Литературная критика

 

 

 

 

 

         Занятия секции поэзии у нас в СП происходят насыщенно, но как-то однообразно, нет бы кто – то от скуки запустил в аудиторию дикобраза или ежа, чтобы они поцарапали или укололи если уж не души поэтов, то хотя бы их ноги.  Но я – не о методах или вариантах улучшения работы секции, а про тот единичный, нетривиальный случай, когда стихотворцы вдруг резво, но без пивной пены на губах, бросились выяснять, кто у нас лучший. Причем озвучивались исключительно фамилии мужчин – поэтов. Молодые во главе с Ахматовым называли своих бойцов – мальцов, небрежно и горделиво потаскавшихся по всяким поэтическим форумам и не очень – то престижным сьездам СП России, если на них выбирают таких прытких, незаслуженно раскрученных   киндерят – кенгурят,  готовых с нагрудными сумками, набитыми явно «некомсомольскими» стихами,  показательно высоко (выше  патриотических знамен и православных куполов) прыгануть в либеральный санкт – петербургский союз, где, наверное, уже разжигают сигнальные огни для их приземления, бодяжат спирт и «бонакву», чтобы красиво принять и заключить в оковы своих обьятий. И со стороны моих сверстников на звание лучшего поэта предлагались только представители видавшего виды, изрядно потертого и заваленного сверкающими юбилейными медалями мужского пола. И так вот всегда, мужики впереди планет всех, то есть не единственной какой – то, подразумевается Земля, а впереди и всех остальных, значащихся в небесно – космическом реестре, занесенных в специальную Книгу. Я хотел бы, чтобы в эту Книгу (Красную? Синюю? Не черную же…)  внесли бы не только названия небесных тел, но и фамилию популярной… нет, до обидного малоизвестной даже литераторам Любови Венедиктовой.

         Уже сколько лет прошло, уже сколько света и тьмы пролилось с небес на наши писательские головы, но я до сих пор помню тот шокирующий вопрос, с которым она обратилась не только ко мне, а ко всем своим читателям: «А есть ли жизнь на земле?». До перестройки, как все помнят, самым ходовым, как хлеб, но уже поднадоевшим считался вопрос о том, имеется ли жизнь на Марсе? И вдруг этот малость подредактированный вопрос стал адресоваться землянам. А правда, имеется ли? Проходит перестройка, рушатся основы и скрепы, Россия разваливается, в региональных войнах и столкновениях гибнут наши солдаты и т.д.  

          Реплика оказалась внезапной, как появление Инопланетянки, шокирующей, но в то же время масштабной, вселенской и, главное, правдивой. Вот так мощно, по-философски таинственно, а так же с предьявлением своей миловидности и появилась  в нашем писательском  сообществе Любовь Венедиктова. Такое событие произошло еще в 90-е годы и еще до того, как скандально известную радиостанцию «Эхо Москвы» возглавил одиозный А. Венедиктов. И вскоре знакомый мне  слабый аналитик и плохой политик в вопросах  отношений между мужчинами и женщинами, явно перегибая палку симпатии по отношению к хорошенькой Любови, неудачно сравнил  несколько политизированное творчество поэтессы с бурной диверсионной деятельностью ее московского однофамильца. Да, много чего публицистического, громко – сенсационного оказалось в ее стихах, но только не русофобии. Тем не менее как раз по этим стихам можно было судить о глубине и высоте российского эфира или информационного пространства, о количествах присутствия в нем русского духа, резонансной, но не режущей слух духовности, и даже либерального душка, исторгаемого в свое удовольствие московским «Эхом».

        Венедиктова как лирик сразу же сработала на контрасте, на конкретной контре по отношению к женской поэзии перестроечной поры. Нет, нет, не  хочу сказать, что словно в лесбиянстве, (а скорее в «лейбитроцкизме») наши поэтессы массово запустили в спальни своих стихов «блудниц и содержанок» – еще молодых Ахматову и Цветаеву, но все же у Любови в противовес, пожалуй, всем подружкам – кружкам из поэтических кружков и обьединений имелись свои творческие приоритеты: поэтическая работа в духе государственицы Ольги Бергольц. Она в этом плане даже Вердиктова, то есть вынесшая вердикт, продиктовавшая свои гражданские и собственные принципы куцему литературному мирку и всяким Кусевичам с изрядно попорченным «вкусевичем».  Недаром в те приснопамятные (Пресня, «Память») девяностые годы популярная ленинградская поэтесса, известная своим знакомством с супругами   Борисом Корниловым и Ольгой Берггольц, – Елена Серебровская  написала такие золотые слова: «Умение «не ступать в чужие следы» – достоинство любого самобытного поэта. А то, что Любовь Венедиктова – поэт самобытный, в этом сомнения нет!».

