Литературная критика

 

 

Меня всегда занимал факт несовпадения столичной и провинциальной культурной жизни. Вот и сейчас. Вся Москва -- по крайней мере, ее журнально-либеральная часть -- увлечена проблемой авторского права, а в провинции в кругах так называемой по старинке интеллигенции, которая как раз и выделяет из себя авторский контингент, только плечами пожимают: "Авторское право? Кому это интересно?" Хотя звон стоит великий, все его слышали, но откуда он несется и что означает, никто толком не понимает.

 

Не говоря уже о том, что институт авторского права -- один из основных институтов, на котором стоит современная культура -- о чем и моя статья -- и, следовательно, этот предмет интересен сам по себе, независимо от текущего момента, принятие нового закона об авторских правах делает его особенно актуальным именно сейчас. И не только для Москвы, но и для всей России, где еще теплится художественная и научная жизнь, и не только для творческой ее части, но и для всей страны, ибо речь идет не больше, не меньше, чем о свободе мысли, не в узко либеральном, а в том смысле, в котором это понималось традиционной русской культурой.

 

То есть обсуждение этой проблемы москвичами, как бы оно ни велось -- это отнюдь не только очередная модная тема: пошумели и разошлись, а острый и актуальный вопрос художественной жизни, гораздо более значимый, чем пресловутая проблема недофинансирования культуры, на одну которую, похоже, только и готово горячо и маловразумительно откликаться провинциальная интеллигенция. Уже через 10-15 лет интеллектуальная сфера в нашей стране измениться неузнаваемо, и изменится не в самую благоприятную сторону (написано где-то в 2002 году).

 

1. Другой немаловажный момент. Как-то во всей шумихе вокруг авторского права речь все больше идет о юридической, технической и организационной сторонах. То есть имущественными правами на воспроизведение и копирование художественного произведения, тем самым пресловутым копирайтом, ключи от которого надежно и давно висят на поясе у издателя. Автор рассматривается исключительно как (юридическое) лицо в плане получаемого им вознаграждения. Между тем авторское право всегда подразумевало и такие вещи, как право автора на свое имя, на приоритет (особенно важный для ученых), на целостность своего произведения.

 

В советские времена именно на этих сторонах авторского права делался упор. Я, честно говоря, не знаю, в каком законе все эти вещи были прописаны и были ли они прописаны где-то вообще, но любой автор, любой редактор твердо знали: что автор -- это главное, и никто без его ведома не смеет изменить в его произведении ни одной буквы, ни одной запятой, ни одной точки. (Вспоминая свое критическое отношение к издательскому делу тех времен, я теперь осознаю, что недовольство проистекало не из принципов, а из-за того, что на практике эти принципы без конца нарушались).

 

По российскому же законодательству это право отнюдь не подразумевается, хотя и декларируется. То есть такие вопросы, как имеет ли право издатель изменять по своему произволу произведение, а если да, то в каком отношении и в каких объемах, согласно нынешнему авторскому праву должны специально оговариваться при заключении договора. Ибо произведение принадлежит теперь не народу, а частному лицу, так называемому правообладателю. Формально это могут быть, как автор или его наследники, так и 3-е лицо, бизнесмен от печатного станка или других организаций, "осуществляющих репродукцию художественного произведения" или просто любитель, которому автор "уступил" право на свой труд. То есть теперь не кто угодно, а правообладатель, это самое частное лицо определяет, что издавать, каким тиражом, сколько раз издавать и издавать ли вообще. Причем это право простирается за те сроки, какие отпущены земному существованию автора на 70 лет после второй из дат, выгравированных на памятнике. А ведь именно авторские права в собственном смысле этого слова лежат в основе копирайта, ибо, как бы предполагается, что автор передает (продает) свои права издателю.

 

И опять же формально никто не отнимает у автора прав на целостность своего произведения, приоритет и т. д. Он имеет полные права настаивать на своих условиях, но фактически в неравной битве денег и интеллекта все преимущества на стороне первого, и именно частное лицо определяет, быть и как быть художественному произведению.

