Онтологические прогулки

§ 1. Информация

Понимание информации не как сотрясение воздуха, а как неотъемлемого компонента мироздания, равноправного, а, возможно, и доминирующего по отношению к наглядным компонентам протяженности и силы, позволяет увидеть в новом свете как уже давно известные факты, гипотезы, теории, касающиеся проблем бесконечности мира и конечности человеческой жизни, так и новейшие.

К последним, в частности, относится гипотеза академика Зельдовича о роли симметричности правого-левого в зарождении жизни. Эта гипотеза изложена в статье «Флуктуационная кинетика реакций» («Успехи физических наук», ноябрь, 1982), по форме являющейся первой в нашей литературе работой в жанре научного эссе, по содержанию – подводящей итог многолетних размышлений автора о тайне мироздания – как бы его завещанием (Я.Б. Зельдович скончался 02. 12. 1982). Понятие флуктуации, турбулентности, бифуркационной катастрофы, автоколебания, спонтанного нарушения порядка и симметрии до последнего времени рассматривалось как сугубо техническое, имеющее отношение к гидродинамике и статистике, но не к тайне мироздания и смыслу жизни человека. Однако работы Пригожина об упорядоченности через флуктуации, подчеркивание Саламом решающей роли спонтанного нарушения симметрии в любой упорядоченности (сколько бы гостей ни сидело за столом с салфетками по правую и левую стороны, достаточно одному из них взять левую салфетку и все остальные тоже должны будут брать только левые салфетки), многолетние исследования академика С. Шварца над мышами-полевками, доказавшие, что информации генофонда одной особи бывает достаточно для заполнения совершенно новой экологической ниши, для появления не только нового вида, но и новых семейств, даже родов. Все эти труды доказали то, что раньше проповедовали лишь люди искусства и моралисты: отдельный человек представляет собой не ничтожную козявку, бесследно исчезающую под могильным лопухом, а образ и подобие мира в целом! Статья Я.Б. Зельдовича (написанная совместно с А.С. Михайловым) и по форме, и по содержанию является своеобразным манифестом этого нового информационно-космического мышления, идущего сегодня на смену трехсотлетнему господству декартовско-галилеевского координатно-бытового мышления, в котором не было места ни для связи человеческой личности с Космосом, ни для чувства таинственности, бездонной сложности того и другого. По Декарту и Галилею, все, сегодня неизвестное, завтра станет известным, и произойдет это в рамках уже достигнутых человеческим разумом незыблемых фундаментальных истин типа: «часть меньше целого», «пространство и время бесконечны так же, как бесконечен натуральный ряд чисел или евклидова протяженность», «любую неясность можно устранить практической проверкой», и т.п. Новое мышление началось с замены пространства-ящика Ньютона пространством-моллюском Эйнштейна, с трех китов Винера (масса–энергия–информация), с ноосферы Вернадского. В духе этого нового подхода Зельдович и связывает в своей статье происхождение жизни с происхождением Вселенной, поскольку и в том, и в другом случае речь идет о решающей роли одного и того же фактора – нарушения симметрии, т.е. об информационном процессе (при этом числовой коэффициент 10¹⁷, характеризующий соотношение левого и правого, оказывается, очевидно, неслучайно близким к числовому коэффициенту 10¹⁶, характеризующему соотношение между энергией и информацией).

Конечно, в вопросе о старости и смерти информационный подход может оказаться наиболее эффективным не столько при рассмотрении глобально-космологических проблем, сколько при рассмотрении более конкретных медико-биологических факторов. Но начинать, по нашему мнению, следует все же именно с этих максимально широких проблем. Поэтому прежде, чем обратиться к фактам и гипотезам геронтологии и танатологии, мы упомянем еще несколько обстоятельств, подобных статье Зельдовича, из космологии.

