Онтологические прогулки

 

Теория восприятия Бергсона постепенно сошла со сцены, и ее практически забыли. Она "...считалась глубокой, по сути, слишком глубокой, поскольку даже ее сторонники соглашались с тем, что она темна. Сегодня в литературе, посвященной проблемам сознания, памяти и восприятия, забвение, за очень редкими случайными исключениями, практически полное,"- пишет Робинс [1]. Тем не менее, он находит, что можно предложить, исходя из концепции Бергсона, новые подходы к целому ряду актуальных вопросов; особенно плодотворной он полагает мысль сочетать ее с идеями Гибсона - одного из известных современных авторитетов в этой области. Во-первых, теория Бергсона может служить "…естественной рамкой, в которую впишется Гибсон и его концепция прямого восприятия" [2]. Во-вторых, Бергсон нуждался в ряде механизмов, весьма туманно их описывая, и вот в основу их работы могла бы лечь предложенная Гибсоном идея динамического резонанса. В своих исследованиях Гибсон [3] рассматривал мозг как динамическую систему, которая способна входить в резонанс с определенными внешними воздействиями; есть известная цикличность в его функционировании: он проходит ряд итераций и последовательно приспосабливается к принимаемой информации. "...Инварианты, на которые мозг реагирует, и в особенности те инварианты, для определения которых требуется время, например центр оптического расхождения в подвижном поле, не могут передаваться по нервным волокнам в качестве блоков или в виде битов информации" [4]. Последнее соображение представляется очень важным для понимания того, как возникает единство в потоке восприятия, поскольку оно накладывает серьезные ограничения на использование в теории восприятия статичных или артикулированных структур.

 

В другом месте Робинс пишет, что концепция восприятия Бергсона "...может быть сформулирована в современных терминах так, что мозг есть основа для некоторой модулированной волны в голографическом поле, которая продуцирует вынесенное изображение мира, где субъект и предмет дифференцируются не в пространственном, а во временнóм плане" [5]. Беря за основу эту идею, Робинс разрабатывает далее собственную голографическую модель восприятия. Речь не идет о буквальном обращении к физическому феномену, лежащему в основе оптической голографии, а лишь об использовании принципа, на котором она работает. Разумеется, это только схема, черновой набросок, и "...для нейрофизиологии найдется еще много работы. Но уже позволительно утверждать, что можно сделать достаточно детальной модель Бергсона, если ее обновить с учетом современного прогресса науки с целью придать форму динамическому механизму" [6]. Трудно отрицать, что голографическая модель и в самом деле схватывает ряд особенностей бергсоновской концепции восприятия, часть из которых в этой модели даны естественным путем, например селективность, которую проявляет мозг, или внешняя вынесенность образа. Или, скажем, то, что "...в голограмме...  информация о любой точке объекта распределена повсюду, и, наоборот, в любой точке голограммы можно найти информацию обо всем объекте в целом" [7].

 

Здесь нет места для серьезного обсуждения или критики голографической модели Робинса, поэтому ограничимся лишь несколькими соображениями. В самом деле, эта модель позволяет объяснить возникновение трехмерного образа - присутствия внешнего мира "там", вне нас. Однако есть аспект данной проблемы, который остается в ней нерешенным. Речь идет о том, что и сам внешний мир, и его трехмерный образ остаются разрозненными собраниями отдельных независимых элементов, в то время как для нашего восприятия характерна цельность и единство, в котором все увязано со всем. Кант называл это единством апперцепции [8]. Автомобиль "Пежо" белого цвета, который находится здесь прямо перед нами, есть не просто собрание отдельных белых точек и гул работающего механизма, но также и целостный объект, обладающий для нас известной структурой, геометрической формой, внутренним пространством, у которого есть самые разнообразные отношения со всеми предметами в поле нашего восприятия. Возьмем самое простое - его белый цвет. Это тот же самый белый цвет, что и у электрического чайника, что белый цвет потолка или оконной рамы, и это цветовое соответствие устанавливает связь, устанавливает определенное тождество нетождественных объектов. Или, например, дверца "Пежо" - ведь в моем представлении она "знает", что она часть автомобиля, а также "в курсе", что чуть дальше - капот и лобовое стекло. Здесь, конечно, может возникнуть вопрос: пока мы говорим о чистом восприятии, в том смысле, который подразумевал Бергсон, имеем ли мы право обращаться к этой цельности? Ведь это требование - объяснить происхождение корреляции между отдельными элементами - выдвигается слишком рано. Согласно Бергсону, наше чистое восприятие вынесено во внешний мир, в собственную жизнь материи, у которой цельность отсутствует, или точнее - она принадлежит не ей. Говоря о материи, Бергсон неоднократно напоминал, что материя существует, непрерывно возобновляя текущий момент, без связи с прошлым, и во всем этом никакой интеграции не осуществляется. В противовес этому, цельность есть, скорее, продукт индивидуальной работы субъекта, следствие определенного угла зрения, выбранной перспективы - в самом широком смысле слова. Тело, реагируя на приходящее зрительное воздействие от окружающих предметов - дверцы автомобиля, чайника, окна, потолка и так далее, - в определенном смысле останавливает это воздействие. Оно его задерживает, фильтруя таким образом, что возвращенный сигнал в ходе этого процесса модулируется всеми другими текущими воздействиями (и следами прошлых воздействий), в силу чего отфильтрованный и возвращенный сигнал оказывается увязанным с целым рядом вещей, процессов и обстоятельств. В этом смысле цельность есть результат именно той селекции, которая и составляет, согласно концепции Бергсона, суть нашего восприятия.

