Онтологические прогулки

 

В рамках своих гипотез Бергсон обсуждает две формы памяти, которые он открыл; это обсуждение заслуживает того, чтобы привести его основные пункты. В свое речевой практике мы используем одни и те же выражения для двух различных явлений. Мы говорим, что выученный нами наизусть текст отложился в памяти. Но помимо этого, мы также убеждены, что сами картины заучивания, последовательные стадии нашей умственной работы создали у нас ряд образов, которые тоже остаются в памяти, да собственно и есть память.

 

До сих пор Бергсон часто ссылался на эту практику и на стереотипы обыденного мышления, которые, по его мнению, интуитивно верно постигают определенные отношения между явлениями и вещами, а значит, этими интуитивными стереотипами можно пользоваться как индикаторами и указателями. Однако когда речь зашла о памяти, философ решительно отошел от своего правила. С его точки зрения не вызывает сомнения, что речевая практика ошибается в отношении памяти, называя два разных явления одним словом, и ошибочность речевого стереотипа можно показать, если обе формы проанализировать вместе.

 

Между двумя видами памяти существуют серьезные различия. Во-первых, механическое запоминание это память действий, тогда как образ-воспоминание есть представление. Во-вторых, интеллект постигает образ сразу, и для его запоминания повторять ту же ситуацию нет никакой необходимости, более того, такой повтор здесь совершенно неуместен, ведь суть образа - в его уникальности. Третье различие состоит в том, что память образов мгновенна и единомоментна, она дана сразу и целиком и не требует времени для своего воспроизведения в сознании. Механическая же память укрепляется через серию действий, и для этой серии нужен известный интервал времени. Наконец, память действий не обладает никакой индивидуальностью, ее суть заключается именно в возможности неограниченного повторения, и чем меньше будет отклонений от заданного образца, тем качественнее запоминание.

 

Заученная привычка, в сущности, не является нашей памятью, она всегда дана в момент своей реализации в виде нашего настоящего и переживается нами именно как настоящее.

 

Таким образом, "...можно представить существование двух видов памяти, теоретически независимых друг от друга" (MM, 123). Память одного вида регистрирует поток образов, каждый из образов индивидуален, интерес организма в этой регистрации совсем не участвует, и никаких целей не предполагается. Но наше восприятие это также и рождающееся новое действие. Чтобы оно могло успешно реализоваться, наготове есть другая память - память действий, записанная в наших моторных механизмах. Как только от нас что-то требуется, эта память, неизменно ориентированная в будущее, рождает нужную реакцию. Никакие образы ушедшего времени для этого не нужны, поскольку в процессе участвуют только прошлые реакции, накопленные в нашем опыте, которые возникают в строгом порядке, систематизировано и скоординировано.

 

Обе памяти участвуют в процессе распознавания, но каждая по-своему. Когда речь идет о механической памяти, то тут тело само подстраивается своими реакциями под текущее воздействие, и чем полнее соответствие, тем надежнее распознание. Распознавание такого рода образами не пользуется совсем, и вообще, оно суть не столько осознание, сколько переживание. Но кроме механического, есть еще и интеллектуальное распознавание, в котором образы памяти принимают участие. И чтобы воспользоваться памятью-образом, нужно уметь абстрагироваться от текущего действия и насущных нужд, с которыми оно связано.

 

Остановимся на еще одной особенности этой памяти: "...необозримое количество наших воспоминаний относится к событиям и деталям нашей жизни, обладать определенной датой есть часть их сущности и, вследствие этого, никогда более не воспроизводиться" (MM, 125). В отличие от образа, имеющего дату, заученный урок выпадает из хода времени. Я помню о факте заучивания урока, однако само это воспоминание есть результат работы другой памяти, не механической. По сути, мы отдаем себе отчет в работе механической памяти и вообще в ее существовании только в результате работы памяти воспоминаний. Механическая память – это, скорее, "...привычка, освещенная памятью, нежели сама память" (MM, 126).