Ни один человек – ни в прошлом, ни в будущем, – не в состоянии был взглянуть на окружающий мир непредвзято (возможно, исключением являются только те редкие мгновения внезапного прозрения, которые, подобно молниям, озаряют иногда сознание гениев и которые наиболее впечатляюще были описаны в мировой литературе Плотиным и Достоевским). Все люди с младенчества воспитаны педагогом по имени Здравый Рассудок и до конца дней своих незыблемо хранят те стереотипы, без которых невозможно было бы их выживание (отличие, например, маленькой блохи от большого мамонта). Поэтому нет ничего удивительного в том, что в докибернетические времена даже тот, кто мыслил максимально широко и числился идеалистом (т.е. человеком, учитывающим информационный фактор), например, Кант, не мог представить себе состояние мира, в котором доминирующей реальностью не был бы бесконечный однородный фон протяженности пространства и времени. Эйнштейн называл это состояние человеческого ума Главной Иллюзией Здравого Рассудка, формирующейся у всех людей примерно к шестнадцатилетнему возрасту.

Только сегодня в законе Обухова–Колмогорова об инвариантности потока энергии по спектру относительно масштабов получила научное обоснование мысль Демокрита о том, что буква «а» остается буквой «а» независимо от того, малая она или большая. Но и сегодня, соглашаясь в сфере общественных наук с тем, что только темный ум может видеть величие личности в величине ее портретов, а величие государств в величине их военных сил, в сфере естественных наук, мы не можем преодолеть нашу внутреннюю уверенность в том, что невидимый глазом микроскопически малый фридмон менее реален и величествен, чем видимый нашими глазами огромный многокрасочный Космос. Реальность пространственных масштабов аннулирует для нас реальность информации!

Аналогично за счет реальности информации здравый рассудок абсолютизирует реальность времени: любой человек, в том числе и принимающий логику эйнштейновского «времени-моллюска», на дологическом бессознательном уровне испытывает чувство сожаления по отношению к живущим не 70 лет, а 45 минут аналогам человека на нейтронных звездах (по гипотезе Дайсона-Форварда возможно наличие жизни в условиях не только нашей электронной химии, но также и химии ядерной, реакции которой идут в миллион раз быстрее). Точно так же, соглашаясь на логическом уровне с современным представлением о «черных дырах», согласно которому для сопутствующей системы время гравитационного коллапса займёт считанные часы, а для постороннего наблюдателя будет длиться вечно, мы внутренне неприемлем такое вольное обращение с нашей святая святых, исходной, и, можно сказать, единственно наглядной осязаемой нами реальности отличия одного часа от одного года (именно поэтому, а не по каким-то «научным» причинам с порога отвергается и зачисляется в мистику экзотическая гипотеза о рае и аде в последних мгновениях агонии: для посторонних наблюдателей эти мгновения занимают считанные минуты, а для сопутствующей системы длятся вечно).

Академик Марков в своей книге «О природе материи» (М., 1976), академик Амбарцумян в гипотезе о центрах галактик, рождающих энергию из «ничего», и некоторые другие исследователи допускают мысль о том, что состояние, именуемое словом «вакуум», хранит какую-то фундаментальную, нам пока еще неизвестную характеристику мироздания: на расстояниях порядка 10^-33 см в одном кубическом микроне изогнувшимся пространством как бы запечатана энергия триллионов галактик, и эта энергия, выплескиваясь, дает космические взрывы, рождает частицы, созидает нечто плюс антинечто из «ничего». Последнее обстоятельство, т.е. наличие симметрии и ее нарушение, подводит мысль исследователя к представлению об информационном характере этой фундаментальной тайны вакуума.

Некоторые физики заимствовали из геронтологии термин «долгожитель», имея в виду долгоживущие элементарные частицы. Для живущего 10²² лет протона время существования нашей Вселенной (10¹⁸с) выглядит чем-то более мизерным, чем одна секунда для прожившего 152 года долгожителя англичанина Фомы Парра. Мы прекрасно представляем себе реальность тех 80 лет, которые у нас были бы после 70, проживи мы столько же, сколько прожил Фома Парр, но мы не в состоянии представить себе реальность временных процессов в пределах одной секунды – ведь человек за это время едва успевает моргнуть глазом! Точно так же наш жизненный опыт встает перед нами непреодолимым психологическим барьером, когда мы хотим вообразить себе реальность пространственных процессов в мизерности одного кубического микрона. Но умом мы понимаем, что при не человеческой, а естественной единице времени (10^-24с, т.е. время прохождения света через классический диаметр электрона) в одной секунде свернута почти такая же сложность и реальность, как и в космически огромной для нас видимой Вселенной. Средневековый богослов Фома Аквинский и наш физик Ландау по этому поводу высказали одну и ту же мысль: триумф человека не в том, что он может строить грандиозные плотины и чудесные межпланетные корабли, а в том, что непредставимое для него тем не менее умопостигаемо!