 

Где в таких условиях и что называется и является свободой слова, а что цензурой, сможет разобраться только суд, а каков он у нас, а если не зашоривать своих глаз гламурной телекартинкой, то и у них, говорить не приходиться. Если кто-то полагает, что здесь имеет место несовершенство авторского права, или какая-то его недоработка, тот глубоко ошибается. Автор сам по себе денег не приносит. Его нужно доить, чтобы получить литературное молоко, а чтобы доить, нужно приручить его к дойке, то есть отдавать молоко под прицелом юридического доильного аппарата.

 

 

 

2. Но вернемся к нашим более фундаментальным баранам. На наш взгляд, все здание той юридической сделки, когда предполагается, что автор передает кому-то какие-то имеющиеся у него права, построено на песке, на той фикции, будто автор, который отдает свой труд в издательство, и имеет смелость проставить свое имя на обложке, есть единый и неделимый создатель того, чтобы можно будет прочитать под обложкой, когда книга выйдет из печати и поступит в продажу или попадет на библиотечную полку. На самом деле, это далеко не так. Причем, мы оставляем в стороне явный плагиат и компиляцию, а ведем речь о не подлежащем сомнению авторстве.

 

Ибо плод творческой фантазии, помноженный на усилия, бессонные ночи и упорный труд -- это лишь вершина айсберга, именуемого произведением. В глубинах же его подводной части скрываются опыт, мысли и достижения предшественников, переживания и надежды современников, не говоря уже о мощной подпитке течения авторского пульса животрепещущей живой действительностью, бьющей за стенами писательского кабинета. Недаром Бальзак говорил, что он никакой не автор, историю де пишет само общество, а он лишь его усердный секретарь (что не помешало положить ему кучу сил на организацию писателей по защите своих авторских прав).

 

 

 

4. Самым очевидным образом все это выражено в цитировании.

 

Вопрос поставлен так: каково должно быть соотношение цитируемого и собственного материала, чтобы произведение имело право дать его создателю титул автора, а не, скажем, составителя.

 

Китайской мыслитель седой древности, некий Мо Цзы на 90 процентов скомпоновал свой труд из цитат предшественников. За что удостоился похвалы уже наших современников с примечанием, что у новых де авторов духу на такое не достанет (а наглости поставить свою фамилию под статьей, куда не одной буквы не слетело с именного "Паркера" у любого профессора -  как столичного, так и провинциального университета - хватает с избытком).

 

Филдинг свою "Мальчик-с-пальчик" больше чем на половину составил из популярных тогда пьес. Причем у Филдинга была комедия, а обворовывал он трагедии. На трагедиях народ ужасался и плакал, на комедиях Филдинга хохотал до слез.

 

Но превзойти нашего Вересаева, наверное, уже не удастся никому. Его "Жизни" соответственно Пушкина и Гоголя обходятся вообще без авторского текста. Допустим, Вересаев очень скрупулезно указывал источники своих цитат. И все же, можно его после этого называть единственным автором данных произведений? Его авторская мысль не подлежит сомнению, он сумел даже построить на таком материале сюжет, характеры, образы как (хотя, конечно, это "как" более чем неуместно) в настоящем романе. И все-таки, хотя его труд и вершинный, объединяющий, где авторские замысел и начало налицо, все же это труд коллективный.

 

Превзойти не удастся никому, а сравнялись с ним многие. Дос Пассос, Деблин, Мартин Р. дю Гар, Пио де Бароха в унисон с Вересаевым напичкивали без изменений свои "Нью-Йорк, Нью-Йорк (The 42nd Parallel)", "Александерплатц", "Семья Тибо" (речь идет о второй части -- "Лето 1914"), "Вечера в Буэно-Ретиро" газетными заметками, рекламой, объявлениями -- всем тем, чем живет большой город, и через эти, сиюминутные и невзрачные листки запечатлели жизнь Нью-Йорка, Берлина, Парижа, Мадрида.