 

 

 

Весь предыдущий анализ был построен на воображаемом отделении чистого восприятия от участия памяти. Теперь следует восстановить единство этих двух составляющих реального процесса восприятия и объяснить его. Однако речь идет не только о восстановлении естественной связи, разделенной абстрагированием в мысленном опыте. Задача представляется очень трудной, потому что она запутывается в узел вместе с другими, не менее серьезными проблемами, которые имеет смысл озвучить заранее. Во-первых, память, как это представляется Бергсону, есть нечто независимое от материи и, будучи связана с духом, имеет совершенно другую природу. Эта сторона вопроса выходит далеко за рамки темы восприятия и требует внимательного рассмотрения и обсуждения. Во-вторых, поскольку природа памяти иная, чем у чистого восприятия, и она не есть нечто с ним однородное, то их синтез рискует оказаться лишь формальным сочетанием чуждых элементов. Это очень важный вопрос, поскольку, как это нетрудно предположить, для выполнения синтеза потребуется наложить определенные ограничения на независимость духа и материи, и решение этого вопроса будет иметь последствия также для решения более общих вопросов о связи духа и материи.

 

Добавим еще следующее. Чистое восприятие подразумевает "математически точечное" тело, действующее в данное мгновение времени и только в нем. А вот реальное тело неизменно привязано к своим потребностям, и у реального восприятия есть и аффективность, и участие памяти, которая, в свою очередь, приносит с собой временнóй аспект. И то, и другое - аффективность и память – надо рассматривать как источники собственно субъективности, которой чистое восприятие лишено.

 

 

Начнем по порядку. Первое, что приходится отметить, размышляя над процессом восприятия и над тем, какое впечатление мы составляем о нем в своей рефлексии - это его непрерывность во времени: все воспринимаемое представляется нескончаемым потоком. Впечатление этой непрерывности кажется вполне достоверным, она не вызывает сомнений - что нельзя сказать о чистом восприятии и его дискретности, которые противоречат нашей непосредственной интуиции. Таким образом, если для чистого восприятия и в самом деле характерна известная дискретность, то сознание должно совершить определенную работу - заполнить лакуны, соединить раздробленные элементы. "...Роль нашего сознания в восприятии ограничивается связыванием посредством непрерывной нити памяти безостановочной серии мгновенных картин, которые принадлежат скорее вещам, чем нам" (MM, 106). Однако заметим, что пока не обсуждается вопрос о какой-либо практической необходимости решения этой задачи, как скажем, если бы она была частью какого-то более широкого плана, нацеленного на удовлетворение определенной нужды живого организма. В том виде как оно сформулировано, из подобных нужд это требование никак не следует. Скорее его можно принять за проявление уже сложившейся привычки к такой непрерывности, привычки, которой мы все обладаем с глубокого детства или даже с рождения, и которая давно стала для нас необходимостью так, что мы даже не обсуждаем ее целесообразность. Но вот напрашивается другой вопрос - в чем заключается непрерывность, какова ее "материя"? Чистое восприятие имеет только то, что имеет - то есть это серия мгновенных картин, и сверх этого в нем нет ничего, что могло бы заполнить лакуны. Поэтому не от него следует ждать ответа. Эти вопросы пока остаются без обсуждения.

