Онтологические прогулки

Трансформировавшийся, видоизменившийся человек пытался восстановить утраченное единство рода, сформировав своим усилием намерение, которое стало определяющим для зарождающейся современной цивилизации.

Намерение невозможного.

Матрицу недостижимости.

Или на языке философии – трансценденции.

Первые тысячелетия своего существования современный человек развивался под знаком этого намерения и этой матрицы. Всмотримся в неё.

В принципе человек отдавал себе отчёт в том, что его цель недостижима и его действия безрезультатны, однако оправдывал это порядком вещей, в основу которого полагал представление об абсолюте как творце мироздания, представление о совершенном существе. От которого он отделился, которого предал и который его наказал, лишив человека непосредственного, естественного, лицом к лицу общения с собой. А заодно и беззаботной жизни, лишённой труда как верного спутника необходимости выживания.

Характерно, что человек помнил о том времени, когда от него не требовалось усилия, потому что усилие было усилием всего рода и достигалось за счёт совершенно других механизмов, чем понуждение индивидуума самого себя к действию. В роду не было индивидуумов, потому что индивидуумом, действующим субъектом был сам род, а такие феномены, или единства многообразного, или целостности живут по особым законам, которые нам ещё предстоит открывать и исследовать .Род принципиально отличен от полиса (как общества современного типа) и, прежде чем сравнивать их, необходимо создать для этого соответствующие условия и методологию.

Когда современные антропологи, этнографы и культурологи объясняют поведение древнего человека (ритуалы, танцы, рисунки и т.д.) необходимостью адаптации к внешним условиям, то есть выживанием как отдельных, отделённых (жертва или танец для лучшей охоты, праздник в честь урожая и т.д.), то они совершают незаконную в совершенном мышлении процедуру подмены древнего человека самими собой, игнорируя видовое отличие человека современного от древнего.

Живая память сохранила в нас переживание древнего блаженства единства, которое не требовало от нас никакого усилия, когда всё совершалось само собой, естественно и непринуждённо: как в тихие и спокойные годы изобилия, так и в годы стихийных бедствий и неурожаев. И мы не можем игнорировать это переживание, не можем не стремиться оживить его во всей его возможной полноте. Для чего нам – современным людям – требуется сделать непринуждённым, совершающимся само собой, естественно свою особенность, своё видовое отличие – индивидуальное внимание.

В этих сухих рассуждениях – нерв проблематики русской литературы 19-го века. Только что я описал матрицу восприятия "Горе от ума" Грибоедова", "Евгения Онегина" Пушкина, "Героя нашего времени" Лермонтова, "Сорочинской ярмарки" Гоголя, "Детства" Толстого, "Бедных людей" и "Двойника" Достоевского, "Явления Христа народу" Иванова, "Се - человек" Ге.

Русские писатели и художники столкнулись с тем, что на их глазах начинало исчезать то, о чём даже нельзя было подумать, что оно может исчезнуть, настолько оно было само собой разумеющимся и естественным, – непринуждённость жизни, её естественное течение, неважно хорошее или плохое. На их глазах исчезает непосредственность жизни, её явленность каждому, её очевидность, ставшая привычкой, "привычным от вечности", по выражению Толстого.

Эта банальность небанального, обыденность вечного, или повседневная эпифания, была настолько естественна человеку, что он начинает замечать её только тогда, когда она убывает, прячется, скрывается в подполье.

Что так восхищает Гоголя, наблюдающего свадьбу? – захваченность всех одним, даже безжизненных старушек, Что печалит его? – оставленность одним.

От чего щемит сердце Достоевского? – от исчезновения бедных собой, но полных другими людей, – Макара Девушкина и Васи Шумкова.

Русская культура 19-го века тоскует по безвозвратно уходящему прошлому и тревожно вглядывается в нарождающееся будущее. На место простосердечных Башмачкиных приходят Верховенские, "люди из бумажки", потерявшие непосредственную связь с полнотой жизни и вынужденные учиться жить по-другому. Вынужденные восстанавливать утраченную полноту, испытывая, проигрывая, перебирая себя как возможность стать человеком, и в этом испытании набирая опыт становления целостными.

Вот это становление человека самим собой, современным, соответствующим своей новой природе индивидуума хорошо проявляет матрицу недостижимости, которую этому человеку пришлось испытать до конца, во всей её полноте. Даже каждый из нас может найти её в себе, если будет достаточно внимателен.

Например, в себе найдёт её тот, кто готов встать вместе с другими в строй "потому что надо", "ради" идеалов справедливости, демократии, народа, страны, детей, идей, вождя, фюрера и т.д. Почти каждый из нас готов с широко открытыми глазами рыть канаву светлого будущего, котлован счастливой – недостижимой для нас – жизни.

Всё будет хорошо, но завтра.

Наши дети или внуки будут счастливы, но только не мы.

Идея, идеал, совершенство, абсолют – это то, к чему можно только стремиться, но никогда нельзя достичь. Поэтому ценно само стремление, именно оно делает нас достойными людьми. Мы будем вечно приближаться к совершенству, но не достигнем его. Наша участь – стремиться за горизонт, который с каждым нашим шагом в его направлении отдаляется ровно на этот самый шаг.

Мечта, стремление к недостижимому делает нас людьми.

Ахиллес никогда не догонит черпаху, хотя бежит быстрее ветра.

Стрела никогда не сдвинется с места, хотя выпущена сильной и твёрдой рукой.

Человек никогда не станет совершенным.

Сизиф обречён вечно толкать камень в гору.

Философ – стремиться к мудрости, но не стать мудрым.

Дон Кихот – бороться с мельницами.

Паскаль: "Агония Христа длится до скончания века и в это время нельзя спать".

Как характерно это – "нельзя спать"!

Мир застыл в усилии воскресения.

Какое прекрасное, но остановившееся мгновение.

Как мы упиваемся его созерцанием, полагая своё совершенство в героизме стремления к недостижимому.

В романтике невозможности.

Мы не боги. Поэтому обжигаем горшки.

Пафос благородства неблагородного существа.

Экстаз духовности бездуховного.

Человек не может доверять себе.

В этой матрице мы всё делаем alsob, "как если бы".

Как перед богом и по образцу.

По лекалам несвоего делания, стандартам, штампам.

Бренд, хит позволяют тебе прикоснуться к мечте как невозможности тебя самого. Пока ты напеваешь, ты живёшь мечтой о совершенстве, тоской по несбыточному. Тебя как бы нет и не может быть.

Ты – это облако в штанах.

Ты – герой у-топоса.

Тебе не суждено выпить грааль и попасть в небесный Иерусалим.

Потому что ты всё время роешь котлован светлого, но недостижимого будущего.

"Безумству храбрых поём мы песнь".

Мы знаем, что мы безумны, но нам это так удобно и так нравится!