Используя в качестве точки опоры этот принцип Аквинского-Ландау, можно попытаться более конкретно интерпретировать структуру времени как информацию и природу информации, как симметрию-асимметрию пространства и времени.

Философ Гегель и астроном Козырев говорили о взаимопревращаемости времени, пространства, энергии. Но эта концепция имеет смысл только в том случае, когда и тому, и другому, и третьему мы припишем такие информационные характеристики как структура (информация – это структура для других, а структура – это информация для нас), гармония, красота, симметрия, асимметрия, упорядоченность и т.п. Красота, спасающая, по Достоевскому, мир, это информационная устойчивость (закон сохранения массы–энергии–информации, принцип неразличимости части и целого) общемирового целого или, выражаясь старомодным языком, Красота Абсолюта.

О структуре времени бессмысленно говорить тогда, когда имеют в виду не «время–моллюск» Эйнштейна, а однородное, изотропное, евклидово пространство–время Галилея и акад. Логунова. Но сутью, краеугольным камнем, альфой и омегой теории Эйнштейна является именно относительность, изменчивость и, следовательно, структурность пространства–времени. Как «хитрости» топологии (называемой иногда «резиновой геометрией») качественно отличают ее от «бесхитростной» геометрии твердых тел, так неисчерпаемая сложность структурности–относительности эйнштейновского пространства–времени качественно отличают его от того, с детства укорененного в нас наглядного образа пространства–времени, который здравый рассудок считает единственно возможной объективной (и абсолютной) реальностью! Современная топология топосов отказывается от той рядоположенности в пространстве и преемственности во времени, которые рисовали нам мир как Всеобщий каталог событий прошлого, настоящего и будущего, строго однозначно развешанных на железном каркасе декартовых координат. Этот железный каркас играл роль тюремных решеток для заключенного в них свободного творческого духа человека. Стражники этой духовной тюрьмы, именовавшие себя «трезвомыслящими учеными-материалистами», убивали дубиной «дважды два–четыре» любую концепцию, – от энтелехии Аристотеля до ноосферы Вернадского – пытающуюся отойти от координатно–бытовых представлений здравого рассудка и учесть наряду с массой–энергией также и информацию. Любая апелляция к информационной компоненте мироздания классифицировалась как «религиозное мракобесие». Сегодня топология Гротендика взорвала фундамент «дважды два-четыре» и всего координатно–бытового мышления, отменив основополагающую аксиому классической теории множеств – множество не может быть элементом самого себя. Акцент в этой топологии делается не на носителе функции, а на саму функцию, на программирование программ, на так называемые морфизмы, категории, функторы и тому подобные понятия, перемещающие центр тяжести реальности с «материального носителя» информации на саму информацию, поскольку само расчленение объективной реальности на движение, движущееся и пространство движения справедливо только в рамках классической механики и теряет смысл уже в квантовой механике. Здесь математическая теория топосов (где часть репрезентует целое и множество может быть элементом самого себя) смыкается с современной философией космологии, где бесконечность мира понимается не как бесконечная геометрическая протяженность, а как тот предел информационной самодостаточности, при котором дальнейшее познание упирается в структурные параметры природы мира в целом (для того, чтобы в соответствии с принципом проверяемости на практике познать Большой Взрыв, происхождение жизни и природу разума, необходимо повторить и то, и другое, и третье). Последним всплеском космической непочтительности к тайне человеческой, соприкасающейся с тайной звездной, было предположение некоторых кибернетиков о том, что человеческий интеллект – это не вторая бесконечная Вселенная, не «образ Бога на земле», а обычная сеть нейронов, действующих по закону «все или ничто». Гении типа Лейбница, Эйнштейна, Вернадского всегда понимали, что человек, будучи порождением мира, не может быть намного сложнее или намного проще своего «родителя». Поэтому когда говорят, что два миллиона видов растений и животных – это два миллиона вариантов выживания, то это аналогично высказыванию о том, что пять миллиардов людей на Земле – это пять миллиардов вариантов приспособления к разнообразным условиям выживания человека. В первом, т.е. самом поверхностном приближении, это, конечно, так, но сущность феномена Жизни, как и феномена Человека, конечно, связана не с естественным отбором Дарвина, а с информационной природой феномена Вселенной. Если животные и растения подобны рыбам в потоке времени-реки, то почему им запрещено плыть против течения? С этого вопроса Пригожин начинал исследования по неравновесной термодинамике: ведь анти-время не более абсурдно, чем кварки, которые притягиваются тем больше, чем они дальше друг от друга! Эйнштейн не дожил до этих научных идей, он верил еще в принципы практической проверяемости, а не в принципы информационных альтернатив, и поэтому в своей «космической религии» полагал, что логика и красота бытовой жизни людей не может осмыслить логику и красоту мира в целом, а может только ими восхищаться, что и составляет смысл человеческой жизни.