 

Что же касается вопроса о том, почему целесообразно интегрировать текущее восприятие в цельную картину, хотя и в значительной степени сконструированную интеллектом, то можно предложить такое предварительное решение, которое использует традиционную палочку-выручалочку современного естествознания - потенциальные адаптационные преимущества. Дело в том, что цельность и интеграция упорядочивают опыт, его части становятся взаимно согласованными, они коррелируют во времени. В свою очередь, порядок подразумевает, что выбор образов восприятия, который осуществляют зоны неопределенности и нервной системы, и всего организма, далеко не произволен и предопределяется накопленным опытом. Задержка, неопределенность и предвосхищение не происходят случайно: они увязываются с историей, с теми следами прошлого, что оседают в памяти. В свою очередь, потребность в упорядоченности диктуется тем, что из бесчисленного множества потенциальных вариантов реакции живой организм должен выбрать самый эффективный ответ. Остается трудный вопрос - в чем заключается эффективность? Вряд ли мы можем удовлетворительно ответить на него. Однако с учетом сказанного мы можем утверждать, что та роль, которую станет играть сознание, коренится уже в самом понятии живого.

 

 

Все восприятие – то есть восприятие цельное, полное, интегральное - есть сплав его "чистой" составляющей и воспоминаний, и последние определенным образом модулируют выбор. При этом, согласно Бергсону, вклад чистого восприятия в этот реальный процесс оказывается весьма незначительным, и наше прошлое - в виде образов памяти - его фактически затопляет. Данный факт, по-видимому, вряд ли возможно проверить внутренней интроспекцией или анализом того, что нам дано непосредственно - опыт представляется нераздельным. Тем не менее, нетрудно представить, что в принятии решения предыдущий опыт может оказаться (и оказывается) более важным, чем детали текущей ситуации. И тогда можно сказать, что восприятие данного момента лишь инициирует воспоминания и, притягивая из памяти нужные образы, действует как спусковой крючок: его задача - "...вызвать воспоминание, материализовать его, сделать активным и, посредством этого, - действительным" (MM, 107).

 

Следует отметить, что Бергсон, говоря о памяти, использует выражение "выживание прошлых образов" (MM, 106). Например, когда высказывает мысль, что прошлые образы при необходимости смешиваются или даже подменяют текущие восприятия. Случаев такого словоупотребления в его книге достаточно много. То есть эти прошлые образы выступают наряду с внешними образами и на равных с ними, отчего, вероятно, может возникнуть некоторое недоумение, поскольку понятие образа изначально вводилось так, что им обозначалась часть материальной реальности, имеющая определенный онтологический статус. Образы же памяти таким статусом не обладают, поэтому смысловое расширение, проведенное таким неявным образом, создает препятствие для понимания всей концепции. Трудно сказать, до какой степени необходимо это расширение для развития самой теории и может ли оно рассматриваться как всего лишь удобный оборот речи? Ниже мы станем обсуждать вопрос об актуальности образов памяти (Онтология образов памяти) и попытаемся, насколько возможно, разрешить эту трудность или хотя бы ее ослабить.

 

Итак, вес памяти в общем процессе восприятия существенно превосходит вес чистого восприятия. Память в этом синтезе олицетворяет активность живого существа и выступает контрастом по сравнению чистым восприятием - практически пассивным и внеперсональным. Значение, которое Бергсон придает этому перевесу памяти, закономерно и соответствует логике всей доктрины - ведь в действиях живого существа она ищет целесообразности и заинтересованности. Три пункта, которые характеризуют всю схему в целом, Бергсон формулирует так:

1) "...восприятие заканчивает тем, что оказывается не более чем поводом для воспоминания";

2) "...степень реальности мы измеряем степенью полезности";

3) "...мы заинтересованы в том, чтобы превратить эти непосредственные интуиции [чистого восприятия], которые, по существу, совпадают с самой реальностью, в простые символы реального" (MM, 107).

