Онтологические прогулки

   Снова и снова возвращаюсь к теме чистоты мышления, которая (чистота) заключается не в корректном соединении слов (терминов) в связное предложение (рассуждение), а в чистоте, мудрости направления внимания, потому что связное и осмысленное рассуждение мышлением не является; как-то Декарта попросили высказаться по поводу некоторых рассуждений модного в то время персонажа, на что Декарт сначала доказал некоторое утверждение, потом доказал утверждение, противоположное первому, показав тем самым, что доказать можно все, что угодно, и что это не мышление. В этом смысле чириканье воробья и рев марала более связно содержательны, чем рассуждения модного профессора философии или болтовня домохозяйки. Человек пока еще не может мыслить так, как он дышит, двигается или говорит, пока нет истории мышления и, следовательно, эволюционного освоения этой формы жизни, точнее, история есть, но ее явно недостаточно, чтобы запустить процесс мышления одним позывом помыслить, как это уже умеет человек в отношении движения, две с половиной или три тысячи лет слишком недостаточно для такого существенного эволюционного скачка, но, как видим, вполне достаточно для того, чтобы человек провозгласил себя гомо сапиенс, человеком разумным, и даже гомо сапиенс сапиенс, человеком вдвойне разумным. Как действует этот двойной разум? да очень просто: соединяя слова, то есть он не мыслит, а говорит, рассуждает, или, по Канту, практикует разум, торгуясь на рынке, вспоминая сон, пересказывая анекдот, читая лекцию или составляя брачный договор. Я уже показывал, что с легкой (и неразумной, если не безумной) руки философов возрождения и нового времени, которые полагали себя наследниками античности, но никак не средневековья, которым они пренебрегали, если не презирали, мышление стало восприниматься только как познание, выраженное в речевой и особенно в знаковой форме. Этим был отрезан и выброшен на помойку опыт христианских подвижников, продолжавших дело античности и добившихся выдающихся результатов в практике созерцания, а без созерцания мышление невозможно и, незаметно для практикующего, превращается в рассуждение (или связное говорение), которое представляет собой способность ориентации и коммуникации в семейно-родовом пространстве, а также синхронизации элементов в наличном горизонте внимания. Мышление же категорически индивидуально или субъектно, выстраивается и осуществляется в одиночку, не коммуницируемо и не синхронизируемо ни с каким коллективом, группой, сектой и даже с самым преданным, самым восприимчивым или гениальным учеником, мыслить можно только самому и только одному. Я сам. Сам. Необходимость созерцания в том, что оно очищает предмет, на который направлено и настроено внимание, от прилипающих к нему и тем самым искажающих его свойств, случайно связываемых внимающего с исследуемым предметом, как, например, волна радости, накрывшая во время чаепития Пруста, связалась со вкусом печенья, но могла быть связанной с запахом чая или рисунком на блюдце. В случаях псевдо-мышления ситуация иная, здесь исследуемый предмет наделяется свойствами в зависимости от намерения "обманщика", который, в отличие от бога Декарта, подсовывает нам, под видом ясного и отчетливого знания, образы-франкенштейны, сшитые белыми нитками личных драйвов, например, тот профессор, который выстраивает образ Гоголя на основании особенностей работы его (Гоголя) кишечника (о которых он узнал из биографий и которым можно доверять ровно настолько, насколько можно доверять его собственным исследованиям) не для того, чтобы этот образ подходил Гоголю, а для того, чтобы он подходил актуальным запросам академической среды, из чего можно сделать вывод о том, что там в моде извращения. В случае профессора философии, который предложил нам образ родины-матери, истязающей бедного Гоголя, словно невидимый им дьявол-вертухай, и назвал это иронией, работает не столько адаптация к академической среде, хотя и она тоже, ведь формат подачи вполне академичен, сколько манипуляция злобой дня, в которую погружен читатель и в которой легко прокатиться на раздражении любой родиной, воспринимаемой как государство, в итоге подлог профессора вызывает горячий отклик, укрепляя читателя в его раздражении и в то же время отдаляя его от полноты восприятия Гоголя. Так благодаря усилиям академиков и профессоров злоба дня извращает и вытесняет дух времени. Злоба дня не знает созерцания, она реактивна и не очищает, а связывает внимание сетью случайных или намеренно подсунутых связей, втягивая человека в реактивные эмоциональные драйвы, в которых он легко подвержен манипуляции. Манипулятор настраивает внимание не на исследование, например, жизни и творчества Гоголя, а на адаптацию, освоение некой среды посредством угождения ее актуальным запросам или манипуляцией ими, что, конечно, никак не познание и, следовательно, его результатом не может быть знание,  