Онтологические прогулки

     Единство и отдельное

     Русское единство (как и соборность) принято представлять как некое особое единство, специфическую общность людей, однако это представление ошибочно или намеренно ошибочно, то есть распространялось и распространяется с целью заменить словом "зияющую" (по А. Зиновьеву) пустоту, прикрыть отсутствие единства. По признакам крови, территории, языка, вероисповедания, образования, фолклора и т.д., русские не отличаются от немцев, индусов или австралийских аборигенов, они также едины, как и большинство других; более того, реконструируя русскую культуру последние двадцать лет, я не увидел ни одного специального, особенного, характерного именно для русских признака единства: его нет, и именно это характерно для русских.

     Единство русских - обман.

     Для того чтобы рассмотреть данное положение вещей более внимательно и в более чистом виде, необходимо учесть то обстоятельство, что российская государственность уничтожала и уничтожает до сих пор (насколько это вообще в пределах её сил) любую возможность действительного объединения людей друг с другом ВНЕ, ПОМИМО этой государственности, в чем бы эта возможность ни заключалась: церкви, секте, идеологии, интернете, собственности или поэзии. Предоставляемые (навязанные) государством способы объединения людей не объединяли, поскольку служили не их интересам, а интересам государства. Любая инициатива, идущая от людей (на тщеславном официальном языке - "снизу"), немедленно пресекалась и подменялась инициативой государства, например, белые ленты на автомобилях как знак протеста автовладельцев быстро подменили "гвардейскими" ленточками, связав их с днем победы. По этой же схеме появились и могилы неизвестному солдату, и "бессмертный полк", и патриотические митинги, и многое другое.

     Итак, "стихийно" (ещё одно определение ненавистной государству активности и самостоятельности человека) возникающее взаимодействие людей российское государство или уничтожает, или прибирает к рукам, поэтому в этом государстве (пока оно существует) возможны только те способы взаимодействия одного человека с другим или с другими, которые государство не может ни уничтожить, ни полностью контролировать, например, интернет, который, конечно, оно будет настойчиво пытаться сделать "своим". Формы взаимодействия, созданные самим государством как обязательные для всех, например, приход, община, усадьба, колхоз, пионерия, комсомол или партия, по определению являются не действительными формами единства, а псевдокультурными формами, средствами организации и контроля. Так что нет никаких причин умиляться русским приходам, общинам, усадьбам или колхозам, поскольку к формирующим матрицам русской культуры они никакого отношения не имеют и, следовательно, не имеют никакого отношения к русскому единству.

     То есть сами по себе безжизненные, мертвые и пустые квазиформы русские наполнили неким своим, живым содержанием, которое, собственно, только и позволило русским жить этими квазиформами. Конечно, разрушение тысячелетних родовых форм сильно, почти катастрофически, повлияло на возможности русских жить по-русски, оставив крайне узкий горизонт действительно русского в новой государственности, поэтому каждая возможность, пусть даже самая уродливая, например, крепостничество, наполнялась живым содержанием. Государство давало русским жить по-русски ровно настолько, насколько русские могли жить в этом государстве по-русски. И мера эта ничтожна, поскольку предложенные государством квазиформы не имели ничего специально русского, не были созданы именно для русских, то есть были пригодны для человека любой культуры, например, для сегодняшних гастербайтеров. Собственно, чем больше людей пришлых, тем легче их контролировать, - простая формула российского "государственного" единства. Вернемся к единству русскому.

     Матрица русского единства в условиях и родовой, и современной цивилизации не имеет отношения к родовому единству людей (как привыкли представлять себе специалисты вместе с обывателями), но только к единству жизни как стихии творения. Русских формирует особая направленность внимания, - направленность на живую стихию творения, не творчества, каким бы оно ни было, а именно творения. Только эта направленность и объединяет русских как людей особой культуры, а не родственников по крови, живущих на одной территории; именно эта направленность и задает перспективу русского в современном мире: русские - это те, кто способен выстраивать и удерживать внимание на особом горизонте бытия, горизонте, в котором формируются "вихри" (по Демокриту) жизни; то, что для западной культуры является невозможным ("находится в глубоком колодце" Демокрита) и для своего осуществления требует специальной работы, русскому возможно само собой, даром, просто так. Справедливости ради стоит заметить, что европейская культура, особенно античная, сделала или, по крайней мере, пыталась сделать для освещения и освоения этого "колодца" намного больше, чем русская.

     Впрочем, русскую культуру мало заботила эта её собственная особенность прежде всего потому, что опыт самоидентификации она позаимствовала у опередивших её европейцев, в результате чего начала поиск идентичности в горизонте западной культуры, формирующей матрицей которой является направленность внимания на предметное взаимодействие или на отдельное, отдельность. Именно отношение к предметности (отдельному) стало основанием, как теперь видно (правда, может одному мне), псевдорусской идентичности, выразившейся в появлении двух основных её направлений - западного (позитивное отношение к отдельности) и "местного", "почвенного", славянофильского (негативное отношение к отдельности).