И если постепенно возвращать восприятию субъективность, которую у него мысленно отняли, то следует помнить, что в его ядре как неотъемлемая часть, как атрибут постоянно присутствует "...внеперсональный фон... который есть сама эта внешнеположенность" (MM, 107).

 

Но эта гетерогенная смесь чистого восприятия и памяти философами неизменно рассматривается как нечто однородное и простое, охватываемое одним единым понятием - восприятие. В результате такого смешения, игнорирующего принципиальные различия составных частей, о восприятии говорят как о чем-то сходном с образом памяти, "...как о внутреннем состоянии, как о простой модификации нашей личности" (MM, 108).

 

В этом месте Бергсон вновь обращается к одному из ключевых пунктов своей доктрины, а именно, что в любом анализе следует выявлять, как и на чем сказывается заинтересованность живого организма и исключительная направленность всей его деятельности на полезный результат. Так, например, в "Творческой эволюции" он пишет: "Четкие контуры, приписываемые нами какому-нибудь предмету и придающие ему индивидуальность, очерчивают лишь известного рода влияние, которое мы могли бы оказать на данную точку пространства: это план наших возможных действий, отражаемый, словно в зеркале, в наших глазах, когда мы замечаем поверхности и грани вещей" [9]. Восприятие обязано своим происхождением действию тела на внешние образы, и отрывать его от действия, придавать ему чисто созерцательный характер - значит делать необъяснимым: "Действительность нашего восприятия состоит, таким образом, в его активности, в движениях, которые его продолжают, но никак не в его интенсивности [по сравнению с воспоминанием]: прошлое не более чем идея, настоящее есть идея-движение" (MM, 109). Однако разница между воспоминанием и восприятием именно в этом - воспоминание не действует, поэтому через него невозможно объяснить второе. Стоит забыть об этой разнице, и растворяется вообще какое-либо различие между ними, также как исчезает различие между прошлым и настоящим, между идеальным и реальным.

 

 

Мы уже выше привели мысль Бергсона: специфика духа лежит во временнóй области, а не пространственной. Он ее формулирует таким образом: "…вопросы касательно субъекта и объекта, их различия и единства, должны ставиться скорее в отношении времени, чем пространства" (MM, 112). Чтобы дать более точную характеристику той роли, которую играет память, Бергсон обращается к специфически-временнóй категории - ритму, и с ее помощью получает возможность объяснить, как память конкретно и сознание вообще "вклиниваются" в невозмущенный поток чистого восприятия. Имеется определенный внутренний такт работы сознания, определенный ритм его жизни, циклов его работы. Этот такт позволяет, не меняя самой совокупности движений внешних образов, произвольным способом модулировать их выбор. Модуляция дает возможность выявиться качеству, которое остается лишь одной из сторон протяженного механического движения. С этой точки зрения воспринятые впечатления есть не более чем удержанные образы - Робинс удачно использует здесь сравнение со стробоскопическим эффектом - и сознание, проживая в своем ритме, в чем играет свою роль память, заставляет именно эти образы выделиться среди других. Сам Бергсон использует другое выражение - "...память конденсирует в них [в восприятиях] необозримое множество колебаний, которые нам представляются все вместе, хотя и последовательно" (MM, 111).

 

Здесь следует еще раз сказать о той роли динамических систем, которые, по словам Робинса, способны интегрировать различные масштабы [10]. Под интеграцией он имеет в виду ту конденсацию и сжатие материальных движений в ощущаемые качества, о которых вел речь Бергсон. Переводя идею Бергсона на язык современной науки, Робинс ставит вопрос о длительности настоящего, осознаваемого данным субъектом, в зависимость от внутреннего ритма его жизнедеятельности и его энергетического уровня [11]. Субъект, у кого этот уровень является высоким, будет идентифицировать свое настоящее с короткой последовательностью событий, а субъект с медленным ритмом, наоборот, возьмет в него большее число событий. Это сжатие или интеграция масштаба подразумевает возникновение определенного резонанса, определенной соразмерности между воспринимающей системой, то есть субъектом, и внешним материальным миром. Чтобы такой резонанс возникал, чтобы субъект располагал развитой системой ориентации во времени, его материальный субстрат должен обладать определенными характеристиками. Вопрос о резонансе нам представляется весьма перспективным, но на этом коротком замечании мы остановимся.

