Чем меня Слава прежде всего изумлял, так это ненаследственной интеллигентностью. Воистину, интеллигентом он себя сделал сам! Ни поселок в глухой тундре, где он родился, ни спивающийся отец определенно тому не способствовали. Да и он сам цели такой себе не ставил. Но была в нем, видать, искра Божья.
Учась в Ленинграде в техническом институте, гуманитарным образованием занялся самостоятельно: походами в филармонию, Эрмитаж, Русский музей, библиотеки. И очень в этом деле преуспел! Однако продолжал тем же заниматься в Москве, где поступил в аспирантуру при философском факультете МГУ. В те годы он "разразился" серией статей в "Знание - Сила", благодаря чему известным в гуманитарных кругах стал настолько, что появились у него знакомые из тогдашней культурной элиты, среди них А.Шнитке и Б.Ахмадулина.
Подружился я с ним во времена более поздние. В его однокомнатной "хрущобе" все стены до потолка уставлены были книгами - и он все их читал, и о каждой составил определенное мнение. Эрудитом он был редкостным! Но личность его этим не "скособочивалась" - руками своими он владел не хуже, чем головой. Кухня в той квартире напоминала художественный музей - расставлены там были его изделия из дерева. Одно время он этим даже "кормился" - худо-бедно изделия находили спрос. Было это в первые 10 "послеперестроечных" лет. Постоянной работы в НИИ он тогда лишился (большую часть сотрудников отправили в бессрочный отпуск). Так что на руки свои ему в те годы пришлось полагаться больше, чем на интеллект. Хотя и последний был в работе – потому как ручные умения поначалу он обретал опять же через письменный текст. Технических инструкций и затем кратковременного опыта ему «хватало» на то, чтобы овладеть, например, штукатурным делом. Вообще, по книге он мог обучиться чему угодно – хоть шахматам, хоть кулинарии, хоть печному делу.
Если бы мне предложили главное в Вячеславе Васильевиче выразить одним словом, я бы выбрал взыскательность. В первую очередь к самому себе. Твое достоинство «измеряется» добросовестно тобой приложенными трудовыми усилиями, будь они умственными, душевными или ручными – для него это было аксиомой, не подлежащей обсуждению. По преимуществу так он утверждал приоритет культурного над природным. Хотя и к природному, т.е. дарному не менее был восприимчив. Покуда не случился с ним инфаркт, каждое лето он уезжал на «свой» остров в Костромской губернии и там в одиночестве блаженствовал (так что напрашивается еще одно ключевое слово: самодостаточность). А когда по состоянию здоровья уже не мог себе этого позволить, ограничивался походами в загородный лес, где соорудил себе довольно комфортный приют на случай ночевки.
Общение со столь гармоничной личностью, со столь высоким образцом человеческого достоинства до конца своих дней я буду воспринимать как провиденциальный мне подарок.
Нет у меня сомнения в том, что подарком эта личность должна стать и для России. Примет ли она его – это ее дело (не примет – тем для неё хуже). А мое дело – ее о том оповестить.
Дале деревья теряют свои очертанья, и глазу
Кажутся то треугольником, то полукругом –
Это уже выражение чистых понятий,
Дерево Сфера властвует здесь над другими.
Н. Заболоцкий
Греки создали театр как форму образного мышления и логику как форму мышления понятиями – метод построения объективного знания. С античным театром Ницше недаром связал рождение ненавистного ему «теоретического человека». Действительно, и то, и другое дает знание, не обеспеченное личным опытом. Но в этом ли общность трагедии и теории?
О том, что такая связь чувствуется доныне, свидетельствует, например, завершение монографии Стивена Вайнберга о современной стандартной космогонии.
[1] Обозрев бездны космоса, нобелевский лауреат находит их «ошеломляюще враждебными»: «чем более постижимой представляется вселенная, тем более она кажется бессмысленной». А завершает книгу следующими словами: «Но если нет утешения в плодах нашего исследования, есть, по крайней мере, какое-то утешение в самом исследовании. (…) Попытка понять Вселенную – одна из очень немногих вещей, которые чуть приподнимают человеческую жизнь над уровнем фарса и придают ей черты высокой трагедии».
Слово «теория» Б. Рассел истолковывает, вслед за Корнфордом, как
страстное и сочувственное созерцание.[2] Однокоренное с «театроном», оно и причастно религии Диониса, породившей античный театр: впервые оно появляется в орфических текстах, и лишь затем перенимается пифагорейцами. Поэт и музыкант Орфей – это реформатор дионисийства, настолько радикальный, что легенда отдала его на растерзание правоверным вакханкам.
[3] Математик и колдун Пифагор, в свою очередь, реформатор орфизма; сам же орфизм пришел, вероятно, с Крита, связавшего эллинскую культуру с египетской. Идеал «созерцательной жизни» сформирован в Греции Орфеем и Пифагором.