       Читатель данной статьи, возможно, и не ощутил как его незаметно втянули в  эфирное действо, в  своеобразную и пылкую  радиоперекличку, которую иронически  можно  назвать  неубаюкивающей «Радионяней» с ведущей Ариной Родионовной, выходившей слабенького, но всех устроившего поэта Пушкина и с виртуально – по скайпу – участвующими в ней диктором О. Берггольц, – радиодиректором А. Венедиктовым и читающей свои стихи, которые мы могли бы послушать  по литературно – кухонному  тихоговорителю, нашей поэтессой, пребывающей почти все время… под василеостровской завесой. Да, Любовь Валерьевна месяцами не появлялась на литмероприятиях,  а с ее новыми стихами можно было познакомиться, разве что слушая их по петербургскому радио.

         Она всегда находилась в каком-то изоляционизме, отстранении, как подвергнутая остракизму и, может быть, поэтому живущая на   острове (Васильевском, то есть на о.Святого Василия, а не на ООО – острове открытого общения). Словно Наполеон на о. Святой Елены. Недаром в ее стихах неоднократно упоминается Ватерлоо.

         Много работала, редко приезжала в СП на Большую Конюшенную, словно жила вовсе не в Петербурге, а являлась прикомандированной как «агент островов» к московскому, головному офису «Эхо». Повторяю, Любовь Венедиктову тяжеловато было поймать в реальной жизни.  Лично я ловил, увы, не ее саму, а только ее голос, когда с придыханием включал транзисторный приемник, и, слава богу, что это был голос не либеральной или «берия реальной» Москвы.

        И в то же самое время поэтесса визуально напоминала собой   тот указательный стерженек, вертикальную поисковую «стрелку», которая при кручении настроечной ручки перемещалась вперед и назад по всей шкале частот. Все было предельно просто, слушатель типа меня  брал приемник в руки, крутил колесико, Люба – стрелка двигалась вдоль горизонтального растянутого экрана, раздавались треск, обрывки политречей, женской высокой моралистики, резкие звуки классики или попсы, а позднее хип-хопа. Все это нами, группой ее безумных поклонников и обезбашенных фанатов, воспринималось за строки любиных стихов, за обрывки ее вождистских манифестов, за талантливо организованный хаос под наблюдением докторов Хауса и Фрейда. Во всем том перестроечном бардаке и реве ее голос являлся гармоничным и медийно  узнаваемым в хоре радийных голосов нового Петербурга.

         Любовь Валерьевна – за романтику и чистоту неба, эфира. А ее однофамилец – за частоту, на которой работает «Эхо Москвы», он

за очернение и за осмехивание – «осмЭхование» России. И если Путин старается не выметать, не выносить мусор из избы-России, то Венедиктов, а всем известно, что его кличут как многих Вень «веником», наоборот, все выметает наружу. Да, прямо из кривого эфира, прямо с неба, аккурат  на головы запаренных россиян сыплет мусор этот раскудрявый ангелоподобный черт-русофоб, словно на антиленинском субботнике.

         Любовь Валерьевна, являясь одновременно небо- и землежительницей, все процессы видит и сверху, и снизу. Талантливо и самобытно характеризуя лжеочистительную роль и миссию  воздушного, псевдодуховного «Эха Москвы», она со свойственным ей сарказмом мусор называет «снегом» и изображает его выпадение  вне зависимости от определенного времени года в стихе «Снегопад» таким метеорологическим и метафорическим способом:

 

 

          Мы еще вернемся к небоприбыванию поэтессы, а пока отметим в привычном для критических статей ключе прописные определения, например,  что Л. Венедиктова мыслит глобальными категориями «жизнь и смерть», «добро и зло», «земля и небо» и продолжим:   «Сами знаете, что в повседневном практическом виде  лучше всего связывают небо и землю светопотоки, дожди, снегопады. И философски осмысливая и отображая такие связи, и используя в более широком, «втором» значении образ якобы мягкого, пушистого и даже окрашенного спокойным религиозным светом снегопада, автор жестко и честно раскрывает подлинную картину теперешней  петербуржской жизни.  Возьмем несколько… нет, нет, не строк, а строф (чтобы сразу много и чтобы накрыло) из стихотворения «Снегопад»…». (Смотрите выше!). Вот за это «смотрите выше» должны премию по литературе давать, потому что снег действительно пребывает выше!                                    

         А какие у вас возникли мысли при прочтении   строки «Души неповинные губя…»? И если говорить уже о «чистом снеге», а не о метафорическом снеге – мусоре, то можно предположить, что он в реальности, густо и тяжело падая, образует собой широченное и плотное перекрытие, которое не пропускает в выси улетающие туда

в обязательном порядке души недавно умерших людей? Может, и в самом деле божье небо нас хочет прихлопнуть, расплющить, или мы губим себя сами, купившись на те низменные или на якобы  высокие «эхо – эфирные» ценности, которые нам предложили «ради чего?» сердобольные радиодемократы.