 

 

 

Вещи, которые нас окружают и с самого рождения взаимодействуют с нами, постепенно формируют наши привычки, посредством которых мы осваиваемся с ними. Именно на это освоение нацелена работа нервной системы. Какова же практическая нужда в памяти образов? Малейший несчастный случай или даже просто ослабление напряжения интеллекта, который контролирует наплыв образов из памяти, и вот они уже заполняют сознание, как это бывает во сне или когда работает воображение. Они приходят и уходят по своей воле, и мы должны приложить специальное усилие, чтобы на какое-то время удержать в сознании нужный нам образ. Следует иметь в виду, что работа памяти образов должна как-то контролироваться и приносить пользу организму, независимо от того, как мы объясняем их происхождение, удержание и воспроизводство. Бергсон видит ее пользу единственно в том, что она "...способна ...показать образы того, что предшествовало или следовало за ситуациями, аналогичными текущей, с целью осветить выбор" (MM, 131). Таким образом, механическая память, то есть автоматическая реакция на внешние импульсы "...должна безостановочно блокировать первую [память образов] или, в крайнем случае, пропускать от нее только то, что может с пользой осветить и дополнить текущее положение" (MM, 127). Это единственная ситуация, когда память-образ подчиняется моторной памяти.

 

Вопрос о том, что определяет отбор, кто задает его критерии, а также насколько уместно вообще говорить о критериях такого рода, остается у Бергсона открытым. Надо иметь в виду, что определение полезности предполагает интегральное, целостное представление о положении живого существа, о его жизненных целях и приоритетах. Причем этим представлением о самом себе он должен располагать сам, и память о собственной истории есть неотъемлемая часть этого представления. Поэтому, чтобы не втянуться в логический круг, который здесь намечается, эту фильтрацию полезных образов не следует понимать так, как если бы это была некоторая задача, которую решает определенная инстанция внутри интеллекта, внешняя по отношению к памяти.

 

Опыты с памятью, которые обсуждает Бергсон, говорят о самом тесном взаимодействии этих форм памяти, когда одна из них служит в качестве поддержки другой. Память образов капризна, она не поддается концентрированному и сознательному усилию, и прежде чем искомый образ всплывет, сначала возникает ощущение ансамбля, из которого сознательное усилие ничего не способно извлечь. Требуется сымитировать спонтанность, чтобы добиться перехода в моторную память. Но анализ психологических наблюдений не позволяет избавиться от неопределенности - какую же форму памяти считать первичной? По крайней мере, не с точки зрения истории происхождения, а хотя бы по своей функции? А может быть у них общее происхождение, и только поляризация функций заставила одну и ту же тенденцию реализоваться в разных формах? Бергсон сознательно разделяет их, когда рассматривает в чистом виде, однако он согласен с тем, что в реальности они всегда появляются в смешанном виде. Однако теоретическое смешение двух видов памяти приводит к представлению, что мозг накапливает образы, по аналогии с тем, как он накапливает моторные реакции.

 

 

 

В самом начале этой главы мы приступили к обсуждению распознавания и его механизмов. Когда, в каких обстоятельствах, и каким образом имеет место узнавание? Бергсон замечает, что мы часто узнаем объект, так и не вспомнив те обстоятельства, в которых мы его видели ранее. Это следует понимать так, что актуализация связи между образами памяти и образами восприятия, которая часто предлагается в качестве схемы узнавания, проходит не для всех случаев. Более того, эта схема подразумевает существование резерва накопленных воспоминаний - в прямом физическом смысле. По мнению же философа, утверждать, что в клетках мозга происходит физическая ассоциация текущего восприятия и некоторого ряда воспоминаний, которые в нем физически накоплены, значит выдвигать весьма смутную и темную идею.

 

Узнавание сразу бы прекращалось, если бы из сознания исчезали образы памяти, и, наоборот, оно имело бы место всякий раз, когда они присутствуют в нем. Психическая слепота, при которой не происходит узнавания, должна была бы повлечь исчезновение образов памяти, и наоборот. И ни то, ни другое не подтверждается наблюдениями. "Таким образом, сохранение зрительного образа, даже осознанное, недостаточно для распознания воспринятого образа, сходного с ним" (MM, 135). Даже напротив, распознание зачастую обходится без привлечения конкретных образов прошлого, которые могут быть полностью стерты из памяти.

