Онтологические прогулки

            Подводя черту под серией исследований о связи этики с метафизикой, я нахожу вполне уместным лишний раз напомнить своему читателю, что Кант, излагая собственное учение об интеллигибельном и эмпирическом характере в «Критике практического разума» (см. «Критическое освещение аналитики чистого практического разума»), столкнулся с проблемой, досконально рассмотренной мною в эссе «Бог, свобода и зло», озвучив свое сомнение по данному поводу такими словами: «Если согласятся с нами, что интеллигибельный субъект в отношении данного поступка может еще быть свободным, хотя он как субъект, принадлежащий и к чувственно воспринимаемому миру, в отношении этого же поступка механически обусловлен, то, как только признают, что Бог как всеобщая первосущность есть причина также и существования субстанции (положение, от которого никогда нельзя отказаться, не отказавшись в то же время от понятия о Боге как сущности всех сущностей и тем самым от понятия о вседостаточности его, на котором зиждется вся теология), необходимо, по-видимому, также допустить, что поступки человека имеют свое определяющее основание в том, что находится целиком вне его власти, а именно в причинности отличной от него высшей сущности, от которой полностью зависит его существование и все определение его причинности <...> Человек был бы марионеткой или автоматом Вокансона, сделанным и заведенным высшим мастером всех искусных произведений; и хотя самосознание делало бы его мыслящим автоматом, но сознание этой спонтанности в нем, если считать ее свободой, было бы лишь обманом, так как она может быть названа так только относительно, ибо хотя ближайшие причины, определяющие его движения, и длинный ряд этих причин, восходящих к своим определяющим причинам, внутренние, но последняя и высшая причина находится целиком в чужой власти».

          Кант попытался найти выход из этого лабиринта через свое различение между явлением и вещью самой по себе, точнее, посредством указания на то, что понятие о сотворении, де, относится не к эмпирическому, а к интеллигибельному существованию вещей, а потому божественное творчество не может рассматриваться как определяющее основание явлений, к числу коих относятся также поступки человека в чувственно воспринимаемом мире. Однако же более чем очевидно, что подобного рода объяснение ничего в сущности дела не меняет, ибо причинность через свободу, или самопричинность воли, можно приписать именно умопостигаемому существу, которое, в свою очередь, способно действовать от себя (a se) лишь в том случае, если определяется к существованию и деятельности по известному образу только самим собой, а не кем-либо другим, точнее, имеет основание собственного существования в его качественной определенности не вне себя, а в себе самом. Вот почему в послесловии к своему размышлению о проблеме моральной свободы в ее связи с проблемой зла (см. «Бог, свобода и зло (3)») я сказал, что для моего ума совершенно невместимо, каким образом сотворение человека может быть вместе с тем и его самоопределением (как это утверждает, например, Шеллинг в своем трактате о свободе), ибо понятия сотворенности и самоопределяемости никак не вяжутся логически друг с другом, почему, собственно, и не могут составлять предикатов одного и того же существа. Ту же самую, по сути говоря, мысль, хотя и со своих позиций, откровенно высказывает  С.Н. Булгаков, следующий в данном отношении за Шеллингом, в своей «Философии хозяйства»: «Это единство тварности и самосотворения, божественной мощи и человеческого асеизма, конечно, неисследимо и неизъяснимо для дискурсивного разума, мыслящего только по схемам причинности». Да и сам Кант, будучи человеком интеллектуально честным, отдавал себе отчет в неубедительности предложенного им решения проблемы, заметив дословно следующее (там же): «Но указанное здесь устранение трудности, скажут нам, все же таит в себе много трудного и вряд ли может быть ясно изложено. А разве легче и понятнее всякое другое решение, которое пытались и будут пытаться дать? Скорее, можно было бы сказать, что догматические учители метафизики показали здесь больше хитрости, чем искренности, когда они старались как можно дальше запрятать этот трудный пункт в надежде, что если они совсем не будут о нем говорить, то никто не будет о нем думать. Если надо помочь науке, то следует вскрывать трудности и даже искать те, которые тайно ей мешают, ведь каждая из них вызывает к жизни средства, которые нельзя найти, не добиваясь приращения науки в объеме или в определенности, так что даже препятствия становятся средством, содействующим основательности науки. Если же трудности скрываются сознательно или устраняются только паллиативными средствами, то рано или поздно они превратятся в неизлечимый недуг, который разрушает науку, ввергая ее в полный скептицизм».

          Испокон века известно, что мыслимо все то, что не противоречит себе в логическом смысле, а потому, согласно вышесказанному, тварная свобода немыслима так же, как немыслимы четырехугольная окружность, сотворение и уничтожение материи, начало и конец времени, граница пространства, объект без субъекта, равно как и многие другие вещи, которые оказываются внутренне невозможными ровно постольку, поскольку они абсурдны. Для тех же, кто, имея закоренелую привычку не внимать разумным доводам, продолжает во что бы то ни стало утверждать, что Бог, де, именно потому может сотворить человека свободным, т.е. самодостаточным, действующим от себя, существом, что Он всемогущ, мне бы хотелось привести слова Аквината из его «Суммы теологии», дабы расставить точки над «i»: «Бог всемогущ, поскольку Он может делать все, что возможно в абсолютном смысле <…> Таким образом, все, что не подразумевает противоречия в определениях, числится среди того возможного, относительно которого Бог называется всемогущим; в то время как то, что такое противоречие подразумевает, не находится в пределах божественного всемогущества постольку, поскольку не имеет и не может иметь аспекта возможности». Поэтому вместо того, чтобы, повторяя ошибки своих предшественников, изыскивать новые средства к тому, чтобы распутать этот гордиев узел, касающийся совмещения несовместимого, я предпочитаю напрямик и безо всяких сантиментов разрубить его посредством настойчивого указания на то обстоятельство, что моральную ответственность человеческой воли невозможно помыслить иначе как через утверждение ее самосущности и самодеятельности. Отныне я могу с полной уверенностью считать задачу, стоявшую передо мною в самом начале моих исследований, выполненной.