 

 

Поскольку реальное восприятие есть синтез внешних образов и воспоминаний, то, чтобы вернуться к феномену чистого восприятия и вычленить его роль, необходимо ощущаемые качества мысленно "...освободить от того особого ритма длительности, который характеризует наше сознание" (MM, 110).

 

Восприятия длятся, но, разбивая их мысленно на части и отделяя вклад памяти, можно, в принципе, выйти к чистому восприятию - рассеянным тут и там сотрясениям, - то есть выйти, собственно, к самой материи, такой, какая она есть. И если это удается, то в итоге окажется, что нет никакого несовпадения между субъектом и объектом, которое следовало бы преодолеть или объяснить. По существу, именно в "...протяженном восприятии субъект и объект оказываются соединенными, субъективный аспект восприятия заключается в сжатии, выполняемом памятью, объективная же реальность материи смешивается с многочисленными и последовательными колебаниями, на которые раскладывается внутри себя это восприятие" (MM, 112).

 

Робинс, обращаясь к своей модели голографического поля, дает такую интерпретацию разделения и синтеза объекта и субъекта: "...на нулевом уровне времени нет никакой дифференциации материального поля между ним самим и телом или объектом и субъектом. Давайте в этом поле рассмотрим наше тело и муху вне него. На нижнем (нулевом) уровне нет дифференциации - оба суть «фазы» этого поля. Проведем мысленный эксперимент, и пусть в нем динамика мозга будет определять масштаб времени, тогда муха постепенно преобразуется из ансамбля вибраций в неподвижное создание, в подобие цапли, в жужжащее существо нашего масштаба времени. Субъект отделяется от объекта" [12]. Таким образом, чистое восприятие располагается на границе, за которой исчезает субъект.

 

Вывод, который здесь напрашивается, состоит в том, что обращением к протяженности проблема объяснения феномена восприятия не решается, и только с принятием во внимание длительности, времени начнется решение. Именно здесь и следует искать настоящую работу сознания.

 

 

Резюмируя сказанное, можно утверждать, что вовсе не в создании виртуальных внутренних образов заключается роль памяти, хотя обычно именно это ей предписывается и на нее возлагается. Если бы все обстояло так, то было бы сведено на нет важное философское достижение, когда исчез барьер между внутренними образами восприятия и миром вещей и концепция внутреннего мира осталась не у дел. Память, как впрочем и сознание, не создает образы - это не ее задача, и она это делать попросту не может. Но она может влиять на зоны неопределенности, на их расположение, их активацию или исчезновение, короче – она может модулировать процесс восприятия. Как если бы человек держал в руках зеркало и наклонял бы его и так и сяк, ориентируясь на определенную цель или следуя какому-то плану. Не имея возможности самому создавать в нем отраженные образы, этот человек, тем не менее, своей активностью и своей способностью манипулировать вещами как бы приобретал власть над этими виртуальными образами. При этом вопрос - кому принадлежат эти образы? человеку? зеркалу? зрителю? - потерял бы смысл.

 

Определенное экспериментальное подтверждение своей гипотезе – что память не складирует готовые образы - Бергсон находит в анализе ряда феноменов, к которому мы обратимся позже.

 

Он предупреждает: в нашем восприятии не все - материя. Есть еще отбор, который совершает сознание в том потоке информации, в которое погружено физическое тело, оставляя только то, что его интересует. Но различия - только в степени, а не в происхождении. Материя "...не имеет, она не может содержать в себе неведомые достоинства" (MM, 112). В свою очередь, "память, практически неотделимая от восприятия, внедряет прошлое в настоящее, сжимает, таким образом, в единой интуиции множество моментов длительности, и посредством этого, посредством своего двойного действия, становится причиной того, что мы воспринимаем материю в нас, тогда как по праву мы ее воспринимаем в ней" (MM, 114).

 

Тут, пожалуй, можно вернуться к вопросу, который мы подняли в главе о внеперсональности восприятия: почему мы говорим только о чистом восприятии человека и не рассматриваем те комплексы отраженных образов, которые создает вокруг себя любое тело – что мешает нам рассматривать этот "ореол" в качестве преддверия восприятия? Гипотеза Бергсона позволяет сформулировать такой ответ: помехой является отсутствие памяти, которая бы модулировала этот ореол и создавала бы в нем определенную организацию, согласованную с накопленным опытом. В отсутствии памяти чистое восприятие оставалось бы бессвязным и тут же рассеивалось бы без следа. О чем бы тут можно было отчитаться? У такого пред-восприятия не оказалось бы никакой специфики, которая позволила бы его выделить как особый факт.