 

Бергсон обращается к другой концепции. Существует память тела, мгновенная, для которой образы не нужны. Оказавшись в новой обстановке, мы постепенно осваиваемся и приобретаем навык - моторный навык - в ней ориентироваться. Вместе с укреплением навыка растет степень узнавания обстановки. "В основе распознавания имеется, таким образом, явление двигательного характера" (MM, 137). По существу, узнать объект - значит узнать (вновь признать), как им пользоваться. Обучение чувств состоит в установлении фиксированных путей перехода от восприятия к движению. Новое восприятие ложится в этот механизм (или, напротив, отторгается им). И поэтому чувство узнавания опережает осознание (а возможно - и рождает его). "...Обыкновенное чувство узнавания коренится в осознании этой [моторно-двигательной] организации" (MM, 138-9).

 

 

 

В картине, которую предлагает нам Бергсон, роль воспоминаний в процессе выработки механической реакции тела представляется излишней, поскольку предполагать, что у них есть цель, значит переводить вопрос на другой уровень, уже не механический. Со своей стороны, образы-воспоминания должны были бы подавляться рождающимся движением, которое следует за текущим восприятием. Однако те образы, которые наиболее близки ему, должны преодолеть меньшее препятствие, и потому имеют шанс проскользнуть и заменить собой текущее восприятие. Именно они провоцируют нужное движение, которое затем узнается. "Можно, таким образом, утверждать, что движения, которые провоцируют механическое узнавание, с одной стороны, мешают распознанию через образы, а с другой стороны, ему же и способствуют. В принципе, настоящее вытесняет прошлое. Но, с другой стороны, именно потому, что подавление прошлых образов порождается текущей установкой, те образы, чья форма способна вписаться в нее, сталкиваются с меньшими препятствиями, чем другие; и если с этого момента кое-какие из них способны их преодолеть, то они преодолеваются как раз образами, напоминающими текущее восприятие" (MM, 140).

 

Болезни восприятия (и памяти) подтверждают эту гипотезу: это и потеря чувства ориентации, и патологическая неспособность воспроизвести контуры предмета, который воспринимается в данный момент, а также другие, схожие с ними отклонения. В подобных ситуациях исчезает связь между восприятием и тем необходимым движением, которое оно провоцирует. Именно здесь теряется память.

 

Сравнивая память движений и память образов, Бергсон указывает на то, что в работе первой процесс припоминания идет путем рассеяния внимания, когда сознание отвлекается от объекта, а тело совершает ряд движений, имеющих определенную практическую цель. Вторая память связана как раз с усилением внимания. Вначале все идет как и в первом случае - от восприятия к моторной реакции. При этом объект восприятия удаляется. Но воспоминание поворачивает нас к объекту. Что же при этом происходит? Само движение замирает, но оно уже набросало контуры объекта. И образ-воспоминание "втискивается" в уже предложенную рамку, при этом, разумеется, что-то потеряв в своем содержании.

 

 

 

Бергсон ставит вопрос так: что является первичным, восприятие, которое определяет ход появления воспоминаний-образов, или сами образы спонтанно возникают перед восприятием?

 

Прежде чем начать обсуждение того, как решает его философ, заметим, что при чтении книги в этом месте возникает другой вопрос, не менее трудный, ответа на который в ней найти не удается. А именно, представляют ли образы памяти какое-либо самостоятельное бытие, участвуют ли они как независимые единицы в тех или иных ментальных явлениях, есть ли у них своя внутренняя структура и части? Что Бергсон имеет в виду, когда использует этот термин - образы памяти? К примеру, когда он говорит об образах-воспоминаниях, то часто обращается к идее актуализации образа: в тот момент, когда воспринятый сигнал переходит в действие тела, воспоминание внедряется и вносит в него свой вклад. Идея этого перехода подразумевает, что если до него образ существовал, то только виртуально или условно. Эти вопросы, на наш взгляд, так и не получают ответа.

