Онтологические прогулки

Третий сезон. Осень

      1

Виктор Цой пел: "Мы хотим перемен!.. Перемен требуют наши сердца!.." Раз сердцá, значит речь не о социальных переменах. Социальные перемены не меняют амплитуду сердца, тем более когда вся земля охвачена чумой капитализма. Что могли дать штаты, кроме изобилия жратвы и шмоток? Пошлость и вульгарность, как при всяком фашизме, то есть накачке людей иллюзорным ощущением силы и еще более иллюзорным ощущением свободы. Жаловаться Цою и его сотоварищам по цеху было не на что: социальная атмосфера и социальный порядок идеально были сшиты под рок-движение. Море фанатичных и одновременно задушевно-романтических слушателей, идеальное отношение властей: ни гонений, ни панегириков; легкая настороженность. Будущее как раз грозило им пустотой, мертвыми залами в лучшем случае. Перемена для сердца – это выход из омраченности. Что же омрачает? Тщета материального. Сознание этой тщеты. Цой пел о себе. (Однажды я был на его концерте перед сплошь студенческой аудиторией в тысячу человек). Какой перемены он хотел в клетках своего тела? Не смерти ли? Ибо не просто так ослабляются в нас центры инстинкта самосохранения.

         Есть естественность внутренних перемен, зафиксированная древнейшей китайской книгой. Перемены в нас происходят не потому, что мы этого хотим или требуем. Но мы может наблюдать за переменами и корректировать их и даже направлять.

         2

Главный признак ментально здорового человека – "звериное" недоверие ко всем формам пропаганды, ко всему, что написано, напечатано и вещается через технические средства. Здоровый человек опирается на свою интуицию истинной природы человека, которой он неизменно служит. Много ли нынче здоровых, несфальсифицированных людей? Поразительно, что Земля еще их порождает. Как им удается ускользнуть от всех бесчисленных прививок и вакцинаций? Даоцентричный человек изумительно описан Чжуан-цзы. (Но опять же, кхе-кхе, не форма ли это пропаганды?) Но во всяком случае не прямой: Чжуан был в душе художником и позволил вовлечь себя в чувственно-мистические игры со словом (с иероглифом). Он танцевал на границе между интуицией и зеркалом.

         3

Фетишизация искусства и философии – болезнь позднего человечества. Ранние локальные сообщества практиковали мистериальные таинства. Обожествление животных – великое педагогическое прозрение египтян. Корова несомненно чище Клеопатры, ибис – Александра Македонского, а возведение навозного жука скарабея в священный сан – мощный прыжок в Центр.

       Был поставлен заслон всей много позднейшей фантазийной линии в человеке. Ибо фантазия растленна по существу: не только не тоска по Реальности, но бегство от неё. Осознание омраченности начинается с мучительнейшего чувства своей нереальности, то есть нереальности той раковины эго, в которую ты заперт.

         4

Во внутреннем космосе Рильке природная вещь или хорошо сработанная человеческими руками – выше современного человека. Рильке-философ различал две истории. Человеческая история – бедственная тщета игры эго, подменяющая растительное  в человеке роботным. История божественных вещей – вот подлинная история Земли. Из этого нетрудно понять следствие: является ли самоценным колоссальный груз артефактов и "исторических достижений". Предмет искусства, в том числе словесный, вписывается либо в человеческую историю, либо в "гармонию вещей", чье царство отнюдь не антропологическое (или не совсем антропологическое) по истокам.

       Можно прочертить и более широкие линии фаз. Хорошо это продумано и выражено у Владимира Мартынова. Бытие отдаляется от нас, словно бы остывает. Фазы: причастность, соучастие, сочувствующее понимание, знание. Мы сегодняшние – вне бытия, мы лишь знаем о Бытии. Мы информированы. Иконосфера, культура, цивилизация, информосфера. Скат, спад. Для Рильке всё это было очевидно. Он остро чувствовал фантастическое различие бытия как космоса и бытия как истории. Соответственно есть музыка космоса (Орфей, Лин) и музыка, порожденная историей: фантазией своевольного человека. В лучшие моменты музыка индивидуального сочинительства сливалась с музыкой бытийно-космической.

         5

Чань на самом деле дикая вещь: ты сам выбиваешь из-под себя стул, на котором сидишь и падаешь на землю. Стул – это вся словесная матрица.  

         6

Никакого обогащения дзэн/чань не сулит (в том числе и поэтическому творчеству). Заканчивается филология, начинается дзэн. Расцвет филологии – пик омраченности. Многообилие слов – капкан для сознания. Шлифовка словесных форм – изощрение тюремных лабиринтов. Дзэн – бросок к той сверхсловесности, которая отменяет словесность и которая существовала в незапамятные времена.

       Есть ум, который не связан ни со словами, ни со словесностью. Бодхидхарма: «Не следуйте по пути слов, а постигайте реальность непосредственно!» Этот плакатик я бы посоветовал повесить над столом каждому поэту.