 

 

Исходя из всего сказанного, Бергсон формулирует принцип независимости памяти, а вслед за ним - и духа от материи: "...так как чистое восприятие дает нам все или почти все самое существенное от материи, так как оставшееся приходит от памяти и добавляется к материи, необходимо, чтобы память была, в принципе, силой, абсолютно независимой от материи" (MM, 114).

 

Более того, он настаивает: "...если доказать, что процессы в мозге только в самой малой степени ответственны за память и являются скорее ее действием, чем причиной, а материя здесь, как и в остальном, лишь проводит действие, но не является субстратом знания, то тезис, который мы защищаем, подтвердится на самом неблагоприятном случае, и встает необходимость утвердить дух в качестве независимой реальности" (MM, 115).

 

Эти заявления философа имеют серьезное онтологическое значение. Нам приходится соприкасаться с ментальной сферой, с идеальными объектами, с духовными событиями в совершенно разных ситуациях. Духовное событие может быть вплавлено в материальный мир: полотно художника выполнено на холсте красками, и все воздействие, смысловое, эстетическое, эмоциональное осуществляется только через материальные элементы, и ни одной, даже мельчайшей детали не обходится без них. Эта опосредованность является, по существу, тотальной, ибо без материальных явлений идеальных бы попросту не существовало, и только первые дают возможность заметить вторые. Даже когда речь заходит о внутреннем мире посторонних людей, то и она явлена для нас посредством материальных событий. Исключением остается наша внутренняя жизнь. Мы имеем с ней дело так, будто идеальная сфера существует, но сама по себе, без опосредования материей, как бы в подвешенном состоянии. Материальность становится как бы ненужной, излишней для существования идеальных картин и событий, разнообразных эмоциональных состояний, переживаний или волевых усилий. Ни краски, ни холст не нужны для визуальной картины, и отдельные образы лишь выстраиваются определенным способом друг относительно друга.

 

Означают ли постулаты Бергсона, что он полагает существование совершенно независимых духовных явлений, реализующихся самостоятельно и способных пребывать вне материальной жизни? Эту онтологическую проблему Бергсон не обсуждает в такой резко поставленной форме. Скорее, его интересует независимость и только независимость хода событий в духовной сфере от законов материальной жизни. В каком-то смысле он оставляет возможность для интерпретации как одним, так и другим способом. Это может означать, что духовное событие, ментальный процесс может быть опосредован материальными явлениями, однако смысловая составляющая этих событий и процессов не диктуются материальными законами. Материальный ход может определять рамки, в которых будет прочитываться то или иное событие, но не то, какой смысл мы усмотрим в нем.

 

Когда Бергсон обсуждает механизмы ментальных явлений, большей частью он их увязывает с материальными движениями. Что касается памяти, то разные стороны ее работы по-разному укоренены в материальных событиях. Далее мы будем обсуждать детали его теории, а сейчас пока отметим, что существование чисто ментальных явлений он прямо не отрицает. Но принципиальным этот вопрос в его теории не является.

 

Фундаментальное значение памяти в жизни сознания и ее особая роль в восприятии вынуждают проанализировать ее сущность и принцип работы, и Бергсон сначала выдвигает несколько гипотез.

 

 

 

Прежде чем изложить его гипотезы, сделаем несколько замечаний общего характера. В философской концепции Бергсона память занимает ключевое место, существенным образом определяя жизнь духа и его взаимодействие с материей. Стоит заметить, что во время написания книги она находилась "...в самом сердце развития биологических и психологических наук, в период, который часто называют "золотой век памяти"" [13]. Разумеется, вряд ли кто станет отрицать, что такое исключительное положение принадлежит ей по праву, поскольку без памяти не будет субъективности, не будет субъектности и индивидуальности. Следовательно, какой бы ни была теория памяти - будет ли она обладать независимым характером, как ее видит Бергсон, или ей предпишут занять подчиненное положение в сравнении с материей - все это второстепенно рядом с ее решающей ролью в жизни сознания. Тем не менее, это фундаментальное значение памяти представляется еще более фундаментальным, чем может показаться из приведенных аргументов, и память, на наш взгляд, гораздо шире и глубже вовлечена в ход вещей.