но только мнение – временная связь значений, которая моментально отправится в помойное ведро, как только изменится злоба дня. Мнение, создаваемое с целью солидарности с некоторой группой, средой, социальным кластером и тем самым обеспечивающее реализацию семейных, родовых и групповых драйвов, создание зоны комфорта для временного "я", которое отправится вслед за мнением, как только это будет необходимо для сохранения комфорта. Технология направленного внимания ясно и отчетливо раскрывает способы создания мнений, не прибегая к туману терминов "сознательное" и "бессознательное" и не копошась в личной истории, человек рассказывает ей о себе своими делами. Если горизонт человека формируется его первичной индивидуацией (а это закон, если им не осуществлена вторичная индивидуация), то в ней обитает сердце его жизни, так что наш профессор, иронизирующий над Гоголем, иронизирует над самим собой,  демонстрируя нам свою природу манипулятора, которым манипулирует его собственное, связанное стремлением в группу таких же оболваненных, сердце. Редко мне удавалось встретиться с тем, кто мог рассказать о чём-то, что не он сам, когда же такое случалось, оно говорило о том, что он сумел преодолеть своё отвердевшее от времени переживание живого. Оставим профессоров их дьяволам и обратимся к тому, как строится мышление, не познание, но именно мышление, а строится оно по технологии направленного (мудрого) внимания, которое, если и связано со знанием, то только в познании; вне познания мышление может быть осуществлено в любой сфере деятельности без исключения, главное, чтобы была выполнена вся последовательность действий: настройка внимания – удержание настройки – формирование намерения – актуализация живой формы. Если посмотреть на историю человечества последних трёх тысячелетий с этой точки зрения, то окажется, что большинство наиболее впечатляющих достижений начиналось в форме индивидуальных инициатив в науке, технологии, информатике, искусстве, литературе и т.д., которые (инициативы) становились ведущими трендами общественной жизни, расширяли и разнообразили её горизонты. Мысль – это не предложение, не силлогизм и не концепция, мысль это событие, живая форма, которой должен быть захвачен человек во всей своей полноте, не только захвачен, но и неизбежно преобразован, сделать это может только жизнь, сама жизнь так, как она возродила Пруста, уже всё, казалось бы, написавшего, но направив внимание на обновление и удержав его, побыв в живой вечности, Пруст переписал то же самое, теми же буквами, теми же словами и теми же образами, но теперь – живым живое, и мы черпаем это живое обеими ладонями. Гоголь более тридцати лет предстоял вечности, живому ангелу смерти, содрогаясь от безбрежной радости и невыносимого ужаса, и мы содрогаемся вместе с ним живой радостью и живым ужасом. Так работает мысль как форма жизни. Впрочем, не нужно быть особенно одарённым, чтобы отличать живое от мёртвого, обновлённое от подкрашенного, достаточно внимать себе, какое впечатление производит на тебя то или иное мнение, произведение, случай: если радуешься или грустишь – имеешь дело с живым, раздражаешься или возмущаешься – с мёртвым. Мнение о том, что Гоголь писал как испражнялся или ужасался родине, не зная об этом, явно пытается вызвать у меня раздражение, душевную чесотку, значит, со мной разговаривает мёртвый, пытаясь омертвить и меня, завлечь в это мерзкое состояние целым веером такого рода мнений, как например, звучащий сейчас из каждого утюга тезис об отмене культуры, и чтобы ты не подумал, какой бы вариант этого тезиса не выбрал, ты будешь испытывать глухую злобу и возмущение, значит, и это мнение мёртвое. Достаточно чувствовать, чтобы идентифицировать мерзость, если же обратиться от мнения к знанию, то мнение об отмене некой культуры исходит из ложной предпосылки о том, что современная культура рождается из множества местных, региональных или национальных культур; знание же показывает нам, что каждая местная или национальная культура рождается сразу как современная, возникает и живёт по матрице современной цивилизации, а не какой либо другой, всё ещё длящей своё воздействие из прошлого, местность и нация здесь имеют косвенное влияние. Не имеет значения, создаётся ли миф или флешмоб, набивается тату или выбривается ирокез, делается рисунок на скале или на планшете и пр., всё это происходит по современным, а не национальным матрицам, Толстой и Сервантес – это, в первую очередь, современные писатели и только во вторую, третью, если не четвёртую – писатели русский и испанский; нет вопроса отмены культуры, вопрос же отмены манипуляций общественным мнением актуален как всегда. Знание, вопреки живущим в нас образам, не рождается как озарение-эврика Архимеда или сон Менделеева, это всегда результат сложной, трудной, продолжительной работы: яблоко падает лишь на подготовленную для него голову, для глупой и яблоко – кирпич.