         Поэт Венедиктова как космонавт и в какой – то степени  обличительница – космополитка не была бы сама собой, то есть не равнодушной, а боевитой женщиной, которая никогда не позволила бы себе бездуховное и смиренное времяпровождение, увлекаться вещизмом и отрицать природное и прекрасное:

 

 

         О! Слышали? Это «наотмашь» вообще-то из репертуара бой-баб, руководителей «Школы злословья», экс-ленинградских целомудренных девонек Т. Толстой и Дуни Смирновой-Чубайс или из изысканного лесикона «силикатных» женщин-силовиков «Эха   Москвы» – Латыниной, «рускокурлыкающей Журавлевой и «рускомычащей»  Бычковой. Кстати, к этой разборке с женшинами-ведушими Любовь Венедиктова отношения или приложения не имеет, это я прилегаю ухом к корпусу переносного приемника и, наслушавшись всякой хрени, сам потом даю крен и…

        Высказываясь про свой «удел», Люба пишет про себя – Дон-Кихотшу… про себя – Петербургскую Амазонку:

 

 

          Вот это, я понимаю, Поэзия! По-настоящему с Большой буквы!  Перед нами женщина – Дон-Кихот! Невская амазонка!.. И все же под ней не кони Алмаз или Росинант, а Пегас! Поэтому еще разок крутанемся внутри этого стихотворения  «Я сама» и выскочим да и заскочим на ранее упомянутого поэтессой коня:

 

 

        Вот она  грешница верхом на девственном Пегасе (а, может, и не на девственном!). И эта амазонка – в стиле фэнтези, девы-секси, с крупными формами, перетянутая кожаными ремнями, с распущенными волосами и в высоких «бабфортах». Да, она порой смотрится словно героиня из оккультно-мистического видео, из пафосно-эротических романов, вокруг которой летают кони, кентавры,  учебники по квантовой механике, политические «Каины», космические корабли, окурки «Кента».  Она, если с чувством, с толком и расстановкой прочитать этот стих, – Маяковский в юбке! Наполеон в платье! Но явно не Венедиктов, а его антипод... А вдруг все же плод из под одной яблоньки?..

        Она и Амазонка, и Дон-Кихотша, и в то же самое время самая обыкновенная женщина с непростой и напряженной жизнью.  Может расплакаться:

 

          А может впасть в гламурные настроения… Как-то призналась, что падка на красивости и сладости. Помню стихотворение, в котором поэтесса сравнила Петербург со стаканчиком мороженого, в который Петропавловка вкраплена, вставлена, как золотистая изюминка. Я тогда сказал примерно следующее: «Люба, да какая вишенка или изюминка, когда это шестиконечная звезда». 

         Что ж, бывают ляпы, когда расслабится, когда изменит вкус. Но требуется думать, додумывать, додавливать. Я не имею ввиду, что надо тысячами рук нажать на Александрийский столб, чтобы его придавить к площади, как человека головой к носку ботинка, а что-нибудь заморочить в этом же трагедийно-карнавальном духе. В одной из своих повестей я организовал чемпионат по лазанию на коньках на этот Столб (тогда зимой на площади заливали каток). Возможны и другие варианты, сочинения или написания масштабных политическо-карнавальных картин или флешмобов, например, окутать с вертолета Столб белым покрывалом, потом пусть Иван Краско со своей молодухой плюс Шурыгина с Прохором Шаляпиным его сдернут, и все увидят гигантское мороженое «за 28 копеек», с орешками и покрытое шоколадом, и пусть с лестницами, топорами и вилами питерцы ломанутся на штурм и поедание стебового столба.

          Ну а если народ с этими вилами и топорами да с пилами «Ямахами» махнет на штурм Зимнего?... А что если из этого столба выкачивать шприцом столбовые клетки и тут же на площади тем же одноразовым шприцом вводить их за хорошие деньги (с их отправкой в фонд питерской литературной, а не футбольно-зенитовской бомжетуры) богатеньким желающим? Можно многое придумать в противовес заслюненным «золотым изюминкам» и «вишенкам на тортах». Можно провести на Дворцовой площади и отразить в стихах Олимпиаду аграриев и огреть всех показом соревнований по доению коров, сенокосу и любви в стогах на Дворцовой, устраивать ролевые игры среди влюбчивых кролей и их краль…. Парады проституток, лесбиянок и геев уже проводили, но ради хохмы можно показать парад неуклюжей военной транс-техники с боеголовками во внутреннем изящном и охочем до всякой экзотики  и забав дворике Зимнего. И ради величия российского оружия вместо Атлантов (Атлантического блока, НАТО)  – нате! – в колоннаде того же Эрмитажа поставить не жено- или мужеподобные, а строгие стратегические ракеты.

        Люба в каком-то смысле тоже стратегическая ракета. И одновременно стратегическая плакальщица. Вообще же курс творчества у Любови Венедиктовой жертвенный, женственно-боевой, патриотический. Для подтверждения сказанного вернемся к двум строчкам, напечатанным выше, и продолжим:

   

          Концовка стихотворения звучит громко и необыкновенно правдиво. И понятно, что и о хорошем завтра, и о нехорошем сегодня она уже спела, причем смело и высокохудожественно, а вот последний крик-вопль «Послезавтра, потом…Потом!» прежде всего извещает о том, что широкое ознакомление со стихами Венедиктовой, их общее чтение и изучение явно отложено на неопределенный и, скорее всего, бесконечный срок.   

          Но мы будем надеяться, что лучшие временя для поэтов придут скоро, ну очень скоро… прямо ура! – вчера. Вот вам и черная сторона пусть не очень светлой, но честной поэтической деятельности. Вот вам и белая ксерокопия черного снега!