 

Тело проводит через себя, через свои нервные каналы, через свои органы разнообразные действия от окружения, с которым оно находится в непрерывном контакте. Среди образов этого окружения оно само не более чем образ. Память о прошлых действиях способна накапливаться в моторных системах, однако это будет только память о действиях или, точнее, память самих действий. Память же схваченных образов должна храниться отдельно. Эти соображения Бергсон фиксирует в своей первой гипотезе:

 

"Прошлое сохраняется в двух различных формах: 1) в двигательных механизмах; 2) в независимых воспоминаниях" (MM, 120).

 

Моторная память извлекает прошлое действие автоматически и в тот момент, который определяется обстоятельствами. Или, другими словами, сами внешние обстоятельства вызывают надлежащее "воспоминание" моторной памяти. Результат этого извлечения будет вполне однозначным, его можно просчитать и даже, наверное, запрограммировать. В отличие от такого механического "воспоминания", дух действует иначе. Он словно подыскивает прошлые представления, чтобы затем их "протиснуть" между текущими восприятиями. Таким образом,

 

"Распознавание присутствующего объекта происходит посредством двигательной реакции в том случае, когда оно исходит от самого предмета, и посредством представлений, когда оно исходит от субъекта" (MM, 120).

 

Третья гипотеза устанавливает связь между чистыми воспоминаниями и материей - живым организмом:

 

 "Мы переходим через неразличимые ступени от воспоминаний, расположенных вдоль оси времени, к движениям, которые вычерчивают нарождающееся или возможное действие в пространстве. Поражения мозга могут повлиять на эти движения, но не на воспоминания" (MM, 121).

 

Речь идет о том, что образы-воспоминания возведены в независимую от материи сущность, и теперь следует объяснить, как они оказывают влияние на реальные процессы в организме. Это неизбежная проблема, с которой сталкивается любая философская система, если она декларирует, что в мире существуют несколько субстанций и каждая из них самостоятельна и самодостаточна. Ведь все-таки эти субстанции должны соотноситься между собой, несмотря на то, что друг от друга они независимы. В противном случае концепция не будет иметь смысла. Третья гипотеза опирается на очень важную идею, которую Бергсон развивает позднее: тело есть точка, в которой прошлое продолжается в настоящее, где оно исчезает в текущем действии, рождающемся или только намечаемом. Более того, Бергсон уточняет, что механизмы мозга сами есть завершение, конечный пункт, которые эти воспоминания "запускают" в настоящее.

 

 

[1]      Robbins S. E. (2000) Bergson, perception and Gibson. Journal of Consciousness Studies, 7, 5, pp. 23-45.

[2]      Robbins S. E., там же.

[3]      Gibson J.J. The Senses Considered as Perceptual Systems. Boston: Houghton Mifflin, 1966. Gibson J.J. The Ecological Approach to Visual Perception. New York: Taylor & Francis, 1986.

[4]      Robbins S. E., там же.

[5]      Robbins S. E. (2006) Bergson and the holographic theory of mind. Phenomenology and the Cognitive Sciences, 5, 3-4, pp.365–394.

[6]      Robbins S. E., там же.

[7]      Robbins S. E., там же

[8]      Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994.– с.102

[9]      Цитируется по электронному изданию Henri Bergson (1907), L’evolution creatrice. Une edition electronique realisee a partir du livre L’evolution creatrice. Paris : Les Presses universitaires de France, 1959, 86e edition, 372 pages. Collection Bibliotheque de philosophie contemporaine..

[10]    Robbins S. E. (2000) Bergson, perception and Gibson. Journal of Consciousness Studies, 7, 5, pp. 23-45.

[11]    Robbins S. E., там же.

[12]    Robbins S. E. (2006) Bergson and the holographic theory of mind. Phenomenology and the Cognitive Sciences, 5, 3-4, pp.365–394.

[13]    Worms F. Introduction a Matiere et memoire de Bergson. Paris: PUF, 1997. – p.2.