 

Однако перейдем к книге. Бергсон возвращается к вопросу о природе и сущности внимания, который он уже обсуждал ранее.

 

 

 

Что имеется в виду под вниманием? Вначале он дает предварительную формулировку: внимание - это "...определенная установка, приобретаемая интеллектом" (MM, 145). Ясно, что это не столько определение, сколько указание на то, в круге каких явлений его следует искать. Однако в этом указании смешаны два уровня, физиологический и психологический, и мы лишаемся возможности оставаться в рамках чисто объективного описания, как это было до сих пор. Однако далее Бергсон уточняет: следует определить "...внимание скорее через общую адаптацию тела, нежели духа, и увидеть в этой установке сознания в первую очередь сознание некоторой установки" (MM, 145). Первенство отдается физиологическому уровню, а за психологией оставлена лишь функция пассивной регистрации.

 

Вслед за этим Бергсон приводит важное наблюдение - для работы внимания характерна приостановка движений тела, когда воспринятая информация задерживается на стадии выработки ответной реакции. К этому процессу присоединяются более слабые движения, "...роль которых заключается в воспроизведении контуров тела" (MM, 146). Именно в этот момент в сознании накапливаются знания о деталях воспринимаемого объекта.

 

Далее следует постепенный процесс укрепления воспоминания, когда приходят те образы, которые лучше соответствуют текущему восприятию. Если необходимы новые детали - память запрашивается вновь для привлечения дополнительных образов, а точнее, им открывается путь. Однако приходят не произвольно возникшие образы-воспоминания, а те из них, которые соответствуют рамке, уже сфабрикованной движением.

 

Воспринятый сигнал отражается нервной тканью, однако отражение проходит этап синтеза, в результате которого возникает то, что отсутствовало с самого начала - единый образ. Здесь имеет место активная часть работы нашего сознания, когда образы памяти привлекаются для этого синтеза и рождающееся движение производит необходимый отбор этих образов.

 

Наше восприятие не состоит только из образов, воспринятых сознанием или даже сфабрикованных им. Напротив, большая часть их уходит в движения и теряется. Но Бергсон говорит о буквальном отражении образа: "...любое восприятие, сопровождаемое вниманием, и в самом деле предполагает отражение, в этимологическом смысле слова, то есть проекцию вовне образа, воссозданного активным способом, идентичного или подобного объекту, который приходит к объекту, чтобы смешаться с его контурами" (MM, 147).

 

 

 

Есть образы, идентичные объекту, поскольку они - его часть. Но имеются те, которые лишь сходны с ним - они лежат в памяти. И чем дальше и глубже мы погружаемся в историю - тем более далекие образы приходят к нам, и тем менее сходные с объектом. "Они все выносятся к восприятию и, насыщаясь его материей, набирают достаточно сил и жизни, чтобы выйти вместе с ним вовне" (MM, 148), - пишет Бергсон. Опыты говорят о том, что мы в принципе неспособны отделить в нашем восприятии, где непосредственное впечатление, а где образ памяти. "Наше самое ясное восприятие... похоже на замкнутый круг, в котором образы восприятия, направленные к духу, и образы памяти, выбрасываемые в пространство, стремятся одни за другими" (MM, 148-9).

 

Обсуждая этот вопрос, мы вновь возвращается к проблеме, уже поднятой ранее (Воспоминания и восприятие) относительно онтологического статуса образов-воспоминаний по сравнению с образами чистого восприятия. Не вызывает сомнений, что между ними должны быть какие-то отличия, и отличия, надо полагать, принципиальные. И без ясного представления об этом различии трудно понять концепцию Бергсона. Мы далее вернемся к этой теме.