Сегодня все большее число исследователей убеждаются в том, что фундаментальнейшей исходной реальностью являются не декартовы координаты бытового пространства-времени, а постоянная Планка, скорость света, гравитационная константа, постоянная Больцмана, связывающие энергию с информацией и т.п. параметры. Конечно, пространство этих координат совершенно не наглядно и при переходе к ним получается больше вопросов, чем ответов.

Понятие временной длительности как пассивного фона для массы–энергии–информации является таким же анахронизмом, как пространство – ящик Ньютона и, следовательно, нет никакого смысла говорить о его конечности или бесконечности. Есть смысл говорить о явлениях, фиксируемых диалектикой таких понятий, как организация–дезорганизация, порядок–беспорядок, космос–хаос, рост–увядание, жизнь–смерть и т.п. Каждая структура как живой, так и мертвой природы несет на себе печать общемировой целостности, является репрезентантом этой целостности в том же смысле, в каком об этом говорится в теории топосов сегодня и в каком говорил об этом Лейбниц в своей монадологии вчера. Следовательно, ошибаются те, кто, учитывая информацию в биологическом и индивидуально-социальном времени, игнорирует ее во времени астрономическом. Отличие между этими временами не больше отличия общемирового кода-регулятора Норберта Винера от информационного кода–регулятора биогеоценоза академика Шварца или от управляющего информационного центра отдельного человека. Разница сводится к иерархии ритмов, циклов, периодов. Для отдельных организмов цикл, реализующий их информационные возможности, исчисляется годами, для таксонов растений и животных – миллионами лет, для расширяющихся и схлопывающихся Вселенных – миллиардами лет. Но сутью и ведущей реальностью во всех этих трех иерархических уровнях является именно сам информационно–энергетический процесс, а не иллюзорная реальность однородного фона «лет»!

