Онтологические прогулки

     Реконструируя русскую культуру, я неоднократно упоминал дрёму, забытье, хандру, полусон и др. как характеризующие её особенность феномены, не отличая их друг от друга, правда, и не отождествляя их. Теперь можно всмотреться в каждый из этих специфически русских феноменов более подробно, как в их отношении друг к другу, так и в отношении каждого из них к доминирующей матрице русской культуры.

     Феноменология русского забытья имеет прямое и непосредственное отношение к такому модусу русской матрицы как единство: забытьё представляет собой технос достижения такого состояния, в котором устанавливается или достигается полное и совершенное равенство всех элементов происходящего, например, в случае косьбы – единство косца, косы, травы, земли, единство, которое уравнивает многообразное, но не отменяет при этом его разнообразия. Достигнутое единство всего есть забытьё себя как отдельного, как того, кто косит траву здесь и сейчас, в одиночку или в компании с кем-то ещё, на своём или чужом лугу и т.д.

     Достигший забытья счастлив, как только может быть счастлив русский - полнотой единства или единством многообразного, которое говорит с ним на языке беспредельности, помогает ему в бесцельном полете в сияющей ночи. Забыться ни в коем случае не означает забыть себя, "уснуть и видеть сны", забыться значит перестать отделять другое от себя и отделяться самому от чего бы то ни было: собственно, это и есть основное переживание человека родовой цивилизации, когда человек и жил, и был целым родом: естественно и непосредственно. На вопрос: "кто ты?", родовой человек совершенно искренне и справедливо ответил бы: "я красный попугай", "я черепаха" или "я гора", и был бы прав, но не потому, что он переживал себя именно красным попугаем или горой, а потому, что вообще не переживал собой (себя), а только всем родом (род). 

     Человека родовой цивилизации от человека цивилизации современной принципиально отличает именно это "родоощущение", "родопереживание", "родовосприятие", тогда как современный человек переживает себя, ощущает себя, воспринимает мир (и себя) и поэтому не может впадать в забытье, испытывать забытье, он понимает под этим термином один из видов потери памяти или идентичности. Однако вполне можно быть в твердой памяти и ясном уме, воспринимать полноту разнообразия и одновременно совершенно не переживать/воспринимать при этом себя как отдельного/отличного! Впадение в забытье делало русского счастливым само собой, без каких бы то ни было усилий или мыслей с его стороны, даром, просто так, самим фактом достижения забытья. Здесь можно добавить, что в русской культуре технология ("естественная" или традиционная технология) впадения или достижения забытья к сегодняшнему дню полностью исчезла, искусственная же не разрабатывалась, а если и разрабатывалась, то только подпольно (в этом государстве по-другому никак) и, следовательно, тоже не существует; если же кто-нибудь заявлял или заявляет, что обладает такой технологией, то он вводит себя и других в заблуждение или просто мошенник, потому что такие технологии не разрабатываются одиночками, как бы гениальны они ни были, на создание подобных технологий необходимы столетия скоординированных усилий многих.

     Забытье, как действующая технология русской культуры, исчезла вместе с этой культурой.

     Дрёма и мечта

     Если феномен забытья имеет отношение к модусу единства, то феномен дрёмы к совершенно другому модусу формирующей русской матрицы, а именно: к намерению. Соответственно, дрёма никак не может быть  для человека "естественным", так сказать, "впадательным" феноменом, но требует от него специальных усилий, что, в свою очередь, означает, что дрёма возникает на поздних этапах жизни родового общества, когда стала явственно ощущаться необходимость сохранения исчезающего рода, а человек обнаружил – впервые для себя – возможность и необходимость делать нечто самому.

     Понятно, что дрёма возникает из забытья, как намерение возникает из единства: рушится единство родовой жизни, - человек начинает ощущать себя отдельным/отделяющимся и естественно стремится восстановить единство рода.

     Направленное на горизонт родового единства коллективное (родовое же) внимание, удержанное достаточное время, сформировало намерение единства, которое теперь достигалось не само собой, не естественно, как в случае забытья, через простое воспроизведение действия (косьбы, танца, пения, охоты), а "искусственно", благодаря особой технологии полу-сна (Н. Гоголь) или дрёмы, суть которой заключается в создании некоего ядра, определенного абстрактного содержания, В котором можно было "видеть" (в смысле видения или визионерства) единство рода; именно видеть, увидеть, усмотреть, высмотреть, рассмотреть, заметить, но ни в коем случае – не представить, вообразить, придумать, предположить. Именно в этом существенная разница между русскими и европейцами: первые выбрали (ничего не выбирая, конечно, а, скорее, следуя предпочтениям, склонностям) видеть единство, вторые – его создавать.

     Эта разница, не в формировании горизонта внимания – он был одинаков: восстановление единства, а в его освоении, и стала одной из решающих причин появления различных модусов индоевропейской цивилизации: западного (европейского) с акцентом на созидание через воображение, мечтание; восточного с акцентом на скоординированность, уравновешенность и русского (славянского) с акцентом на видение, усмотрение, которое достигалось в дрёме. Мечта западной культуры – самая дальняя точка открывающегося горизонта, точка, которая не может застыть на месте и ждать, пока человек её достигнет, но всё время сдвигается на край, маня, притягивая, завораживая. Созерцание (йога) востока – точка, на которой находится человек и с которой он должен втягивать, притягивать горизонт событий, уравновешивая себя расширением (или сдерживать давление наступающего горизонта сужением себя).

     Дрёма русской культуры – точка, растянутая в струну ("небесная струна А. Чехова), которая удерживает, сдерживает разбегающееся друг от друга и одновременно центробежное отдельное тем, что в нем видится единым, одним, целым; не воображается, а именно видится, полуснится, как таблица Менделеева, геометрия Лобачевского или общее дело воскрешения Федорова. Дрёма – это всегда опыт визионерства, подобный видению ангела смерти Гоголем или розы мира Андреевым (я привожу эти примеры не для того, чтобы на их основании судить о дреме, а, наоборот, чтобы эти примеры нашли, наконец, свой топос восприятия). Однако формирующей частью дремы является не визуальное, а именно абстрактное содержание, связь, сплетение разнообразного в единое целое – миров Андреева, параллельных Лобачевского, элементов Менделеева.

     В отличие от забытья, которое для своего осуществления нуждается в самодействующих культурных формах, дрема, и как более молодой, и как более "актуальный" (современный) феномен, вполне доступна и одному человеку, одиночке, поскольку главным условием ее осуществления является соответствующим образом направленное и удержанное внимание, которое становится действующей причиной формирования намерения единства, единством чего/кого оно бы ни было.

     Человек дремлет единством всего, что едино человеком.