 

 

 

Критикуя стереотипное представление о работе восприятия как линейном процессе - от объекта к образам и к идеям - и все далее и далее от объекта, Бергсон вводит идею кругового движения, в которое вовлечены и объект, и субъект. Когда создавалась книга, эта принципиально важная идея была достаточно новой, поэтому Бергсон уделяет много места для ее развития. Процесс носит динамический характер, в него по ходу вовлекаются все новые и новые образы-воспоминания, каждое из которых способно оказать влияние на весь процесс в целом. Взаимодействие с объектом также не остается чисто пассивным восприятием идущих от него впечатлений. "Мы утверждаем... что отраженное восприятие образует круг, в котором все элементы, включая сам объект, находятся в состоянии взаимного напряжения, как в электрической цепи, таким образом, что никакое колебание, исходящее от объекта, не останавливается по дороге в глубинах духа: оно обязано вернуться к самому объекту" (MM, 149). Концепция Бергсона радикально отличается от привычных для нас схем: в каждый момент восприятия из глубин духа приходят новые образы, которые имеют только одно общее между собой - они сходны с объектом. Начинаются новые круги. Привносятся все новые и новые детали - или те, которые непосредственно имеются в объекте, или те, которые могут быть с ним связаны. При этом возникают не просто объекты, а целые системы, включающие его. "Та же самая психологическая жизнь несчетное число раз повторяется на разных этажах памяти, и один и тот же акт духа может проигрываться на многих уровнях" (MM, 151).

 

По большому счету, отдельный психологический акт никогда не сводится к одной независимой и неделимой точке психологической жизни, он всегда есть совокупность, с одной стороны, других психологических актов, которые уходят или уже ушли в прошлое, и с другой стороны, событий, реализуемых сейчас. Вообще, по-видимому, следует признать, что психологический акт вовсе не есть акт, а динамика, не сводимая ни к единичным актам, ни к сущностям с фиксированной структурой, ни к четко выделенным фактам.

 

Воспоминания прошлого материализуются двумя путями: либо они мобилизуются установками нашего тела, которые их притягивают, либо, когда эти установки остаются неопределенными, у воспоминаний остается свободной перспектива для произвола в своих проявлениях. В ходе процесса возникают моменты, когда невозможно понять, имеет ли место непосредственное восприятие, или это образ памяти. "...Именно в этот самый момент память, вместо того, чтобы позволять своим образам возникать и исчезать по собственному капризу, выстраивается в соответствии с особенностями телесных движений" (MM, 151).

 

Отвлечемся на секунду от изложения книги, чтобы сделать следующее замечание. Бергсон часто употребляет такие обороты речи, как "память позволяет своим образам", "память направляет свои образы", "память запрашивается" и тому подобное. Представляется какая-то иерархия во главе с руководящим центром, который, следуя своему плану и в соответствии с правилами распоряжается образами, подчиненными ему и послушно выполняющими его приказы. Разумеется, это всего лишь образная речь, которую не следует понимать буквально. Но она навязчива, и чтобы избавится от нее, требуется усилие. Память, собственно говоря, и есть сами образы, взятые во всей их динамике, и в ней отсутствует какая-либо иерархия или принцип подчинения друг другу или какому-то гипотетическому центру. Во всяком случае, нам ничего об этом не известно. Однако без этой иерархии воображение отказывает, и становится непостижимым, как эта "республика" живет. Но образный язык Бергсона позволяет отложить в сторону эти вопросы, подвесить на время.

 

В своей книге, посвященной Бергсону, И.Блауберг замечает также следующее: "…ему не удается полностью избежать пространственных коннотаций: сам он неоднократно говорит о том, что воспоминания сохраняются в памяти. Действительно, именно такие выражения используем мы в повседневной жизни: мы что-то «держим в памяти», «копаемся в памяти», «извлекаем из памяти» и пр. Но тогда возникает представление о памяти как некоем вместилище, резервуаре, т. е. «вещный» образ, не столь уж далекий от раскритикованного Бергсоном образа мозга как хранилища воспоминаний; здесь утрачивается идея о временнóм характере сознания и, следовательно, памяти. Ведь представление о сохранении чего-то в памяти, вообще говоря, не темпорально (в смысле Бергсона): нечто хранится, потом извлекается – как это соотносится с длительностью, сложно организованным потоком? Однако, хотя такой оттенок у Бергсона и присутствует, не он является ведущим "[1].