 

5. Итак, произведение достаточно большого объема, напичканное цитатами, не может считаться принадлежащим целиком одному автору. Из этого с самоочевидностью вытекает, что тот, кто создает это произведение, обязательно затрагивает авторские права тех писателей, кого он цитирует, хотя бы авторов газетных заметок. Вопрос границ благопристойности при цитировании кажется очевидным: если указывается надлежащим образом источник, то цитаты ограниченных размеров не только допустимы, но и украшают текст своим присутствием и придают ему солидность и весомость. Цитаты же большого размера -- это форменное жульничество.

 

Кстати, обильными цитатами в советские времена пользовались многие исследователи философии и литературы, часто пропагандировавшие под флагом критики буржуазной идеологии эту самую идеологию. Спасибо им за это сегодня скажут многие. Именно благодаря их воровским наклонностям -- благо Советский Союз на шел тогда ни на какие идиотские соглашения в области авторских прав -- многие из нас знакомились с Кафкой, Прустом, Ницще, Фрейдом пусть во фрагментах, но все же с подлинными текстами, а не с кривым их отражением в потугах на марксистко-ленинскую идеологию.

 

Однако ситуация далеко не так проста. Никто, надо думать, не в состоянии целиком процитировать "Войну и мир" и даже "Отцов и детей". Однако процитировать афоризм, стихотворение, рассказ или его значительную часть (типа "Муму") , вполне по силам так, чтобы они занимали в общем объеме книги весьма скромное место. Допустим, "Крымские сонеты" Мицкевича -- числом 18 -- это всего 18х14 = 212 строк, когда приличная литературоведческая работа, посвященная тем же "Сонетам" менее 2 листов (ок. 1800 строк) вызовет презрительное отфыркивание ученого мира на своего маломощного собрата. Согласитесь, даже зная, что в эту работу уместились все сонеты, они утонут, как капля в океане среди ее бестолково снующих словесных волн. Разве какой-нибудь догадливый читатель возьмет, да и не составит все цитаты в совместный пучок. Именно так я в свое время выбрал из книги о Конфуции его афоризмы, которые по объему превосходят то, что сейчас продается в тоненьких книжечках с большими буквами на обложке: КОНФУЦИЙ.

 

Так что последовательно отстаивая принцип авторского права, нужно было бы запретить подобное цитирование. Какое бы умиротворение это внесло в сердца литературных генералов, всяких дутых знаменитостей, раскрученных не в ту сторону талантов! Всякого недоброжелательного критика, или насмешливого читателя, пожелавшего выплеснуть свою насмешку на газетно-журнальные полосы, можно было бы прижать к юридическому ногтю (а уж за российский судом дело не станет: они доки в таких делах) либо за нарушение авторских прав в случае цитирования, либо за голословную клевету в противном случае. (Типун на язык: но так и происходит).

 

6. Но одновременно был бы исключен из литературы целый ряд эссе, критических исследований, работ комментаторского характера. Например, такой удивительный жанр, как маргиналии. Один писатель делает на сочинении другого свои заметки. Иногда они настолько ценны, что сопоставимы по значению с источником, а порою заметки ценнее самого сочинения. Но взятые сами по себе, отжатые от среды, в которой они были выполнены, они махом повисают в воздухе, теряя свою естественную опору в комментируемом тексте.

 

Практически уже не издают "Сид" Корнеля без комментариев Вольтера, "Арифметики" Диофанта без комментариев Ферма, античных авторов без комментариев латинистов-католиков, наследующих и дополняющих знаменитые комментарии Скалигера. У нас прекрасными комментариями снабдил "Новую жизнь" Данте Голенищев-Кутузов. Прикиньте, на 150 страниц дантовского текста почти 300 страниц комментариев. Но каких! Тут тебе и Данте со всей его биографией и политическая, экономическая, культурная, бытовая жизнь не только Флоренции, но и всего средневековья. Наконец, как не вспомнить "Анти-Дюринг", который не что иное, как сплошной комментарий на Дюринга, которому бы и места в истории не нашлось, не попадись он на зубок Энгельсу.

 

К тому же часто в длинную, на несколько страниц, цитату вставляются свои примечания и комментарии, порой не без злорадного ехидства. Могут возразить, что все примеры взяты из времен давно прошедших, на которые уже и авторские права не распространяются, и без комментариев в такие седины современному человеку и соваться бы не следовало.

