Онтологические прогулки

   Бедное жизнью, чувствуя свою бедность, всегда очень мелочно и завистливо к тому, что наполнено жизнью, поэтому испытывает щекочущее возбуждение, если ему удается переиначить живое. Так "я знаю, что ничего не знаю" превращается в "я знаю", "познай себя" – в "познавай свою природу", а "мудрое стремление" – в "стремление к мудрости".

   В аду бедности дороги мощеные, живое дорог не знает.

   Итак, чем замещается мышление? Ответ прост: ничем, мышление как форму жизни ничем заместить невозможно, человек же не замещает дыхание плаванием, а ходьбу песнопением? Так что приходится мыслить, то есть совершать полный цикл мышления: настройка внимания – удержание направленности – создание намерения – собственно мышление. Однако мы знаем, что стремление нечто совершить необходимо организовать мудро, иначе ничего не получится и задача не будет решена, но! если задача заключается не в том, чтобы помыслить некий предмет (каков бы он ни был), а в том, чтобы создать некий текст, содержание которого будет соответствовать видимости формата текста мышления и одновременно, как говорят художники, будет звучать "актуально", то есть быть в тренде, моде, на волне, на слуху и т.д., то, может, и мыслить не надо?! а то уж больно хлопотно, да и никому не нужно. То есть некое маленькое, но бойкое временное "я", с хорошим нюхом и даже не без некоторого таланта, типа Хлестакова или Чичикова, решает прикупить мертвых душ и перевести их на юг, тем самым став для всех (но не для себя, но с этим маэстро как-нибудь справится) помещиком, дворянином, хозяином (пусть только мертвых, но все же хозяином). Что для этого нужно? дышать злобой дня, держать нос по ветру, быть своим в тусовке, освоить кухню и, главное, как все в таком аквариуме, не гнушаться питаться живым, вегетарианство на этих кухнях не в почете. Буду сравнивать мышление и псевдомышление на примере двух вариантов осмысления двойственного образа в жизни и творчестве Н. В. Гоголя, первый из них осуществил я, второй – один довольно известный профессор философии.

   Итак, я настраивал внимание на жизнь и творчество Гоголя, ничего не зная заранее, буквально – ничего, не в том смысле, что я действительно ничего о нем не знал и ничего не читал, а в том, что все, что я о нем знаю и что я прочел, ровным счетом ничего для меня не значит, хотя, конечно, я не могу удалить их из памяти.

 

 

Моя цель – увидеть Гоголя или, используя его собственные слова, "узнать", "угадать" человека, цель оппонента мне неизвестна, но она будет проявляться по мере нашего рассмотрения. Настроившись на угадывание Гоголя, необходимо удерживать эту настройку, не пытаясь привнести в угадывание что бы то ни было, ни от Гоголя, ни от себя. Сколько придется удерживать, год, два, десять, неизвестно, в это время происходит движение мыслей, образов, историй, загадок, вопросов, ответов, гипотез, догадок, которые меняют свои очертания, связи, соотношения, какие-то образы или их связи исчезнут, другие появятся; необходимо удерживать созерцание до тех пор, пока прекратится мельтешение всех созерцаемых элементов и сам собой сложится образ человека, все элементы которого (образа) взаимосвязаны между собой таким образом, что они синхронно содрогаются, вибрируют. Это не означает, что должен сложиться образ хорошего, доброго, талантливого или, наоборот, злого, плохого, мерзкого, но все равно талантливого человека, это означает, что должен сложиться образ живого человека или живой образ человека. Живой портрет Гоголя сложился сам собой, и мною года за три-четыре с 2007 по 2010 года, он опубликован в этом журнале в разделе литературной критики в форме цикла эссе, а также в виде книги "Прощальная повесть Гоголя" (бумажный и электронный варианты можно найти в разделе "книги"), здесь я остановлюсь только на одной, хотя и важной детали жизни и творчества Гоголя, – образе двойственного существа, предстающего то как сияющий светом, то как вселяющий ужас ангел. Гоголь не так тщательно скрывал свой визионерский опыт, чтобы его так легко можно было бы нам игнорировать, но мы все равно игнорируем. Весь объём информации о жизни и творчестве Гоголя созерцание расположило таким образом, что связывающим его (объем) в единое живое целое элементом стал именно визионерский опыт Н.В., от эпизодов смерти брата и отца до последнего эпизода по дороге на свадьбу сестры. Это был опыт видения ангела смерти, появляющегося то в светлом, то в ужасающем облике, опыт, который Гоголь не только не проигнорировал, но положил в основу своей жизни и творчества, завершив и жизнь, и творчество "своим лучшим произведением" – "прощальной повестью", живым предстоянием смерти. Таким мне "угадался" Гоголь.