 

Заметим еще одну вещь. У Бергсона внешний объект включен в круг восприятия, и эта идея, как мы уже сказали, представляется перспективной. Однако мы также знаем, что объект сам по себе, взятый как выделенная единица реальности, не существует как таковой, и Бергсон в другом месте сам обсуждает это обстоятельство. С этой точки зрения объект приобретает свою форму лишь в процессе восприятия и только внутри восприятия. Надо иметь в виду, что эта амбивалентность понятия должна как-то накладывать свой отпечаток на разворачивание кругов, о которых пишет философ.

 

 

 

Однако образы памяти, приближаясь к моторным движениям, приобретают практическое значение. Пока не наступит этот момент, они - всего лишь сон. Все начинается тогда, когда наше восприятие уже разложено на движения, которые, в некотором смысле, имитируют объекты, и воспоминания дают всему лишь детали и окраску.

 

Бергсон утверждает, что особенности разнообразных дисфункций подтверждают его гипотезу. Обычно эти дисфункции сводятся к тому, что либо теряется связь между внешним воздействием и текущей моторной реакцией, либо будущее действие не может быть подготовлено. Невозможно сконцентрироваться на объекте (объект неспособен вызвать концентрацию), либо субъект не может сконцентрироваться сам. Ни в том, ни в другом случае, по существу, никакая память не нарушается и никакие воспоминания не теряются. "Мы могли бы показать, что зрительное узнавание предметов в целом и слов в частности, предполагает в своем начале полуавтоматический двигательный процесс, а затем активное проецирование воспоминаний, которые вписываются в соответствующие способы действия" (MM, 154).

 

Философ развивает эти два пункта, и мы их повторим: узнавание слов (1) идет как автоматический сенсомоторный процесс и (2) сопровождается активной проекцией образов-воспоминаний, в данном случае слуховой. Именно в связи с этими пунктами и возникают все дисфункции, относящиеся к распознаванию слов. Ключом здесь служит пример с разговором на чужом языке, слушая который, мы ничего не можем понять, в то время как беседующие различают гласные и согласные звуки, слова и тому подобное. Объяснение, согласно которому для того, чтобы распознать слово, воспринятые звуки должны его "разбудить в памяти", не удовлетворяет. Как ухо может это сделать, если оно "не знает", какое воспоминание надо разбудить? Та же самая проблема, хотя и в иной форме, возникает и в случае знакомого языка, когда речь идет об афазии.

 

Бергсон предлагает учесть организующую работу при повторном прослушивании слов: "...слуховые впечатления организуют нарождающееся движение, способное проскандировать прослушанную фразу и отметить в ней основную артикуляцию. Это автоматическое движение внутреннего аккомпанемента, вначале смутное и плохо согласованное, очищается по мере повторения; оно завершает тем, что рисует упрощенную фигуру, в которой тот, кто слушает, обнаруживает главные линии и основные направления движения того, кто говорит" (MM, 155).

 

По мере укрепления восприятия в ходе повтора одной и той же операции наша двигательно-мускульная система все четче и все точнее закрепляет последовательность микродвижений, артикуляцию виртуальных движений. Зачем же служит такая фиксация, если она повторяет одно и то же? Она позволяет ухватить главные линии в восприятии, разложить и сложить воспринимаемое движение, и приковывает внимание тела к новой детали. Воспоминания – это, в первую очередь, воспоминания тела. "Таким путем двигательный аккомпанемент услышанной речи разрывает непрерывность этого звукового потока" (MM, 157). Но внутренний аккомпанемент недостаточен для воспроизведения, и афазия не означает глухоты. Для воспроизведения требуются все детали, и тело их должно освоить.