 

Ну, во-первых, мы рассматриваем авторское право как принцип, как право автора на свое имя, свой приоритет, и здесь сроков давности не может быть. А, во-вторых, согласно новому законодательству, так поспешно принятому Россией, автор сохраняет права на свое духовное наследие аж еще 70 лет после своей смерти. То есть будь приняты эти законы 70 лет назад (в которых, кстати, прямо запрещено всякое цитирование, пародирование и т. п.), нам пришлось бы для цитирования Горького, Чапека, Т. Манна обращаться к теням забытых предков в виде румяных бездарных наследников последних или алчных правообладателей.

 

Да и в комментариях современные авторы порой нуждаются не меньше, чем подернутые сединой древности ветераны классического слова. Неплохо было бы иметь комментарий к "Пугачеву" и "Петру I". А "Историю батрака А-Кью" без комментариев и вообще понять невозможно (которая, кстати, состоит на 50 процентов из цитат Конфуция, так тщательно подобранных и вставленных в текст, то Конфуций, как на сковородке, вертится в своем мавзолее -- ох уж этот Лу Синь).

 

7. Воспользуюсь одним случаем, который уже давно пылится у меня в голове в воображаемой папке "для мемуаров" в тщетном ожидании собрата.

 

Однажды я сообщил одному нашему ученому, из тех, кто в поисках древних могилок уже перекопали лучшую половину Алтайского края, перессорившись с владельцами коттеджных участков возле Фирсова, что в нашем крае (тогда с еще не отделенной республикой) была столица могучего Тюркского каганата. Этот историк тиснул данное сообщение в одну из своих статей, и теперь стал общепризнанным первооткрывателем данного факта в той ученой среде, что год за годом циркулирует вокруг "Ученых записок разных университетов" и "Вестников истории".

 

Мне, конечно, обидно, что мои заслуги перед отечественной (а под отечеством в данном случае я понимаю свой родной край) историей так нагло замылили. Хотя, строго говоря, никаких раскопок я не вел, ни о каком Тюркском каганате с детства не слышал, а сей факт целиком вычитал из книги Хенига "Неведомые земли". Но и Хениг здесь выполнял не более, чем роль передаточного звена. От ссылается, в частности, на книгу немецкого историка Сибура 1829 года издания, в которой в свою очередь публиковался до той поры неизвестный науке (так, по крайней мере, пишет сам Хениг) отрывок из летописи К. Багрянородного, византийского императора, который в свою очередь компилируя разные исторические фрагменты, прикомпилировал и историка уже VI века, некоего Менандра Протиктора, который на основе отчета Зимарха, дипломата и византийского посла ко двору этого кагана уже и сообщает факт из первых рук.

 

Возникает вопрос: кому собственного говоря принадлежит право на цитату? Зимарху, который уже почти такая же спорная историческая фигура, как и сам И. Христос? Менандру Протиктору, о котором кроме этого отрывка в К. Багрянородном ничего не известно? Сибуру, который откопал это сообщение в архивах и выволок на свет божий? Хенигу, который написав популярный исторический труд, выпустил этот факт из специальной темницы гулять по свету? Или все же мне, который сообразил, что данное сообщение имеет отношение к тем раскопкам, которые делают наши историки, без понятия, к каким народам и какому времени они относятся?

 

Словом, кому принадлежит цитата? Современная наука отдаст безусловно пальму первенства Сибуру, который находится в зоне досягаемости современной науки, а авторское право -- Хенигу, который находится в зоне действия авторского права. То есть человек, укравший у времени тайну и пустивший ее в печать является полноправным автором. Такой вроде бы получается ответ.

 

Один из наших алтайских светил, собрав громадный архив по истории Сибири, не постеснялся в начале перестройки заломить такую цену за мемуары колчаковских офицеров, какой он, при всей своей известности, даже не заикнулся бы просить, напиши он их сам. (Не получив требуемого, он похоже схоронил архив где-то в районе своей могилы -- уж если не себе, так ни за что людям: были и такие среди советских писателей).

