Продолжу вглядываться в смену парадигм индивидуальной субъектности и их освоение современным человеком. Первая матрица – "я ничего не знаю" была освоена приблизительно к середине первого тысячелетия до нашей эры, после чего она трансформировалась в матрицу "я знаю, что ничего не знаю", что показывает серьезное завоевание античности, то есть к этому времени концепция и технология философии как направленного внимания уже была разработана. Более того, уже тогда было достигнуто понимание, что одним из существенных условий корректного мышления является верная настройка направленности внимания, а именно: созерцание предметности, на которую было настроено внимание, всегда начиналось и какое-то время сопровождалось активным мельтешением, мерцанием связанных с этой предметностью, но лишь случайным, внешним, поверхностным, ассоциативным и т. д. образом, – свойств, элементов, представлений, которые характеризовали или относились не к созерцаемому предмету, а к тому, кто созерцает, к его временному "я". В связи с этой особенностью созерцания от человека требовалась устойчивость в сохранении направленности внимания, а не следование проявляющимся и чаще всего "наседающим", то есть представляющимися очевидными, само собой разумеющимися свойствами предмета. Для человека, практикующего принципиально новую и только еще осваиваемую технологию философии, это было невероятно трудно, именно поэтому в ранней и зрелой античности так высоко ценились философы, как те, кому удалось достичь мудрости, замечу, что теория относительности и квантовая механика рядом не стоят со сложностями, которые преодолевали первопроходцы философии. Ценились не конкретные знания, а осуществленный опыт освоения мышления, прохождение полного цикла направленного внимания, это актуально и сегодня, когда в абсолютном большинстве случаев человек, направив внимание на некий предмет, ведется на моментально активизирующиеся представления, связывающие его временное "я" с этим предметом, что в античности обозначали как "мнение", – летучее, неустойчивое представление о предмете, в отличие от "знания", достигаемого прохождением всего процесса мышления, который обозначили как "познание". В связи со всем этим, античный призыв "познай себя" имеет, как минимум, два значения, первое из которых относится к проявлениям его временного "я", с которыми приходится сталкиваться и с которыми приходится бороться на начальном этапе познания, а второе относится к его мужеству, поскольку без него невозможно выдержать весь цикл мышления, который может длиться годами и даже десятилетиями, поэтому антики ставили философов выше героев, мыслителей выше воинов. Здесь стоит заметить, что открытие античностью технологии внимания произошло на материале получения знания и с ним крепко связалось, то есть один из модусов этой технологии, – познание, стал единственным модусом всей технологии направленного внимания, что крайне сузило возможности человека в других сферах, в которых эта технология могла бы применяться в полном объеме, а не ущербно, как происходило тогда и происходит до сих пор на практике, как будто философ – это только тот, кто производит знания, а не тот, кто открывает новые горизонты бытия.
Поздняя античность и раннее средневековье получили в наследство достаточно развитую технологию мышления, однако цивилизационная ситуация античности, в которой индивидуум – в отношении возможностей индивидуального поведения и мышления – имел определенную степень свободы, изменилась в направлении резкого сужения горизонта индивидуальных возможностей по причине усиления государственного и религиозного давления и контроля. Государство и церковь покрыли, как бык овцу, горизонт субъектности, заместив его матрицами "общности" и "соборности" соответственно, индивидуальный интерес был вытеснен интересом государственным, а индивидуальная мысль – мыслью церковной. Конечно, это было сделано не прямым насилием, хотя оно тоже имело место, а расширением точек общности государственного и личного за счет сужения личного. Одной из таких общих точек, на которую опиралась церковь в своем доминировании над личным, была разработанная в поздней античности идея абсолюта, высшего существа, творца всего, господа, бога, идея на тот период "свежая", мощная, сверхконсолидирующая, объединяющая. Манипуляция государства и церкви заключалась в "разрыве" непосредственного, личного предстояния каждого человека богу и внедрении в это прямое отношение посредника, – служителя церкви, предстоятеля, которому каждый человек как бы делегировал свое личное, чтобы получить взамен полученное церковью божественное, индульгенция работала в обе стороны: человек снимал с себя ответственность личного отношения с богом, довольствуясь отношением с церковью, церковь принимала на себя ответственность предстоятеля, посредника между богом и человеком, "покрывая" греховность индивидуума святостью "собора". Дальше понятно: чем больше становилась церковь как посредник и предстоятель, тем меньше становился человек, личное пространство которого настолько сузилось, что к концу средневековья стал актуальным вопрос об онтологичности человека как индивидуума, автономного субъекта, существует ли он вообще и, если существует, то в каком статусе. Но вернусь в начало средневековья, к тем, кто подхватил угасающее в это время индивидуальное мышление (здесь замечу, что мышление только индивидуально и другим быть не может, как дыхание, движение, восприятие и т.д.) и продолжил его, а именно: к христианским подвижникам, точнее, к тем из них, кто продолжил личное предстояние богу и, соответственно, был вынужден сохранять индивидуальность в ее целостности. Эти подвижники, в основном – уединившиеся монахи или отшельники, продолжили осваивать технологию направленного внимания в формах молитвы (преимущественно) и богословия; пока не буду останавливаться на их различии и сходстве, здесь мне важно то, каким образом они решили проблему сохранения индивидуальности в предстоянии абсолюту, ведь в понимание абсолюта входит полное присутствие абсолюта во всем, что есть, в соответствии с чем человек полностью заполнен абсолютом и не имеет ничего своего (помните проблему Декарта). Однако христианские мыслители нашли вполне корректный выход, выдвинув задачу нахождения господа в себе, предложив следующую максиму: "себе вниманий" (Антоний) или "внимай только себе одному" (Амвросий Оптинский). Характерно, что был использован термин "внимай" или "внимание", свидетельствующий о значительном продвижении в разработке технологии мышления по сравнению с античностью, мыслители которой делали акцент на знание, представив мышление прежде всего как процесс получения знания, в результате чего внимание, созерцание и медитация были отодвинуты на второй план, эту же, скорее неточность, чем ошибку, повторят, точнее, возродят философы возрождения.
