Онтологические прогулки

 Что-то задевало меня в "полифонии прочтений" Игоря Волгина и его "Игр в бисер"; задело и Долинское "тексты важнее авторов". Задевало и задело не лично, - что мне авторы?, а по какому-то внутреннему сопротивлению, которое я заметил в себе и начал осторожно прояснять в последних эссе. Если в этом прояснении слышится "благородное возмущение" неблагородными поступками, казалось бы, вполне интеллигентных лиц, то это, конечно, наводка. Объявлять смерть авторам так же благородно для меня, как ставить им памятники; впрочем, одновременно и так же неблагородно.

Дело вот в чём: в русской матрице. Почему игнорировать автора, элиминировать авторство, оставляя в качестве исходного феномена-предмета культуры некие тексты (романы, симфонии, картины и т.д.) не по-русски? не в духе русской культуры? "Не в духе", конечно, не в моральном отношении, а именно в матрично-культурном, в отношении русских форм жизни.

Русский дух требует именно автора, а не его произведение, как матрицу, форму, которая станет и становится формой жизни.

Причём, заметьте, станет просто формой жизни, а не формой жизни большинства, многих или нескольких. Вообще количество людей, тем или иным образом актуализирующих некую культурную форму или форму жизни, не имеет в русской матрице никакого значения или, по крайней мере, имеет значение второстепенное. То есть здесь сразу проявляются два момента: количественный и знаниевый; а именно: количество людей, действительно столкнувшихся с некой формой, в русской матрице всегда оказывается ничтожно мало при том, что сама форма распространяется в обществе вполне активно.

И для меня совершенно не странно, когда русские имеют собственное отношение к чему-то, о чём они не имеют ни малейшего представления! Все их споры, обсуждения, конфликты и пр., возникающие, казалось бы, из ничего, из воздуха, по поводу не виденного, не читанного, не слышанного, неким мистическим образом имеют под собой веские основания. Только не принимайте меня за идиота, полагающего, что осуждение "Доктора Живаго" организовано не известными силами, а некой стихией. Берите глубже, спуститесь туда, где уже нет никаких структурных сил, каким бы могущественными они вам ни казались и какими они действительно являлись или являются. Как бы ни были они могущественны, в жизни культурных форм их нет и не может быть, особенно в русской культуре.

Я не буду разворачивать размышление в некую последовательность, а просто поброжу по топосу рассматриваемой темы о роли авторства в русской жизни.

На западе непосредственное предметное знакомство с формой обязательно, поэтому чем большое распространение получает, например, некое произведение или действие, тем большее значение имеет оно на развитие общества. Нераспроданная, непрочитанная и не обсуждаемая книга самим этим фактом для западной культуры бесполезна. В русской культуре по-другому: количество тиражей и продаж, частота звучания по радио или показа по телевидению общественно бесполезны (в культурно-матричном смысле, конечно, не упускайте это из вида). Бесчисленные тиражи стихов Сергея Михалкова, или учебников по истории Сталина, или лекций Лысенко не оставили в матрице русской культуры, а, следовательно, в нас самих, ни малейшего следа. А вот мало читанные или вовсе не читанные записи Циолковского, "Доктор Живаго" Пастернака или "Жизнь и судьба" отложились в русской матрице живыми формами, питающими нас источниками.

Так как же мы, русские, добираемся до этих предметно недоступных, но явно определяющих нас форм?!

Вопрос вопросов русской жизни!

Ответить этот вопрос в рамках западной модели мышления невозможно, не потому что данная модель ущербна, а потому, что она предметная и может отвечать только на предметно поставленные вопросы. А вот в русской модели мышления нет никаких трудностей в разрешении этой проблемы несоответствия количества знающих и общественного значения. Повторю: абсолютно большая часть того, что является наиболее распространенным контентом российского общества, как минимум, культурно бесполезна; при этом неважно, будут ли это идеи о родстве с татарами, третьем риме, святой руси, имперском самодержавии, мировой революции или демократии. Весь этот информационный хлам, как бы он ни был выряжен и выражен, не имел раньше, не имеет сейчас и не будет иметь в обозримом будущем никакого формирующего для нас значения. Он заполняет предметный вакуум и только, собственно, в этом его основное назначение: качество рекламы значения не имеет, имеет только сам факт трансляции в сми; не имеет значения, что говорит чиновник, депутат, академик-профессор или телеведущий: что бы они ни сказали, сделали или написали их слова так и останутся только словами и никогда не станут общественной формой. Более того, даже то, что они делают и что, казалось бы, становится всеобщим и общественно значимым, например, террор против собственного народа, устроенный коммунистами, или сегодняшнее тотальное воровство культурно нейтрально, не затрагивает основ русской жизни.

Почему?

Потому что русские имитируют предметную социальность по предоставляемым им в данный момент клише доносов или распилов в ситуации, когда порваны "небесные струны" (Антон Чехов), то есть когда отсутствуют живые связи, соединяющие русское внимание с действием. Имитация, подмена, подлог всегда заполняют существующую пустоту, зияющие дыры общественной целостности. К середине 18 века брешь в русской целостности стала стремительно увеличиваться, в основном по двум причинам: потерей православием связующего значения и индивидуализацией русского человека. Однако меня мало интересует то, каким именно образом стал заполняться образовавшийся вакуум, понятно, что в соответствии с  исторически случайными обстоятельствами это стало происходить по западным лекалам предметных форм. Например, зеркал телесных и мыслительных: русский человек впервые увидел своё небритое, беззубое, скалящее отражение в зеркале и смог сравнить его с напомаженной физиономией улыбающегося француза или даже немца. Впрочем, с тех пор прошло уже более 300 лет, но мало что изменилось, мы до сих пор глядимся в зеркала только для того, чтобы иметь хоть какой-то свой образ, пусть даже образец его взят из "Космополитана".

Следующий вопрос вопросов русской жизни: а остались ли вообще живые связи? сохранилась ли хоть одна небесная струна? не умерла ли уже русская культура? не имеем ли мы дело с фантомом, а не культурой? Вопросы совершенно не риторические. Хотя шансов на то, что мы ещё держим небесные струны, кажется, никаких нет. Создаётся впечатление, что мы безвозвратно потеряли самое важное и поэтому последние века нас водят бесы имитации, а наше всё – русское слово, только грезит о живом русском, всего лишь собирает уже умерших русских и переводит их на тучную южную землю.

Грёзы воображения и возрождения.

Может, действительно, русское осталось только в слове?

Может, действительно, русское осталось только в памяти?

Может, действительно, русское окончательно оторвалось от нашей сирой равнины и этим шаром летит бесцельно в сияющую ночь?

Может, мы, русские, остались только мифом?

Есть ли ещё у нас родная земля?