Президент Международной ассоциации по изучению времени (существует с 1966 года) Фрейзер, как и Зельдович, объясняет появление живого нарушением симметрии. Но, в отличие от Зельдовича, Фрейзер не ставит на одну доску, не проводит параллель между нарушением симметрии при зарождении Вселенной и нарушением симметрии при зарождении жизни. Фрейзер представляет себе время не как вторичную реальность (типа непроницаемости стены для лба человека), не как форму существования и проявления первичной ненаглядной реальности массы–энергии–информации, а как некую самостоятельную существующую субстратную реальность длительности, появившейся при Большом Взрыве и не существующей вне рамок 10^-23-10¹⁷с. Информацию Фрейзер не игнорирует, но он ее недооценивает, полагая, что не информация формирует облик социального времени биологического времени, и т.п., а наоборот, соответствующий масштаб времени предопределяет наличие или отсутствие информационного отклика (так называемый «умвельт-принцип», согласно которому та или иная ступень иерархической лестницы от человека до фотона реагирует только на определенный диапазон окружающего мира). По Фрейзеру, световое поле фотонов не имеет информации, что явно ошибочно, так как согласно открытию №120, запатентованному в 1964 году Казначеевым, Михайловым, Шуровым, именно поле фотонов несет ту информацию, которая необходима для пяти миллиардов скоординированных химических реакций в одной живой клетке за одну секунду! Фрейзер различает реляционное время и время субстратное, предполагая, что в квантовой механике нет реляционного, но есть субстратное время, а в квантовой гравитации нет и субстратного, есть лишь квазисубстанциональное время гравитационного вакуума, являющееся его (вакуума) тополого-метрическим аспектом, способом его представления, т.е. способом сопоставления определенной темпоральной (временной) значимости этому вакууму.

Если бы эти соображения о сложностях топологических представлений (являющихся, конечно же, не чем иным, как информацией) дополнить идеей «змеи Глэшоу», вытеснив тем самым вольтеровско-дарвинистский образ прямолинейной эволюции от «простого» фотона к «сложному» человеку, то позиция Фрейзера оказалась бы близкой к позиции Зельдовича, Вернадского, Пригожина. Но постулируя субстратное, субстанциональное время (хотя бы и в рамках только 10^-23-10¹⁷с), Фрейзер оказывается на позициях эклектического соединения «ящика» Ньютона с «моллюском» Эйнштейна. И дело здесь не в том, что (как пишут некоторые его критики) он допускает время, когда времени не было, на самом деле, пишут эти критики, исчезает не время, а предел, до которого мы знали время. Все дело в смысле термина «время». Если временем называть даже не нечто самостоятельносубстратное, а форму существования материи, но под материей подразумевать только массу–энергию, то обязательным признаком такого времени будет одномерная конечная или бесконечная протяженность (длительность) и представление о времени, когда времени не было, не будет иметь смысла. Если же временем называть форму существования материи и под материей подразумевать массу–энергию–информацию, то тогда наглядное противопоставление конечного бесконечному уступит место ненаглядной диалектике информации–протяженности и лишь тогда можно будет говорить, что исчезло не время, а тот наглядно–бытовой предел, до которого мы знали время.

С последним пониманием времени гармонирует мысль специалиста по «черным дырам» Хоукинга об обратнопропорциональной зависимости между протяженностью и информацией. Развивая эту мысль, можно говорить о двух диалектических полюсах: бесконечной наглядной евклидовой протяженности с нулевой информацией и сингулярной ненаглядной фридмонной информационностью с нулевой протяженностью. Реальность формируется между этими полюсами (фридмон характеризуется, по М.А. Маркову, протяженностью в 10^-33см). Хоукинг обращает внимание на то, что все известные законы сохранения (т. е. законы сохранения массы–энергии) формулируются на основе классического пространства–времени и все они рушатся в сингулярности, так как предсказание будущего после катастрофы сингулярности невозможно. Тем самым подразумевается, что если бы речь шла не о законах сохранения массы–энергии на фоне декартовых координат, а о законах сохранения массы–энергии–информации, формулируемых на основе неклассического пространства–времени (и с учетом принципа альтернатив, а не принципа практической проверяемости), то для живого это давало бы недарвиновскую непредсказуемую эволюцию Северцева–Моисеева, а для неживого – модель мира по Маркову–Зельдовичу. И в том, и в другом случае ведущей реальностью оказалась бы не протяженность пространства–времени, а информативность процесса (человек рождается и умирает не потому, что прошла соответствующая длительность времени, а, наоборот, соответствующая длительность времени определяется характером информационного процесса рождения и умирания).