         7

Какая тишина могла бы воцариться вокруг всех нас, однажды замолчавших. Ведь что такое переворот сознания, вследствие которого вы вдруг понимаете конечную цель своего путешествия и смысл Всего? Его невозможно выразить ни в словах, ни в чем-либо другом знаковом. Миллиарды книг-шедевров не сдвинут и пылинки на пути к просветлению. Лишь когда ты воскликнешь: "Боже мой, всё было напрасно! все мои труды, все достижения, все успехи, все прогрессы! Всё было не в том направлении!" Лишь после такого полного отчаяния с тобой, быть может, что-то и произойдет. Ты напишешь роман в своем сердце, где каждая строка будет пронзительной и невидимой никому. Этот роман-ключ будет состоять не из слов. Прорвавшись в сферу непостижимого, ты постигнешь, но не в тех формах, что обнаруживают человека перед человеком в качестве интересного или полезного. Это подобно прыжку из одного измерения в другое. Внезапно ты станешь почти невидимым.

         8

Я уже восхищался дневниковой заметкой Симоны Вейль об умении "видеть пейзаж таким, каков он есть, когда меня нет". А вот еще одна золотинка: «Одно из самых изысканных удовольствий человеческой любви – служить любимому так, чтобы он об этом не знал, – проявление любви к Богу возможно разве что в форме атеизма».

         Её смущал назойливый тип религиозности, всеми восхваляемый. Показной, бахвальный, крикливый. Она права, о подлинных твоих добродетелях (если они есть) никто не должен догадываться.

         9

Как чудесно Владимир Мартынов (простим предкам его фамилию) полемизирует с Солженицыным: «Необустроенность – это внутреннее, экзистенциальное свойство России, это то, что делает Россию Россией. Обустроенная Россия перестанет быть Россией, и поэтому ее ни в коем случае не следует обустраивать». Не в бровь, а в глаз. Мещанская, буржуазно сытая, вылизанная Россия, Россия без негасимой свечи в душе – какая мерзость! С ужасом наблюдаю за тем, как чудовищно бездарно она там и сям "обустраивается" нашими чиновниками, перенимающими многие гнусности западного стиля и привычек.

         10

 И все-таки возможна ли большая, решающая Перемена? Ведь даже великий скептик Хайдеггер все же оставляет некоторую надежду на внезапное обновление нашего павшего мира, на трансформацию гибельной цивилизации, ссылаясь в частности на стих Гёльдерлина в "Патмосе": «Близок, но трудно постижим Бог./ И все же там, где опасность,/ там растет и спасенье...»

       Владимир Мартынов в этой связи пишет: «И я начинаю понимать, что потаённое (сущность человеческого поэзиса. – А.С.) может раскрываться как возможность перемены, причем не просто как возможность очередной перемены, стоящей в ряду других перемен, но как возможность некой МЕТАПЕРЕМЕНЫ, изменяющей всё существующее без остатка до полной неузнаваемости. В этой полной неузнаваемости, быть может, и заключается то спасительное, которое вырастет из опасности тотальной закрытости окружающей нас данности». Вероятно, он имеет в виду, что мы ныне закрыты от сущего, а тем более от его сущности. Мы нынешние – изгои космоса. (Не путать с квазикосмосом современных технологий).

       Он обращает внимание на две последние гексаграммы китайской "Книги Перемен", где проводится мысль о "спасительности как полной и тотальной неузнаваемости". Действительно, "Книга Перемен" заканчивается парадоксально. 63-я гексаграмма называется "Уже конец" (в переводе Щюцкого) или "После завершения (свершения)" (в переводе Рихарда Вильгельма). А 64-я гексаграмма называется соответственно "Еще не конец" или "До завершения (свершения)". То есть после Всего есть еще Что-то.

         11

Мартынов прав, когда берет (пытается взять) экзистенциальную ответственность за дела космического свойства. То, что он полагает, что мы живем после Конца Света, для меня вполне убедительно, поскольку, действительно, это событие глубинно-внутреннее и не сводится к зримо-телесной катастрофе полного Nihil. Этим ментальным nihil мир внутренне обрушился и обрушивался, как известно, с конца 19 века. Мир стоит не на основах nihil и вращается не вокруг центра nihil. Но он распадается и рушится, когда сакральную основу и ось изымают. Для Андрея Тарковского, в координах его личного чувствования, мир уже вовсю пребывал в апокалипсисном состоянии. "Мы живем при конце света", – говорил он. И не он один, еще кое-кто, у кого было зрение и слух. Мартынов крайне серьезно отнесся к дате календаря майя – 21 декабря 2012 года. Он выходил музыкой в космос. Но понял позднее, что майя не ошиблись. Если каждый из нас будет толковать конец света как термоядерное полное уничтожение жизни на планете, то он тем самым неизбежно его приблизит. И приближает. Суть-то не в материи, а в источнике материи, в источнике и материального распада в том числе. Пока значимая часть землян не ощутит, что живет после конца света, махина распада не остановится. Как духовная монада Земля осыпалась. Окончательный уток света, стремительный прибыток омраченности: с каким чудовищным весельем принимает это сегодня мировая тусовка. Веселье после конца.

(Продолжение следует)