     В соответствии с этим отношением "западники" стали воспринимать русскую культуру как часть культуры западной, как её недоразвитый элемент, задачей которого является равнение на далеко ушедшего вперед старшего брата и следование ему, пусть с учетом местных особенностей. Славянофилы же относились к доминированию предметности резко отрицательно и искренне пытались найти альтернативу отдельности, в тоже время полагая в основу своих поисков отдельность как исходный принцип. Логичным следствием таких поисков и стало "русское единство", "соборность", "общность" и её конкретные формы - церковь с приходом и деревня с общиной. Из этой скрытой самоидентификации по западному, а не по собственному критерию и вышла российская философия второй половины 19-го и первой половины 20-го веков с её пафосным, возвышенным и совершенно неуместным призывом к возрождению/созданию единой вселенской церкви. Вообще церковное или духовное мессианство стало отличительной чертой российского мировоззрения, так что если вы разговариваете или читаете того, кто предрекает небывалое, вселенское духовное/церковное/державное или т.д. возрождение, значит вы столкнулись с типичным российским недорусским; здесь, как и в большинстве случаев и за редким исключением, действует следующее правило: российское значит не русское, так как оно (российское) строится на заимствованном принципе отдельности.

     Творение и тварь

     Повторяю не в первый раз: матрица русской культуры формирует направленность внимания не на творчество, в чем бы оно ни заключалось, а именно и только на творение в его точном и строгом смысле, а именно: "создание всего из его ничего". Ни библейское описание сотворения мира, ни теории типа теории большого взрыва к строгому значению термина "творение" отношения не имеют, поскольку творение принципиально не разово, не однажды, не сразу и т.д. Любые попытки найти начальный и определяющий момент возникновения всего сущего или даже вот этого мира, в котором мы живем, лишают термин "творение" его собственного значения, которое включает в себя несколько равнозначных элементов:

     - во-первых, элемент созидания-разрушения;

     - во-вторых, элемент атомарности;

     - в-третьих, элемент пустоты;

     - в-четвертых, элемент вихря/тенденции/направленности;

     - в-пятых, элемент содрогания или спутанности;

     - в-шестых, элемент трансформации и, наконец,

     - в-седьмых, элемент намерения.

     Это минимальный набор тензоров, характеризующих такой сложный феномен, как творение, и привел я его только для того, чтобы отделить термин "творение" от его слишком распространенных интерпретаций, мешающих по достоинству оценить совершенство русской матрицы (в принципе своей единственной задачей я мог бы оставить именно раскрытие совершенства русской культуры, а всю остальную работу посчитать за сопутствуюшую этой единственной задаче, но по причине полного отсутствия у меня пафоса, я не делаю и этого: как пойдет, так и будет). Итак, творение и не разово, и не постоянно (не процессуально); и не единственно, и не множественно; и не созидательно, и не разрушительно; и не случайно, и не нарочно; и т.д.

     Творение феноменально, представляет собой собственно жизнь, стихию, континуум с множеством разнообразных, но равнозначных тензоров, элементов, феноменов, процессов, мерцание мультиленной, хаос, вихрь, единое, одно. И вот именно этой стихией живет культурное внимание русского, внимание, которое сам он не может отследить, не потому, что глуп, а потому, что УЖЕ так внимает, уже находится в этом горизонте внимания и выйти из него, чтобы посмотреть на себя со стороны, не может. Чтобы отследить русское внимание, нужно иметь достаточный опыт 1) европейской направленности внимания, 2) восточной направленности внимания и 3) современного мышления или опыт собственно мышления, потому что никакого другого мышления не существует. То есть необходимым условием корректной самоидентификации является не только полное освоение опыта индоевропейской цивилизации, но и опыта современности, что достаточно сложно. Мне это удалось только потому, что меня не существует как социальной единицы, как агента общественных взаимодействий, как элемента институциональных иерархий. Я знаком и общаюсь только с человечеством и с несколькими, равными мне, людьми. Я потерялся и исчез, как герой Антониони, даже не меняя паспорт.

     Русская культура внимает творению, но почти слепа и глуха к тварям, тварному, отдельному существованию - человека, животного, растения, камня; слепа и глуха не потому, что презирает или ненавидит тварное, а потому что оно находится на периферии её внимания и поэтому видится смазано, нечетко, расплывчато, как в тумане. Русская культура, как косой Левша, может иметь необыкновенный талант предметности, может развить какую-нибудь искусность, скосив один глаз в сторону, но всё равно не сможет в совершенстве скоординировать взаимодействие предметов и всё равно подкует блоху так, что та не сможет танцевать.

     Вообще русский воспринимает отдельное, тварное смазано, полупрорисовано-полустерто, поэтому в некоторой степени к нему равнодушен, видит его как не совсем живое, поэтому может и убить, не со зла, а как чеховскую чайку, случайно, или потому, что все убивают/доносят/крадут. Поскольку он взаимодействует с "полуживыми", то он и себя воспринимает и переживает таким же, не вполне определенным, скульптурным, осязаемым. Если же ему удается заметить хоть какую-то предметную определенность, причинно-следственную зависимость, он впадает в педантизм, настаивает именно на том, что увидел, но не потому, что увиденное им истинно, подтверждается и согласуется с его опытом и опытом других, а потому, что он увидел лишь это и другого не видит.