Христианские отшельники восстановили решающую роль направленности внимания, разработав несколько эффективных техник созерцания, например, "сердечную" молитву исихастов, суть которой в том, чтобы "опустить" точку, источник внимания (молитвы) в сердце, тем самым освободив молитву от неустойчивых ума и чувств, слишком подверженных влиянию мирского. Искусные молитвенники вернули созерцанию его "очищающее" и "проясняющее" значение, после чего перед ними встала следующая проблема: очистив молитву, человек обращается к богу, но если бог в человеке, то не человек обращается к богу, а бог в человеке общается сам с собой или, что то же самое, бог общается с самим собой в человеке. Истинная молитва – это беседа бога с самим собой в присутствии человека, человек, как Авраам, должен устроить трапезу господу, принять его в своем доме, точнее, поскольку никакого своего дома у него нет, кроме души, а душа тоже творение господа, то человек должен очистить душу и созерцать божественное в ней.
Вариантов описания такого положения вещей много, суть одна: чем больше бога, тем меньше человека. Проблема в понимании того, что же такое человек, птица без перьев или венец творения? Как совместить идею бога как абсолюта и идею человека как его творения? Вариантов много, от трансцендирования бога за пределы человеческого до почти родового представления о мировой иерархии духов, но суть по-прежнему одна: где граница соприкосновения, где кончик пальца человека дотягивается до бога? насколько умалим человек? существует ли он вообще? если существует, то как, в каком виде, в какой форме? если в форме души, то что это такое, есть ли у нее что-то свое или она пустая форма? если она не пуста, если у души есть воля, чувства, разум, то как они существуют, как действуют? Сплошные вопросы с множеством ответов, которые пытаются решить все тот же, единственный вопрос о том, как совместить идею бога как абсолюта и идею человека как его творения, при том, что идею абсолюта невозможно никоим образом ограничить, на то он и абсолют, и в то же время нельзя полностью нивелировать идею человека, как бы этого не хотелось, особенно церкви и государству, сильно в этом преуспевших и в догме, и на практике. Возможные варианты решения этого нерешаемого вопроса расположились в пространстве от условного "верю, ибо абсурдно" до гегелевского самоформирования и саморазвития абсолюта через диалектику объективаций-субъективаций. Понятно, что эта проблема не столько была как-то окончательно решена, сколько отложена, перестала быть актуальной, такой, какой она была в начале и в течение всего первого тысячелетия. Итак, подвижническая традиция "себе внимай" или "внимай себе одному" продолжает античную традицию "познай себя", заметьте, внимай не богу, не церкви, не священнику, не духовнику, не обществу, не родне, не церковным или научным авторитетам, не книгам, внимай только себе одному (в поиске и обретении бога). Античное "познай" сменилось на гораздо более точное (это не значит, что античность была не точна, просто термин "знание" претерпел изменения) "внимай", то есть акцент сместился с получения знаний на развитие внимания, далее, "себя" сменилось на "себе", что, конечно, знаменовало дальнейший сдвиг в освоении технологии направленного внимания, который почти незаметен в терминологическом выражении, но очень существенен в содержании. Я имею в виду углубление понимания такой сложной категории, как внимание, которая не является просто способностью человека наряду с такими, как восприятие, осязание, речь или движение, которые, как нам кажется, вполне субъектны. Античное "себя" подразумевало субъектность внимающего, что определяло внимающего как предметность познания, тогда как средневековое (временные термины здесь условны) "себе" подразумевает субъектность внимания, которая не может быть предметностью, по крайней мере, устойчивой, обладающей действительным, а не мнимым существованием предметностью (и что придется опровергать Декарту). Здесь появляется понимание того, что внимание и не предметно, и не субъектно! Фантастическое по своей мощи достижение, совершенное христианскими подвижниками (замечу, что я не излагаю нечто уже известное мне, удерживаемое созерцание показывает мне, как и вам, то, на что настроено внимание) и не оцененное даже философами нового времени, которым пришлось потом долго биться головой об стену субъектности, так и не пробив ее и отложив решение на потом, как отложили решение идеи абсолюта их предшественники. Философы – мастера отложенных проблем. "Внимай себе", таким образом, означает постепенное "углубление" субъектности внимающего, например, от головы до "сердца" исихастов, до того момента или до той метафизической глубины, в которой индивидуальность, субъектность "растворяется", "сливается", "исчезает" в господе. Красивое решение, но чреватое обратными и необратимыми последствиями.