Таким образом, мир оказывается не примитивом псевдоевклидовой четырехмерной сцены, на которой двигаются атомы, люди и звезды, а головокружительно сложной топологией переплетающихся друг с другом (по типу «змеи Глэшоу») информационных циклов. Этот информационно-циклический, а не протяженностно-прямолинейный подход и должен быть общим космологически-философским фоном при конкретных исследованиях фактов и гипотез, имеющих отношение к проблеме старости и смерти. Если исходить из того, что увядание следует за расцветом, то любая самодовлеющая структура должна рассматриваться как повторение (в той или иной степени) структуры, т.е. информации, мира в целом. Традиционное, т.е. координатно-бытовое понимание классической физикой воспринимаемой нашими ощущениями пространственно-временной протяженности как изначальной фундаментальнейшей реальности, как абсолютного и коренного условия бытия всех происходящих процессов, как существующих совершенно независимо от этих процессов (в том числе процесса познания) объективных параметров противоречило в прошлом так называемому идеализму. В настоящее время эта «объективная независимость пространства-времени» противоречит всему комплексу современных наук, начиная от теории относительности и кончая синергетикой (соотношение неопределенностей Гейзенберга, например, говорит о зависимости результатов познания от процессов познания). Для классической физики и бытового мышления время однородно, симметрично, обратимо, т.е. нет разницы между фильмом, идущим от начала к концу, и фильмом, идущим от конца к началу, между книгой, читаемой от вступления к заключению и книгой, читаемой от заключения к вступлению, между опережающими и запаздывающими потенциалами, между тем, кто сначала родился, а потом умер и тем, кто сначала умер, а потом родился. Информационно-циклический подход не игнорирует принципы синусоиды (всякое начало завершается концом и всякий конец завершается началом: зерно должно умереть для того, чтобы родиться), но ни о каком здраворассудочном примитиве самостоятельного, объективно и независимо от нас существующего пространства–времени тут нет и речи, ибо в центре внимания оказывается сам информационно-энергетический процесс, а не его внешние проявления в форме бытового (трансляционного) времени. Суть работ Пригожина, начинающего не с информации (как Винер), а с необратимости времени, сводится именно к проблемам информации (хаоса, порядка, энтропии). Главная мысль Коста де Борегар, объявившего информационный парадокс Эйнштейна–Подольского–Розена «третьей грозой ХХ века» (первые две «грозы» – ультрафиолетовая катастрофа и отрицательный результат опыта Майкельсона–Морлея, породившие соответственно квантовую механику и теорию относительности) аналогично сводится к информационной, а не пространственно–временной, целостности мироздания, к всемирному нигде не локализованному регулятору Винера, дающему возможность волновой функции информационно меняться мгновенно, а не со скоростью передачи световой энергии – как мгновенно, а не со скоростью света, делается в Москве сиротой сын отца, умершего на Колыме. Это информационное взаимодействие, будучи несиловым, не менее реально, чем наглядное вещественно–энергетическое взаимодействие. И именно к этому несиловому взаимодействию тяготеют такие, казалось бы, на первый взгляд, разные обстоятельства, как поразительная чувствительность к внешним магнитным полям жидких кристаллов и доказательство Синаем возможности каких угодно больших отклонений в конце процесса при наличии каких угодно малых отклонений в его начале. Современная наука возвращается к античному мироощущению, игнорировавшему бесконечную общемировую пространственно–временную протяженность как иллюзию, выдумку, ложную абстракцию.

Итогом такого понимания мироздания применительно к геронтологии является признание приоритета информационных факторов перед вещественными и энергетическими. Вывод этот не нов, поскольку давно уже признано, что именно генетическая информация предопределяет видовую продолжительность жизни. Но новым здесь должно быть ясное понимание антинаучности полуфилософских, полушаманских заклинаний против «идеализма» как утверждение именно этого приоритета информационного над вещественно-энергетическим. Называя информацией то, что Пифагор называет всемирной гармонией, Аристотель – энтелехией, Николай Кузанский и Ньютон – Богом, Лейбниц – предустановленной гармонией, Дриш – жизненной силой, Зельдович – вакуумным Ничто, порождающим Нечто и Антинечто, генетики – структурой наследственности, можно попытаться несколько сместить акценты в трактовке многих фактов и теорий геронтологии. К этому мы и переходим в следующем разделе.