[4] "Три сорта людей существуют в этом мире, их можно сравнить с тремя категориями людей, приходящих на Олимпийские игры. Низший класс состоит из тех, кто приходит покупать и продавать, следующий, повыше, из тех, кто состязается. Но лучше всех, однако, те, кто приходит просто смотреть"
.[5] Это очень оригинальная точка зрения на смысл жизни, но именно она определяет специфику античной мысли.
Но каким же таким способом созерцание умирающего и возрождающегося божества могло содействовать построению дедуктивной математики? Понятно, почему театральное действо стало в античности предметом «заинтересованного и страстного созерцания»: на сцене театра к ответу призывалась родовая жизнь, потрясаемая агрессивностью города. Но почему же «страстное созерцание» геометрических фигур – форм, начисто лишенных каких-либо признаков жизни – у тех же эллинов стало средством очищения души, более того, основанием нового способа существования в мире?
Чтобы попытаться ответить, вернемся к целому первозданного человека – к первобытной хорее. Оставаясь частью хореического круга, человек не видел «колеса рождений». Мировое целое он мыслил деревом рождений, бьющим поколениями рода, а себя – частицей его кроны.
Считается, что все культуры, кроме новоевропейской, типологически относятся к «культуре
мирового древа».
[6] Символ дерева – это «наиболее великолепная легенда человечества», в мифопоэтическом сознании ставшая основной концепцией мира.
Вариации образа "мирового древа" в мировой культуре
И нетрудно сообразить, почему. Дерево – это прежде всего явление вертикали с ярко выраженной зеркальной симметрией корней и кроны, стволом объединяющей землю с небом. Кроме того, это ветвление ствола, связывающего воедино «верхний» и «нижний» миры. Структура эта, наконец, растущая. Этого достаточно, чтобы абстрактную форму дерева наложить на любое органическое многообразие.
«С помощью мирового древа различимы: основные зоны вселенной – верхняя (небесное царство), средняя (земля), нижняя (подземное царство) (пространственная сфера); прошлое – настоящее – будущее (день – ночь, благоприятное и неблагоприятное время года), в частности, в генеалогическом преломлении: предки – нынешнее поколение – потомки (временная сфера); причина и следствие; благоприятное, нейтральное, неблагоприятное (этиологическая сфера); три части тела: голова, туловище, ноги (анатомическая сфера); три вида элементов стихий: огонь, земля, вода («элементная сфера»)» и т.п.
[7]
Эту символическую форму В.Н. Топоров выводит из строения палеолитической пещеры, доказывая, что размещение отдельных изображений во всех ее разветвлениях в целом воспроизводит их распределение по форме «мирового древа». Стало быть, дерево можно представить вздыбленной, вертикально поднятой пещерой. «Поднятие мирового древа (или его образа – шаманского дерева) означает установление всех мыслимых связей между частями мироздания» – его превращение в универсальную семантическую и мнемоническую систему.
«Когда в таким образом организованное пространство вводились объекты, они более или менее автоматически приобретали определенные предикаты, названия действий или операций (которые могли свертываться в атрибуты), составившие основу для возникновения сюжета. Не случайно поэтому, что эпоха мирового дерева знает, по сути дела, лишь один общий сюжет – успешную в конечном счете борьбу положительного, светлого, с небом связанного начала с отрицательным, темным, связанным с преисподней началом (обычно змей, дракон)»
.[8]
Поэтому в «мировом древе» можно видеть символический памятник палеолиту, стягивающий воедино все его символы.
[9]
Связь «мирового древа» со структурой пещеры – это замечательное открытие, имеющее множество важных последствий. Можно только добавить, что утверждению этого образа в качестве «мирового» могла содействовать также изоморфная дереву структура
реки – главного ориентира охотников и кочевников. Кроме того, важно учитывать, что древообразная структура мира прямо выводится из способности ума примечать
сходство вещей в поиске их «начал» – извечного занятия любомудров.
[10] От взыскующего требуется лишь способность отождествлять и различать вещи: подмечать
подобие и находить его основание
. Весь опыт жизни подсказывает, что
подобие вещей указывает на общий их источник, –
начало. Сравнивать можно и начала, восходя от них к первоначалам и утверждая
единое. Таковы, полагает Новалис, истоки символической «аналогии».
[11]
Дети похожи на родителей, и только поэтому друг на друга. Есть, следовательно, два типа подобия. Сходство порожденного с порождающим асимметрично – это вектор, указывающий на предшествующий образец, парадигму. Сходство порожденных симметрично и скалярно, их различает лишь синтагма единовременного порядка. Поэтому в качестве отношения миметического избирается порождение. Каждому акту логической абстракции соответствует утверждение временной дистанции – акт конструирования «первобытности». Так воздвигается парадигматическая ось мира – равнодействующая всех векторов сходства, указывающих на первообраз. Она же утверждается как ось родового времени – времени жизни «предков».
