Онтологические прогулки

     От реконструкции русской культуры я буду постепенно переходить (постоянно возвращаясь к реконструкции) к рассмотрению положения русского в современном мире, поиску его места в здесь и сейчас существования, вне зависимости от того, насколько русская культура, как и другие модусы индоевропейской цивилизации, жива и может считаться существующей в своей отдельности и отделённости от них; но не только от них, но и от культур других цивилизаций, прежде всего – арабской, а также африканской, американской и еврейской, если последнюю можно выделять в качестве особой цивилизации. Интенсивность мирового взаимодействия разрушила внешние границы различных культур, но не разрушила действовавшие в них матрицы формирования человека, так что сегодня, в этом быстро уменьшающемся, съеживающемся мире, в котором становится слишком тесно, чтобы жить отдельно и самому по себе, друг другу предстоят и вступают в многостороннее взаимодействие между собой совершенно разные люди.

     Представлявшийся почти бесконечным прежде мир с разбросанными по нему и далекими друг от друга деревнями-культурами сузился в наши дни до мегаполиса (но очень скоро сдуется до почти городка) с различными районами и кварталами, подворотнями и тупиками, диаспорами и сектами, меньшинствами и сообществами, бомжами и фриками-одиночками. Город, по определению Аристотеля, это "единство непохожих". Живущие в нём люди отличаются друг от друга по расовой принадлежности, месту рождения, воспитанию, образованию, имущественному положению и т.д., но прежде всего они непохожи друг на друга по типу внимания, интенциям восприятия и характеру поведения, в которых каждый человек – наследник той культуры, в которой он сформировался. Этот невидимый внутренний человек, "вещь в себе" современности, живёт и действует так, как будто его (внутренняя) культура – естественная и в этом смысле единственно существующая на свете, само собой разумеющаяся и уже только поэтому правильная и имеющая право на свободное распространение.

     Однако практика современного мира показала, что естественное культурное поведение в условиях взаимодействия людей различных культур совершенно не естественно, не эффективно и часто даже разрушительно не только для развития, но и для простого поддержания и продолжения этого взаимодействия. "Трудности перевода" людей из их естественного (в культурном смысле) состояния и поведения в состояние и поведение, имеющее всеобщий, а не особенный характер, - наиболее характерны для сегодняшнего дня и проявляются тотально, от самых простых бытовых, до деловых и международных отношений.

     Слегка изменив слова, но не суть, категорический императив И. Канта можно воспроизвести следующим образом: "поступай так, чтобы максимы твоего поведения могли стать нормами всеобщего законодательства"; обратите внимание на то, что Кант не требует от человека поступать по всеобщим нормам/законам, ни в коем случае!  Иначе Кант из философа немедленно превратился бы в моралиста или проповедника (каковым нам так хочется его видеть); вчитайтесь в его формулу и вы увидите, что философ предлагает нам действовать таким образом, чтобы наше - ненормированное! незаконное! невсеобщее! действие только могло стать, никак ею не являясь, всеобщей нормой. То есть как истинный философ Кант советует нам правильно или мудро сформировать намерение, а именно: не действовать по нормам (уже существующим, какова бы ни была степень их распространения), а действовать в намерении всеобщности (независимо от степени её наличного осуществления или даже вообще такой возможности).

     Не закон/правило/норма сама, а "Я сам", Я должен стать правилом/нормой/законом, только Я-сам-в-себе-собой могу ввести в мир всеобщее, для чего я должен – в противостоянии один на один с миром наличного, в пафосе Растиньяка "теперь между мной и тобой" (Парижем) – распредметить этот мир, втянуть себя в начало его формирования, присутствовать при его творении, стать со-творцом того, что сейчас случится и что станет тем самым нормой/правилом/законом. Мераб Мамардашвили называл это "метафизическим апостериори", случившимся опытом (действием), который стал законом (всеобщим) и останется таковым, пока в нём сохраняется в качестве действующей причины всеобщее.

     Философия с самого начала своего появления обращала внимание человека на то, что именно он сам – человек – является мерой всех вещей, истиной в последней инстанции, но только в том случае, если он действует не предметно, не практично, не морально, не законно, не правильно, не нормально, а мудро, в намерении всеобщего или одного, единого, в намерении единства. Что требует от человека не столько опыта предметного взаимодействия, но прежде всего и по-преимуществу умения формировать намерение, то есть (мудро) направлять своё внимание на всеобщее и удерживать это внимание до тех пор, пока не сформируется намерение, консолидирующее все элементы действия человека в топосе всеобщего.

     Однако что хорошо знакомо немцу, смерть как неизвестно русскому, у которого нет ни малейших проблем с намерением всеобщего, которое он впитал с молоком матери, но у которого, в отличие от немца, очень большие проблемы с предметным взаимодействием, которое его глаза практически не видят. Всё, что относится к предметности, то есть к наличному существованию, быту, сельскому хозяйству, производству, построению общества, государственным институтам и межгосударственным отношениям, - всё это представляется русскому неясным, размытым, размазанным, мельтешащим, скачущим, мелким, в общем, представляется ему блохой, укусы которой он хорошо чувствует, но внимательно разглядеть, а, тем более, поймать и подковать которую он не может даже по большим праздникам. Дело, конечно, не в его способностях, а в том, что его сформировала другая (русская) культура, формируюшей матрицей которой является направленность на единство (стихию творения, жизнь); так что, как бы ни был талантлив, рукаст, пронырлив и задорен русский Задорнова, этот русский всё-таки Хлестаков, Ноздрёв и Обломов, а не Штольц.

     Русский философ не тот, кто внимает всеобщему (в этом мы все – философы от рождения), а тот, кто сумел из этого всеобщего дотянуться до предметного, кто сумел опустить небеса на землю, дотянуться до неё и этим прикосновением установить с ней связь, протянуть "небесную струну" (Антон Чехов), укрепиться на ней и ухаживать за ней, превратить запущенный, заросший и совершенно одичавший  сад Плюшкина в вишнёвый сад Чехова, в родство, единство человека и земли, в живой топос, в "миргород", в "мирный уголок" (Гоголь), а не блоху существования.