 

Различные случаи потери памяти или способности к осмысленной речи, во время которых сохраняются, тем не менее, способности к механическому воспроизведению услышанных фраз, свидетельствуют о том, что "...слуховые вербальные впечатления имеют тенденцию продолжаться в артикуляции, тенденция, которая, безусловно, не ускользает от обычного волевого контроля, которая даже включает, возможно, рудиментарное различение и которая переводится в нормальном состоянии во внутренний повтор услышанной речи. Именно такова наша моторная схема" (MM, 159-60).

 

Вот два крайних случая, которые иллюстрируют сказанное. В одном больной обладает и слухом и слуховой памятью, но неспособен воспроизвести обращенные к нему слова - и эта патология объясняется разрывом в моторной схеме, через которую образы памяти должны были бы получить доступ и позволить сформировать собственную речь. В другом случае больной неспособен различать звуки, замечать удары колокола, хотя тонкость слуха он не потерял. Здесь речь не воспроизводится именно вследствие потери способности различения. "Все эти факты сходятся в том, что они показывают существование моторной наклонности к разложению звуков и выработке схемы" (MM, 162). Бергсон полагает, что именно здесь пролегает граница между автоматизмом и сознательным вниманием.

 

 

 

Объект последовательно направляет нам свои акустические образы, которые становятся все более и более детальными, и воспринимающий субъект располагает пришедшие звуки внутри своей моторной схемы. Понять звуки - значить восстановить в целостности, пользуясь воспоминаниями, которые их должны в каком-то смысле охватить. Это одна и та же операция, но ей придается разное значение: понять слова, восстановить интеллектуально, обратить внимание, интерпретировать. Слушатель должен встать в позицию, симметричную источнику звуков.

 

Бергсон указывает, что традиционный ассоцианизм предлагает иную схему. В ней имеет место линейный переход от восприятия недифференцированной массы звуков к артикулированным звуковым впечатлениям и далее к идеям. И перед подобной моделью немедленно вырастает проблема: на практике одни и те же слова люди произносят тысячью способами и в самой разной манере, и память должна удерживать в себе все это разнообразие, уметь идентифицировать и выбирать в нем отдельные варианты. Сомнительно, что пассивная инертная память способна выполнить такую задачу, и если так оно и есть в действительности, то как же происходит внутри нее генерализация? Индивидуализация слова возникает только тогда, когда наши воспитатели научат нас этому, обучение же начинается с целых фраз. А вот восприятие отдельного слова в каждом случае индивидуально, и в такой схеме его понять попросту невозможно.

 

Очень поучительны патологии памяти: при них теряются обычно все воспоминания, а не отдельные слова. Словно интеллект застревает на каком-то месте, и ему достаточно лишь напомнить первый звук, чтобы пришел нужный образ. "Мы склонны полагать, что при амнезиях первого рода ...воспоминания, которые кажутся забытыми, на самом деле присутствуют, и не только присутствуют, но и действуют" (MM, 165-6). Другой род амнезии таков, что слова уходят из оборота в определенной последовательности. Однако было бы странно, если бы болезнь прогрессировала по клеткам в одном и том же порядке.

 

Бергсон полагает, что глаголы ближе к виртуальному действию тела, и потому крепче держатся в памяти. Существительные, в особенности имена собственные, отстоят дальше и забываются легче. Случайный выбор правильного действия иногда выводит память на забытое существительное. Но, самое главное, "...ни в том, ни в другом случае мы не находим воспоминаний, которые были бы сосредоточенны в определенных клетках мозгового вещества и которые уничтожались бы с разрушением этих клеток" (MM, 167-8). Короче говоря, при восприятии чужой речи мы всегда занимаем активную позицию и готовим моторную схему, которая соответствовала бы говорящему, его языку, теме разговора и так далее. "Моторная схема, подчеркивая интонации, следует поворот за поворотом изгибам его мысли, указывает нашей мысли путь" (MM, 168).

 

 

[1]      Блауберг И.И. Анри Бергсон. М.: Прогресс-Традиия, 2003, с.107-8.