 

И, наверное, кто-то другой мог также обнаружить эти документы: авторским правом облагается только первая публикация. И как тогда они интересно делили бы авторские права: поровну или по-братски?

 

Хочу обратить внимание, что подавляющее большинство не только исторических произведений базируется именно на массе собранных ранее документов, очень часто самим автором ("Емельян Пугачев" Шишкова, например). У нас на Алтае даже, если человек не сам собирал документы, то он вроде и не автор. И как в этом случае можно говорить о непререкаемом авторстве одного человека? Недаром архивы требуют своей доли от диких гонораров популярных авторов: архивами они пользуются бесплатно, наравне с другими, а потом заявляют, что все ими опубликованное является, видите ли, их интеллектуальной собственностью?

 

8. Впрочем, если текст не искажается, и первоначальная фамилия не утаивается, авторов как-то не волнует, если их раздергивают на цитаты. Еще и благодарны. Худо-бедно, а попадешь на зубок этакому гению, так еще и к потомству пролезешь, вроде Эскобара, который так обильно был осмеян Паскалем, что всегда носил при себе экземпляр "Писем к провинциалу" и тыкал им в нос всем знакомым и незнакомым, чтобы никто не сомневался, что именно его, которого до того никто не знал обсмеял прятавшийся под маской анонима великий физик. Это скорее головная боль издателей.

 

Гораздо неприятнее для пишущего казус так называемых "скрытых цитат". "Скрытость" которых часто покрывает не тайну их происхождения, а просто вводит цитату в текст без кавычек и без указания источника. Будто бы тот, кто приводит данную цитату, сам же ее и выдумал.

 

Из трех ключей бьющей творческой фантазии и наполняющей литературные закрома человечества -- писательское воображение (чаще всего упражнения в комбинаторике), жизненные впечатления и заимствования -- первых двух едва достает на несколько стихов или рассказов. Последний источник -- самый мощный и поистине неиссякающий.

 

Профессиональные читатели -- литературоведы -- давно обратили и со всех сторон обсосали этот факт.

 

Некий английский исследователь в составленной им полной библиографии Дефо (кто может поручиться, что этот обнаружил все извержения этого вулкана?) ок. 500 книг (не стихов, статей или "публикаций", а именно книг). Многие из них литературовед добросовестно прочитал и почти в каждую заглянул. И вынужден был с горьким сарказмом констатировать: Дефо включал в свои романы не то что бы цитаты -- целые страницы и главы, переписывая их слово в слово (а может быть, как у Вольтера и Дюма, это за него делали литнегры) из первоисточника.

 

В свое время советский литературовед, кажется Бочаров, написал гигантский труд -- объемом более половины "Войны и мира" -- как раз об источниках толстовской эпопеи. Где черным по белому становится ясно, что и наш великий писатель не гнушался приемов Дефо. Так, военная сторона наполеоновских компаний полностью "сдута" у Клаузевица (что не помешало нашему гению сделать совершенно иные выводы, чем военному историку).

 

А уж наш Шукшин, если, конечно, верить алтайским литературоведам, вообще не вставил в свои рассказы ни одного собственного слова. Сплошные заимствования, да и какие: Гете, Вергилий, Плутарх, оказываются, снабдили Шукшина материалом для славы не меньше, чем Пушкин или Гоголь.

 

Рассматривая случаи Дефо и Толстого, скажут: ну это же исторические сочинения, а когда писатель вторгается в историю или иную специальную область, иначе и нельзя. И потому, когда в свое время Л. Толстой зачастил по судам и адвокатским конторам, дотошные журналисты резво решили: быть роману из зала суда. И не ошиблись.

 

Однако и животрепещущую действительность писатель редко пишет только из себя. Если современные писатели не обнаруживают столь большого количества скрытых цитат, то это по 2-м причинам. По-настоящему их никто не исследовал. А кроме того, их вопиющая необразованность, как Матросов амбразуру, надежно прикрывает им подступы к источникам мировой культуры.

 

Таким образом, исключительность прав автора на свое произведение -- полнейший абсурд.