Родовидовая логика считывается, таким образом, с отношений порождения. Генеалогические отношения устанавливаются между всеми вещами мира: родовой универсум связывается этосом большой семьи.
Многообразные отсветы этой древовидной формы мы найдем и у эллинов, конструирующих единый «мир идей». Однако универсальность этой формы явно переоценивается, если выводится из него идея не только вертикального, но и горизонтального распорядка вещей. Рассматривая дерево сверху, в плане, и полагая «ось мира» изофункциональной древесному стволу, Топоров из этой схемы извлекает круг, квадрат (стороны света), времена года, а также весь набор мифопоэтических «числовых констант» (3; 4; 7; 12).
[12]
А это, пожалуй, уже натяжка, ибо по части внушения человеку идеи «центрального порядка» с деревом могут поспорить, как мы уже видели, костер и, как еще увидим, захоронение и гномон
[13] То, что все они артефакты, порождения самого человека, не мешает, а помогает им в борьбе за умы. Образ дерева и поныне не утратил ни символического
[14] ни прагматического
[15] значения. Однако универсальным он перестает быть с «осевого времени», – открытия «колеса рождений», когда процесс порождения стал мыслиться не ветвящимся, а круговым. С этого времени культуру «мирового древа» начинает теснить культура «колеса»:
органическая символика постепенно замещается
механической.[16]
Буддийское колесо пифагорейцы водрузили на небо
[1] Вайнберг С. «Первые три минуты. Современный взгляд на происхождение Вселенной. М. Госэнергоиздат. 1981. Сс.143-144.
[2] Рассел Б. История западной философии. Новосибирск. 1997. С.47
[3] «Орфей не почитал Диониса, считая величайшим богом Гелиоса и называя его Аполлоном». – Мифы народов мира. Т.2. М. 1982. С.262.
[4] Судя по орфическим табличкам с напутствиями покойному, последователи Орфея имели довольно ясное представление о пространстве «теории»: оно вполне кеплерово по духу: «…Я дитя Земли и Звездного Неба, \ Но род мой – только от Неба».
[5] Так пифагорейская этика выглядит в изложении Барнета. См. Рассел Б. Цит. соч. С.47.
[6] «Хронологически начало разрушения компози ции, обнаруживающей ясные черты связи со схемой мирового древа, относится к эпохе Проторенессанса…» Топоров В.Н. Изобразительное искусство и мифология. – «Мифы народов мира». Т.1 М. СЭ. 1980. С.486.
[7] Топоров В.Н. Древо мировое. – «Мифы народов мира». М. СЭ. Т.1. 1980. С. 399.
[9] «Коренное отличие искусства палеолитической эпохи от искусства эпохи «мирового дерева» заключалось в следующем: если в палеолитической живописи отсутствие организации внутри каждого рисунка (…) компенсировалось организацией всей данной совокупности рисунков, обусловленной структурой подземного святилища (семь зон), то в искусстве эпохи мирового дерева организация извне вводится в изобразительное искусство; оно приобретает черты идеально организованной системы, которая моделирует и динамический, и статический аспект бытия, тогда как лежащая вовне стихия утрачивает все следы организации…». Топоров В.Н. К происхождению некоторых поэтических символов. – «Ранние формы искусства». М. Искусство. 1972. С. 95.
[10] «Сам Гуссерль на вопрос: что такое философия? – отвечает: философия есть наука об истинных началах, об истоках, risomata panton (корнях всего)». Л. Шестов. Памяти великого философа. – «Вопросы философии». 1989. I. С.141.
[11] «Все идеи родственны. Фамильное сходство называется аналогией. Сравнивая детей, можно было бы определить родительские индивиды» – Цит. по Габитова Р.М. Философия немецкого романтизма. М., Наука, 1979, с.208. Вот схожий образ в интерпретации Цицерона: «Когда от бесчисленного количества индивидов возникает нескончаемый ряд чрезвычайно сходных изображений и восходит к богам, наша мысль, напряженно направленная на эти изображения, вместе с чувством самого большого наслаждения получает понятие о блаженной и вечной сущности». Тот же круг, но только видящий центр видит его сквозь своих предшественников.
[12] Видимо, поэтому модель «центрального порядка» и не удостоилась специального внимания в фундаментальном описании «мифопоэтического сознания» в двухтомнике «Мифы народов мира».
[13] См. работу «Мандала» в наст. изд.
[14] Как предмет праздничного ритуала, дерево продолжает жить в рождественских елках, отражающих хореический космос кружевом огней и игрушечных тотемов. О подсознательном бытии дерева см. также «Философское дерево» в К.Г. Юнг. О природе психе. М. 2002. Сс.183-326.
[15]Дерево как было, так и остается образом идеальной родовидовой классификации, с построения которой начинается освоение каждой новой предметной области знания.
[16] Другое дело, что в конечном счете образ дерева структурно богаче образа сферы, так что геометрическая метафорика выводима из метафорики «дерева-сферы».
