Онтологические прогулки

   Вполне резонно поставить вопрос: а с какой позиции осуществляются все мои последние размышления? Если монада целостна и не имеет окон ни внутрь, ни наружу, то есть замкнута в себе самой, не имеет частей, которыми могла бы соприкасаться с другими монадами и таким образом вступать с ними во взаимодействие, то как я или кто-то другой можем вообще что-то понимать о других? Каким образом, не вступая во взаимодействие, подобно тому, как я не могу взаимодействовать ни с Сократом, ни с Декартом, ни с Прустом, более того, не могу даже с моими живыми современниками, например, с Мамардашвили или Пятигорским, лекции которых я слушал живьем, так вот, каким образом я размышляю о них? Ответ и его понимание достаточно просты, особенно для тех, кто хоть немного знаком с квантовой механикой, согласно которой взаимодействие, например, фотонов, происходит как синхронизация вибраций, сам факт которой (синхронизации) становится определяющим для дальнейшего существования синхронизировавшихся фотонов. То же самое происходит и со мной, если мне повезло синхронизироваться с Прустом или Гоголем, то все, что происходит со мной в результате этого факта, будет конгруэнтно, симметрично тому, что происходило и с Прустом, и с Гоголем. Я не стал Прустом, он не стал мной, но между нами возникла связь или "таинственное волшебство сходства", - так Пруст называл идентичность двух моментов, проявившихся в мадленке. Возникает новый вопрос: могу ли я идентичность двух переживаний вкуса печенья в мадленке Пруста переносить "изнутри" Пруста вовне - на Пруста и себя? Можем ли мы с Прустом быть метафорой? И, если да, можем, то что это за метафора? Обращусь к этому вопросу позже.
   Пруст своего "внутреннего человека" называет "живущее во мне существо" или "персонаж", не давая ему имени, которое всегда привязано к какому-то из меняющихся "я". Вообще не связывать это "существо" с "я", - очень сильный ход Пруста, идентичный ходу древних индийских мудрецов, обнаруживших текучесть и неустойчивость группы элементов, называемую "я". Пруст разоблачил идентичность, тождественность и, следовательно, возможность сохранения одного "я", связи одного имени и одного "я"; отстранившись от одноименности, он отстранился от текучести и ненадежности "я". Перестав быть Марселем Прустом, кем он стал? Можно ответить по-разному, например, по-христиански - "внутренним человеком", его собственными словами - "живущим в нем существом" или "персонажем", терминами, которыми пользуюсь я, - современным или совершенным человеком. Я попробую наблюдать Пруста и описывать свое наблюдение через термин "персонаж", который наиболее подходит для концепции Пруста, согласно которой жизнь - это литература. Персонаж - это персона, личность, описанная в литературном произведении, если же жизнь есть литература, то персонаж - это персона, созданная жизнью как произведение, которое может (именно может, а не должен) "прочесть", "воспринять" читатель. Художником для Пруста становится тот, кто сумел воспринять себя как произведение искусства, например, писателем становится тот, кто сумел прочесть себя как книгу. Это искусство чтения - искусство подлинное, высокое, настоящее; на его основе можно создать уже произведение выдуманное или, по выражению Толстого, "безделицу" (это он о "Войне и мире"). Пруст создает "Поиски утраченного времени" и "Обретенное время" как безделицу, как то, что без дела, потому что истинным своим делом Пруст полагал чтение себя.
"Что же касается книги, испещренной незнакомыми знаками, при чтении которых я не мог воспользоваться ничьим советом, само это чтение тоже представляло собой творческий акт, в котором никто не мог ни заменить меня, ни даже читать вместе со мной.
И вот теперь я решил, что надо зацепиться, наконец, за это созерцание сущности вещей, зафиксировать его, но как?"
Если читателю кажется, что я повторяюсь, то читатель прав, возвращение в реперные точки необходимо для восстановления наиболее полной картины, для создания полноты образа, в котором (создании) так много элементов, что одной тропой мышления это сделать невозможно. Это нисколько не ломает логику разворачивания мысли, о которой, может быть, пекутся многие формалисты, поскольку созерцание предполагает спиралевидное движение внимания, которое каждым следующим заходом добавляет новые элементы, обогащая образ до его полноты. Так что я снова и снова буду возвращаться в точку "очищенного" созерцания, из которой буду двигаться в разных направлениях до тех пор, пока не будет полностью пройден весь открывшийся такой настройкой внимания горизонт. Здесь можно поинтересоваться о том, каким образом я корректирую направление, ведь я не в монаде Пруста, а в своей; на что я отвечу аргументами Пруста, суть которых в том, что основой созерцания как единства созерцающего и созерцаемого является то, что, собственно, их обьединяет, - впечатление.
"Всякое впечатление двойственно и наполовину погружено в предмет, а наполовину продлено в нас. Только лишь впечатление является критерием истины и из-за этого одно лишь оно достойно быть воспринято духом, ибо только оно одно способно, умея извлечь эту самую истину, довести ее до еще большего совершенства и доставить чистую радость."
То есть созерцание необходимо удерживать до тех пор, пока не очистится впечатление, например, вкус печенья, или вид книжной обложки, или ощущение, вызванное прикосновением к губам вафельного полотенца, дребезжание колокольчика, и другое. Обьединяет эти впечатления одно, - необыкновенная радость, переживание возрождения, истинного наслаждения. Мне вкус печенья мадлен или дребезжание колокольчика, сколь часто я не воспринимал бы их, такого впечатления не принесут, у меня другая, своя личная история, поэтому подобные состояния я испытаю благодаря другим опытам. Однако, это важно, радость, возрождение и наслаждение, испытанные мною, могут быть синхронизированы с подобными состояниями Пруста, впрочем, как и с такими же состояниями других людей,  потому что феномены радости, возрождения, наслаждения суть феномены или, как определяю их я, "живые формы", которые единичны формально, но мультиплицированы, множественны актуально. Как, например, формы движения, речи, дыхания, слуха и т. д. Каждый из нас берет ложку в свою руку одинаково по-разному, любит, помнит, дышит, садится формально одинаково и актуально индивидуально, по-своему. Любовь одна, влюбленностей много. Однако моя способность испытывать такие же состояния, что и Пруст, не означает, что я могу прочесть его, совсем нет, онтологический барьер индивидуальности принципиально непреодолим, монада, атом Пруста для меня закрыт. Единственное, что мне остается, - это самому прочесть себя как впечатление и, если это удастся, я сам стану тем персонажем или живущем во мне существом, о котором говорит Пруст. Читая написанную им книгу, знакомясь с его методом достижения вечности или становления персонажем, я сам могу попробовать прочесть себя, могу обрести внутреннего человека.
"Своей книгой я дал бы им (то есть нам, читателям) возможность прочесть самих себя." Дальше посмотрим, как двигаться от очищенного впечатления, как читать себя как книгу.