   Посмотрим, как действует профессор, он обладает тем же объёмом информации, что и я, однако вместо того, чтобы дать информации отстояться, как делаю я, он берется за дело, пытаясь сам, своими силами связать отдельные элементы в некую картину, поскольку описание процесса мышления не предъявлено, будем судить о нем по результату. Выделив двойственный образ (как и я, впрочем, как и любой желающий), он находит ему объяснение в том, что под ним скрывается (скрывается довольно странным способом, половинчато, но об этом позже) "демонический образ родины" или "родина-ведьма". Не правда ли, мощно?! Гоголь одной половинкой себя, светлой и осознаваемой, как истинный патриот, искренне любит родину, но, одновременно, второй своей половинкой (ну может и четвертинкой), темной, мрачной и неосознаваемой, страшно её боится и, возможно, даже ненавидит. Сразу видна рука мастера! Гоголь, понятно, о темной стороне своей души ничего не знает и под терзающими его душу мрачными персонажами никакой родины не предполагает, но кто такой Гоголь, если за дело взялся профессор философии, который решил сварганить за своим рабочим столом и бросить в интеллигентную тусовку бомбу? Тут мне вспоминается Белинский, с лёгкой руки которого в российско-советском-и-снова-российском литературоведении стал господствовать метод, в соответствии с которым творчество можно отделить от автора и поставить его (творчество, а не автора, на которого теперь наплевать) на службу тому, кому в данный момент приходится служить. Удобно и практично, когда по поводу автора можно не беспокоиться, вот наш маэстро и не беспокоится: объявляет Гоголя одновременно и патриотом (что для самого Гоголя является вроде очевидным), и антипатриотом (что для него неизвестно), а изобретенный для такого "анализа" метод называет "ироническим". Надергать цитат, разбавить всякой околофилософской всячиной, вуаля, – пост, статья, монография, диссертация готовы, фейсбучные тетушки в восторге, академические коллеги в зависти.

   Теперь посмотрим, какой ценой был достигнут столь впечатляющий результат:

– пришлось многое из жизни и творчества Гоголя выбросить на помойку, как не подходящее под эту концепцию или прямо ей противоречащее;

– пришлось постулировать резкое разделение личности писателя на две части, одна из которых была для него самого закрыта; почему Гоголь не подозревал о своем ужасе перед родиной, а не о своей любви к ней,  маэстро не пояснил, а ведь мог сделать свою концепцию шокирующей, а не просто дерзкой, если бы выбрал такой вариант;

– пришлось приписать Гоголю квасной патриотизм, в котором человек под родиной разумеет не страну, а государство; здесь стоит добавить, что русские писатели первой половины 19-го века, и Гоголь, и, например, Толстой, вообще не воспринимали государство важной частью страны (родины) и в этом смысле никоим образом не были патриотами, для них страна скорее была обширным, едва освоенным и еще не познанным пространством, населенным удивительным народом, который их и интересовал, и восхищал, в то время как государство для них существовало и действовало вне этого пространства, лишь иногда вторгаясь в него своим сапогом;

– пришлось полностью игнорировать отчетливо проявленное и отчетливо проясненное Гоголем и в жизни, и в творчестве не ироничное и бессознательное, а саркастическое отношение к государству, церкви и даже обществу, очевидное не только для него самого, но и для его современников, оставивших на его могильной плите соответствующее напоминание, пропущенное нашим профессором как незначащее;

– пришлось прогнуться (выглядит так, как будто с радостью и энтузиазмом) под довлеющий ныне тренд – "спустить штаны с классика", что попытался, насколько хватило умения, наш маэстро иронии; кто остался без штанов, классик или маэстро, у меня сомнения не вызывает.

   Перечисление допущений, явных и подспудных, можно было бы еще продолжить, но и этого достаточно для демонстрации того, что такое квази– или псевдомышление. Такой текст можно создать, вообще не прибегая к помощи мышления, вполне достаточно образования, навыка писать, немного воображения и, главное, желание и угодить, и поразить публику, впрочем, может, и еще что-то, но это уже не имеет значения. Профессорская и вообще академическая среда, вместо того, чтобы заниматься своими непосредственными обязанностями, а именно: чисткой сараев своего ума, все более склоняется к извращениям, подобным приведенному мною выше примеру с маэстро иронии или тому непревзойденному пока никем "исследованию" творчества Гоголя, предпринятому почти, а, может, и уже академиком Валерием Подорогой, который нашел в этом материале "философию кучи" с чем-то там "желудочно-кишечным" в "плане анальной эротики".