Русская философия. Совершенное мышление 236. Федя, дичь!
В середине нулевых выходит «Удовольствие мыслить иначе» Федора Гиренка. Со времени выхода его «Метафизики пата» прошло более 10 лет. И каких лет! В этот промежуток уложилось так много, что в другое время хватило бы на столетие, но только не для тех, кто живет прошлым и кто наступившее время возможной свободы, которое само по себе уникально, для истории России крайне редко и поэтому бесценно, воспринимает как пат:
«Я археоавангардист, то есть для меня прошлое не умерло. Оно говорит на языке будущего. Но будущее без прошлого не имеет силы. Бессильны разум, знание. Чтобы дать им силу, их нужно соединить с первобытной эмоцией, с дикой страстью. Это все и составляет смысл археоавангардизма».
Основные положения новой книги практически дословно повторяют положения предыдущей, автор не удосужился не только поработать над ними, но хотя бы их освежить. Не до этого, теперь он профессор, заведующей кафедрой антропологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Послушаем ровный стук топора главного российского антрополога:
«Поскольку мысль – это всегда новая мысль, а бытие – это всегда одно и то же бытие, постольку мышление и бытие не могут встретиться. И поэтому мысль может начинать себя всякий раз заново без оглядки на бытие. В итоге входным билетом в современную философию становится не тождество бытия и мышления, а идея самоактуализации самости. Благодаря свойству самоактуализации самости возникает реальность».
Реальность здесь - это не бытие, которое «всегда одно и то же» и о котором сказать больше нечего, реальность здесь – это бытие реальных, актуальных, «раздраженных своими галлюцинациями», «диких», «лихих» пацанов:
«Самость без Я – это мыслящий хаос, то есть то, что может стать иным, только воздействуя на себя. Это мыслящая, но не разумная субстанция. Никто не может сказать, что он сделал. Ты можешь говорить только о том, что находишь себя в режиме делания. Ты больше не субъект, а значит, и не мыслитель.
Чтобы кристаллизовались смыслы актуального, требуется визуализация и театрализация невозможного, то есть внутреннего опыта. Предельным пунктом внутреннего опыта являются так называемые симулякры, беспредметность которых разрушает объективирующие функции сознания, лишает смысла его интенциональную структуру. Сознание – это уже не целесообразность без цели, не надежда, структурирующая мир, а чистая самость, спонтанное раздражение себя своими галлюцинациями.
Самость – присутствие себя по отношению к себе. Самость обладает свойством самоактуализации. Благодаря этому свойству она существует вне и помимо индивидуальных усилий человека стать человеком. В самости можно пребывать или не пребывать. В ней возникают структуры без всякого воздействия извне».
Вот уж действительно российский философ, раздраженный собственными фантазиями! Как новый русский, напяливший на себя малиновый пиджак западного ширпотреба, наш философ рядится в сшитую для себя и на себя другими терминологию, в которой действительно выглядит диким, опирающимся не на опыт мышления, а исключительно на воображение:
«Современная философия нуждается не в опыте, а в воображении, потому что опыт линейно упорядочен, вербально выразим. Опыту нужна память. Воображению нужна галлюцинация, вневременная одномоментность, то, что не раскладывается в последовательности знаков. Мир - это не текст, а объективированная галлюцинация. В мысли соединяются воображение и опыт. Предел мысли – в немыслимом, в безумном (заумном). Истоки ума находятся в безумии. Безумие – это не отсутствие ума. Это то, что может подарить себе ум. Пустоте может противостоять только уже-понимание, но оно ограничено воздействием себя на самого себя. Чтобы достать из глубины смыслы уже-понимания нужна визуализация теоретического дискурса, а также его театрализация. Ибо в них объект дан вместе с языком его понимания, то есть объект дан в горизонте субъективирующего мышления. А это значит, что кризис понятийного мышления состоит в отделенности объекта от языка его понимания. Сказанное философией может иметь смысл только на фоне несказанного, недоговоренного и одновременно на фоне сверхсказанного. Вот они-то и подлежат символизации».
Сейчас, спустя еще одно десятилетие, наглядно видно, что значит визуализировать и театрализировать собственные фантазии, превращать мир в объективированную галлюцинацию: за это время на наших глазах лихие пацаны выстроили объективированную галлюцинацию современного государства, в котором все сказанное ими имеет смысл только на фоне ими же недоговоренного. Которое и должны подвергнуть символизации назначенные ими для этого философы и которые честно оговаривают философию:
«Предмет философии – сама философия. Суть философии состоит в ее самооговаривании. Философия состоит из индивидуализированных, авторских знаков. Авторский знак – это не знак, а символ, который нельзя перевести на язык знаков. У философии нет отличного от нее предмета, нет своего языка и нет специального метода. Беспредметность философии ставит под вопрос любое знание, которое всегда случайно. Философия ничего содержательного сказать не может. Важно, что она бытийствует в момент исполнения своего бытия, в момент своего говорения. И это ее говорение не имеет внутри себя смены состояний. Философия – это длящаяся вечность выговариваемого ею смысла. Это как бы уже пройденная бесконечность. Немота бесконечного смысла. Самооговаривание философии, ее сакральное бормотание. Философия не системна, фрагментарна. Ее мышление парадоксально. Ее мысль не завершается знанием, она о невозможном. Философ – это «волонтер духа», способный разогреть себя до плазменного состояния своей самости. Философия – это наше уже-сознание».
В чем действительно не откажешь этому певцу безумия, так это в чутье: включите любой федеральный канал или радиостанцию, загляните на университетскую кафедру или школьный урок, откройте любую книгу или газету, там вы найдете именно это – сакральное бормотание, объективацию галлюцинаций, раздражение и дикие страсти «волонтеров духа», тех, кто сумел «разогреть себя до плазменного состояния своей самости» и существует «вне и помимо индивидуальных усилий человека стать человеком». Пророк сегодня - симулянт, наносящий себе ущерб тем, что молчит об истине, но водит мистериальные хороводы с такими же, как он «без-личностями», пением очаровывающих себя самих до эмоционального экстаза:
«Чувство всегда предваряет мысль, ибо чувство дает существование невозможному, а мысль воображает несуществующим то, что есть. Философия, отказавшись от Я, смещая его из центра, приводит нас к состоянию, в котором нам нужно уже не мыслить, а быть подобными Пифии. Поэтому современный философ не мыслит, а пророчествует. Он удерживает не мысль во времени, а себя в мысли. Он не эксперт, а пифия, поэт, пророк. Реальность – это продукт самоактуализации самости человека. И в этом смысле она ничем не отличается от сознания, которое появляется не для отражения мира, а для воздействия на самого себя, для причинения себе ущерба. Внутреннее знание, достигаемое симуляцией, предшествует внешнему знанию, получаемому имитацией. Симулируют невозможное. Имитируют наличное. Человек относится к невозможному в составе наличного. Если возможное реализуется, то невозможное актуализируется. Быть на своем месте – значит самому себе дать имя и тем самым овладеть полным бытием, которое не нуждается в коммуникации. Быть на своем месте – значит быть молчаливым, тогда как вступать в коммуникацию – значит сообщать о том, что ты не на месте, что тебя унесло потоком времени, что ты частичное существо. Коммуникация - это просто способ сожительства со временем, с условным, с частичностью. Для того чтобы коммуницировать, то есть быть вместе и одновременно быть в состоянии неуместности, нужно не только забыть о своей самости, но и необходимо научиться лгать, обманывать. Обман и ложь составляют содержание жизни коммуникативного целого. Истина некоммуникативна. Поэтому она подлежит знаковому забвению. Истина всегда сопряжена с символом, а символ с молчанием. Уже-сознание предстает как носитель множества бессловесных смыслов, как предельный горизонт их развертывания, на фоне которого, в свою очередь, конституируется мышление. Будучи эмоцией, оно отделяет человека от реальности тел и их смеси и одновременно задает возможность чувственности, которая структурирует поле реальности. Это речь без автора речи. Некое безличностное речение. Уже-сознание мистериально, то есть оно существует в хороводе, в пении очаровывающих себя самого песен. Оно приводит к состоянию эмоционального экстаза, в котором нет места оппозициям бинарного типа, линейному взгляду на мир. Коммуникативное целое замещает мистерию. В мистерии доминирует эмоция, в коммуникации – язык. Эмоция склеивает образы, язык рассеивает энергию образа. В коммуникативный проект современности эмоция встраивается как невербальная коммуникация, как жест, которым дает о себе знать одиночество».
Еще одна характерная черта российского (российский не значит русский) философа – постоянно возвращаться к тому, что «необходимо научиться лгать, обманывать» и «отказываться называть вещи своими именами» (как, например, и у Александра Секацкого), «предаваться немоте». После чего можно приступать к созданию русской философии, основным содержанием которой, после «обессмысливания языка европейской философии», станет «оживление немотствующих черепков недавнего прошлого». Мистерия оживления, как и положено, примитивно проста – это «пересказ в авангардных терминах». Теперь на университетских кафедрах заняты именно этим - обессмысливанием и пересказами:
«Событиям противостоят смыслы, которые всегда что-то скрывают и хранят. Нуждаясь в тишине молчания, они отказываются называть вещи своими именами. И этим отказом создают мистериальный порядок быта. Каждый выбирает, говорить ему или молчать. Видеть или не замечать увиденное. Встраиваться в событийный порядок мира или следовать мистериальному порядку первобыта. Предаться немоте смысла. Археоавангардистский дискурс русской философии состоит в том, чтобы, оборачиваясь спиной к Европе, успеть заглянуть в самого себя. Не оборачиваясь, в себя не заглянешь, от своего имени не заговоришь. Нам нет нужды отказываться от языка, тем и проблематизаций европейской философии. Нужно обессмыслить язык европейской философии, перестроить его так, чтобы он работал на архе русского человека, подчиняясь логике его дословного. Европейская философия – это загрунтованный холст, на который мы будем наносить письмена своей души. Изучая прошлое и будущее, археоавангард сталкивается с немотствующими черепками недавнего прошлого. Чтобы дать им голос, их нужно оживить. То есть пересказать в авангардных терминах. Тем самым мы можем изменить смысл как авангарда, так и архе. Одновременно возрождая голос славянофилов в структуре русского сознания. Дословное расширяет возможности слова, голос немотствующего расширяет возможности речи. Во всех этих случаях происходит расширение сознания».
Профессорские пересказы разбавлены (без этого не обходится ни одно сакральное бормотание) темами «антропологической катастрофы», «пустоте и смерти культуры», «исчезновения человека» и так далее:
«Бытие – способ существования подлинного, дословного. Бытие совершается наедине с собой в присутствие бога. Чтобы быть, не нужно убегать из цивилизации. Нужно лишь научиться говорить с собой о себе. Доминирование структуры «как бы» привело к антропологической катастрофе. Всякий культурный человек является пустым человеком. Эта пустота маскируется непрерывно возобновляемой речью. Словом. Противостоит слову-речи не кто иной, как варвар. Примитив. Я думаю, что третье тысячелетие начинается с осознания возможных последствий столкновения между культурным человеком и наивностью примитива, словом и дословностью, симуляцией и непосредственностью. Порядок современности образован так называемой антропологической катастрофой. Исчезновением человека. Человек исчез, а следы остались. И искусство идет по этим следам. Но память тускнеет, и следа человека теряются. И поэтому мало кто помнит, что человек – это душа. А личность – это принципы. Современное искусство представляет собой крик человека, редуцированного к личности. Искусство археоавангарда слышит этот крик и сочувствует человеку. Момент, когда прошлое, продавливая настоящее, оказывается в будущем, я называю археоавангардом. Есть прошлое в формах будущего. Есть индивидуальная множественность существующего и попытки совмещения случайной фактичности с первосмыслом. Археоавангард отказывается от идеи личности. Она не ищет совмещения с первобытной природой человека. Люди перестали делать то, что хочется душе. Ведь личность начинается с распада души органического человека. Пустота органического человека оберегает его от личности и делает его открытым для иного. И в этом зазоре возможно сопряжение с иным миром, с тем, что усиливает твои усилия, расширяет их так, что происходит синергия. Ведь для того, чтобы у человека были ум, чувство и вера, нужна помощь трансфеноменального. Для этого мало самодетерминации сознания. Для этого нужна пустота органического человека. Сопряжение с иным миром всегда мистериально. Сегодня носителем мистериальных порядков, сообщенности с миром иного является, скорее, необразованный человек, чем образованный. Наивность примитива дает такой опыт сознания, который утрачен современной культурой. И прежде всего – это опыт слушания речи вещей, того, что они говорят самими собой. Эту речь можно услышать в паузе молчания. Чтобы получить эту паузу, нужно приостановить непрерывно возобновляемую речь интеллигента. Приостановить в себе поток пустых слов культуры. Что, в свою очередь, угрожает тебе затоплением немоты. Немотсвующая речь мира пребывает как некий зов мира, который иногда находит отзыв у людей. Вот этих людей и называют сегодня новыми дикими. Археоавангард реабилитирует органического человека, сдвигает Я в сторону от центра и этим сдвигом образует плодотворную пустоту. Обращенность к миру иного. Не свобода, а прозрачность пустоты является условием восприятия трансцендентного мира, того, что действует в нас, но от нас не зависит. Что не может быть произведено никакой волей, никакими стремлениями. Только через опустошение человек может вернуться к изначальным формам самого себя. Синергия человека с трансфеноменальным миром. Наивная подлинность человеческого существования».
«Молчать», «помощь трансфеноменального», «не свобода», «затопление немоты», «первобытная природа», «новые дикие», «примитив», «наивность», «опустошение», «наивная подлинность», «от нас не зависит», «никакой волей», «никакими стремлениями», «плодотворная пустота», «восприятие трансцендентного мира», «мистериальный порядок», «необразованный человек» - вот язык саруманов от новых диких, язык мистериальных шептунов, пересказчиков обессмысленного. Впрочем, себя они воспринимают вполне адекватно:
«Бессмысленная событийность мира приближается к скорости света. Поэтому у тебя все мелькает перед глазами. Мир становится абсолютной абстракцией. И ты ничего не можешь увидеть. И ничего не можешь понять. Мира нет, и ты живешь с неизвлеченным смыслом. Ты сам превратился в нечто незавершенное, в фрагментарную реальность. Тебя нет».
Напоследок послушаем, как бормочут о русском эти немотствующие:
«Осознание и терминологической оформление особенностей русского умостроя являются результатом деятельности славянофилов. Первая особенность русского дискурса определена православием (то есть русское началось с православия, а все, что было до православия, уже не русское – М.Я.). Она состоит в представлении о том, что истина связана не со словом, а с образом. Истина от Бога. Она не продукт мышления. Русский дискурс нерефлексивен. Он является по преимуществу содержательным (если особенность дискурса состоит в представлении, то это вполне рефлексивный дискурс – М.Я.). Вторая особенность русского дискурса состоит в его принципиальной неметафизичности. Ведь метафизика требует достаточно изощренной рефлексивности (представление о том, что истина связана не со словом, а с образом, очень даже метафизично – М.Я.). Русская философия восстанавливает связь с дословностью, с тем, что делает возможным слово. Невозможность раскрытия дословного в слове, неязыкового в языке проблематизирует само существование русской философии. Третья особенность русского дискурса связана с особой приверженностью феноменам жизни и какому-то безразличию к феномену сознания. В русском дискурсе категории жизненного плана доминируют над категориями сознания, что приводит к формированию языка дословности (удивительно, как нерефлексивный и принципиально неметафизичный дискурс так ловко ворочает категориями; впрочем, вряд ли существует хоть один дискурс, который безразличен к феноменам жизни – М.Я.) . Четвертая особенность русского дискурса обусловлена приверженностью соборным способам представления мира, внутри которых собранный субъект ближе к правде, чем одинокий индивидуум (нерефлексивный, неметафизичный и т. д. человек оказывается теперь «собранным субъектом». Бедный Мераб Константинович, знал бы он, как профессора обессмысливают и пересказывают его! – М.Я.)».
Теперь симуляция мышления:
«Русский дискурс состоит по крайней мере из нескольких элементов. Во-первых, это национальные идиомы, смыслы, коренящиеся в пословицах, поговорках, сказках, притчах, прибаутках и т.д. Во-вторых, это язык, на котором говорили славянофилы и, следовательно, все тематизации этого языка. В-третьих, культурно-символические содержания, восходящие к православной вере. В-четвертых, русская философия – это рационализация крестьянского сознания. На языке дословности говорил и понимал себя, свои чувства общинный крестьянин, верующее мышление которого…»
Теперь симуляция пафоса («скрипач не нужен»):
«Место человека всегда пусто. Никогда не занято. Это открытие принадлежит археоавангарду».
Еще немного воображения нутром о русском, которое, конечно, державно, имперско, мистериально и прочее:
«Русские никогда не любили человека. Не гордились им. Не ставили ему памятники. Сам по себе человек не интересен. В самом по себе человеке много скверного. Тварного. Ни одному человеку не дано быть выше мира. И пока есть то, что выше человека, возможны действия «во имя». Этими действиями держится мистериальный порядок культуры. Россия как поле мистериальных игр Бога. Россия – это назидание. Пример нелепости сочетания подобного с неподобным. Россия – это идея. Русские – странный народ, вернее, мы не род, а так, идея народа. Мы – одинокие. Нет с нами рядом никого. Русские – это русская идея, то есть то, чего никогда не было и чего никогда не будет. И поэтому мы возможны как метафизическая конструкция, как спекулятивный объект, на котором записываются наши несбыточные желания. Мы – идея, и поэтому нет следов нашего эмпирического существования. Русский мыслит и чувствует не национально, а территориально, или, что то же самое, телесно, то есть державно. И есть что-то, чего мы не можем не знать, но не сознанием, а телом, вернее, сутью тела, нутром. В общине народ, в обществе – массы. В общине – ты сам. Русская усадьба 17-19 веков – это пространство подлинного».
Запомните, россияне, а лучше почувствуйте нутром, что вас, как русских, «никогда не было и никогда не будет»:
«О чем бы ты ни подумал, сила воображения обязательно приведет тебя к поискам пределов возможности мыслить иначе. С осознания того, что русский человек стоит с империей, а без империи он падает, начинается наше сознание. В горизонте имперского сознания русский человек строит свое понимание государства и церкви, а также понимание самого себя. Русское сознание – это славянофилы. Это они замкнули наше сознание на самое себя, создав экран отражения мысли. Благодаря им наше сознание стало рефлексивным, а не только содержательным. Чтобы не быть тупиковой, наша мысль должна самоопределиться как имперский антиглобализм. Наша идея – это мы сами в невозможности нашего национального существования. Мы необратимо имперский народ. Быть для нас – значит быть империей. Русская империя – дело Бога».
Кто не такой, как мы, или кто против нас, тот в тупике и тот обязательно услышит немотствующую речь органического или нового дикого человека:
«Взрывы в Америке (11 сентября) – это голос дословного, ищущего слово. Это косноязычная речь немотсвующих ушей. О чем нельзя говорить, о том не следует молчать. Рухнувшие небоскребы показали пустоту надвигающейся глобальной цивилизации. Рухнувшие небоскребы стали чистой событийностью Америки, ее неким упоением. В ней Америка возвращается к самой себе. И теперь, после взрывов, у Америки появилась редкая возможность приобрести почву под ногами».
Прав Федор Гиренок:
«Интеллигенция – это самое нелепое чудовищное изобретение истории».
Прав, когда говорит о тех интеллигентах, кто отказался от образования, разума и рефлексии в пользу страстной дикости. Прав в том, что сам чудовищно нелеп.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы