брошу:
 
– Понянчись-ка подольше с ним
Или сдавай скорее в лавку.
Давай проваливай, Трофим,
Да принеси скорей удавку…
 
Мужик подумает еще
Нести иль нет, вертя рюмаху…
Вот за таких-то я и шел
На политическую плаху.
 
За неустроенных таких,
За их несбыточное счастье
Написан мной мятежный стих
Предельной боли и участья.
 
 
 
 
Острые проблемы
 
Огородные полоски
Стынут в крае одичанья,
Снова слышу отголоски
Журавлиного кричанья.
 
Меж извилин эхом длинным –
Неумолчная сюита.
Может, клином журавлиным
Голова моя пробита?
 
Не с хорошенькой погоды
Деревенским полднем тошно,
А родные огороды –
В черепах дефект-картошин.
 
Их поштучно – в чугуночек!
Ах, вари, мой череп глупый!
Не хватает чудо-ночек
С круглотелой, доброй Любой.
 
Встали острые проблемы
С долгом, пищей, домом скорбным.
На работе те же темы,
Потому тосклив я, сгорблен.
 
Нож складной воткнут горбато
В гниль соснового крылечка,
Пацаном из интерната
Лихо сделана подсечка.
 
Нож взлетает над доскою,
Серебрясь, подобно клину...
С острой, режущей тоскою
Край любимый не покину.
 
 
 
 
Толстый шлем режима
 
После вести, что Киев
Вновь профукал мильярд,
Сразу вспомнил о кие,
Коим бьются в бильярд.
 
Долго целил в лоб шара
Первоклассный игрок.
Я по жизни  лошара.
Я шарах за порог.
 
Надо мной неудачи,
Будто бы журавли,
Пролетают и плачут,
Затихая в дали.
 
Здесь и всхлипов, и стона
Для «низов» и элит.
Офицер из ОМОНа
В черном шлеме стоит.
 
Только шлем толстый этот
Вряд ль пропустит в мозги
Птичий клик или клёкот,
Иль сельчан матюги.
 
Октябрю не до лоску.
Иней. Грязь. Канитель.
Не совсем чтоб свой в доску
Над селом журавель.
 
Все ж тоске журавлиной,
Охватившей село,
Уживаться с равниной
Холодине назло!
 
То, что птицы напели,
Вставь ли, тихо вложи
В смысл осенней недели,
Полной дрожи и лжи…
 
 
 
 
Снежный декабрь
 
Под зарей снега лежали, горбясь,
Покраснев перед отходом к сну…
Что-то не охватывает гордость
Стихотворца за свою страну.
 
Лучше бы грудастая деваха
Обхватила, сзади подойдя?
Много в жизни натерпелся страха
От простолюдинов и вождя.
 
Было всё: демлозунги с Арбата,
С Невского и выкрик «По местам!».
Осудили, и пошел, горбатясь,
По этапам и мостам-горбам.
 
Было всё: то смел, то страх обхватит,
Так сожмет, что в пот или в озноб.
Пусть уж сумасшедшая в халате,
Обхватив, падет со мной в сугроб.
 
Потемнело. В небе тучи буры,
А в окошке – телек с шоу «Фрак!».
Но не факт, что отобьюсь от дуры,
Ведь ослаб дыханьем, легких «рак».
 
Впитывает снег, лежащий сгорбясь,
Красный цвет фонарного огня.
– Охвати да посильнее, гордость
За любимую страну, меня.
 
Хоть мои мозги на память слабы,
Все-таки, тобой, родная Русь,
(Я  за Революцию хотя бы,
За победу в ВОВ) – горжусь…
 
Слишком уж играючи да скупо
Выразил я чувства при луне,
Это потому, что как-то тупо
Продвигаются Дела в стране.
 
 
 
 
Жестокость
 
На себе прочувствовал я злость
Подлого процесса выживанья.
Впрочем, я в деревне только гость,
Ни к чему различные «встреванья».
 
Помнится, что пруд замерз едва.
Старикан решил размять коленки.
Вот какие выскрипел слова
Для внезапно встретившейся Ленки:
«Захотел проехаться по льду.
Что же поперек движенья встала?
По тебе с ума я не сойду,
Мне хватило летнего скандала.
 
Ты ж сама пришла ко мне в кровать,
Как теперь на льдистую дорожку.
Мне влепила вашенская мать,
А тебя таскала, словно кошку.
 
Надоело более скучать?
Захотела на прудочке бурю?
Хочешь, как с компьютера, скачать
Нынче информацию любую?
 
Ну так слушай, девочка, рассказ
По истории, по земледелью,
Про сварожичей, про «Зверо-яз»,
Что в зацепке с жаркою постелью.
 
Топай к одногодкам. Не скучай.
Ишь на старикашек взяли моду.
Ткну мордашкой в прорубь, и качай
Сколько хочешь гибельную воду…»
 
Яростный словесный перебор.
Вот вам пруд, церквушка, даже Китеж...
Или ты, или тебя в разор
Пустят не буржуи, а такие ж.
 
 
 
 
Воспоминания
 
Люди насмотрелись здесь всего:
Были и Собранья, и Советы.
Конно-войсковое «иго-го»
Заглушали танки и ракеты.
 
Зимняя речушка. Провода.
Но и провода теперь в покое.
Не смогу поверить, что всегда
Было здесь спокойствие такое.
 
Будто бы из проруби на земь
Не выпрыгивали рыбы-монстры,
Будто бы людей по пять, по семь
Не кололи здесь штыки, что остры?
 
Будто бы не клали, прослезясь,
На могилы пафосные флаги,
Будто бы трудяги, отродясь,
Знать не знали здесь про передряги?
 
Будто не бывало никогда
Здесь дневных и полуночных бдений?..
Тихо! Отгудели провода.
Слышу звуки скорбных песнопений.
 
Ковыляют призраки сюда,
В том числе и я – их вдохновитель.
Водку пьем в большие холода,
Антифриз и пятновыводитель,
 
Чтобы раствориться в темноте,
А через полгода в резвой силе,
Вновь сюда явившись, вспомнить те
Грандиозные года России.

 

 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка