Онтологические прогулки

§ 2. Живое и неживое

Дерево и яйцо (зерно) – ключевые образы миропонимания как древних цивилизаций, так и современной науки. Образ бесконечной псевдоэвклидовой коробки, господствовавший триста лет в европейской науке, из этого миропонимания, конечно, выпадает. Дерево жизни, дерево познания добра и зла, мировое яйцо (эон), космическое дерево – все эти образы акцентируют внимание на информационной стороне мирового процесса. Ветвящееся дерево как нельзя лучше передает и смысл древних космогонических миров и сущность современной теории систем, принципа альтернатив, теории бифуркаций, теории графов, управленческой иерархии, и т.д. и т.п. Видимое, возникающее из невидимого, в древности иллюстрировали появлением большого горчичного дерева из малого горчичного зерна. Этим подчеркивалась инвариантность информационно-энергетического процесса по отношению к пространственно-временным масштабам. Ни о чем другом в дополнение к этому не сообщает нам сегодня теория странных аттракторов, утверждающая, что автоколебания человеческого сердца и спиральных галактик имеют одну и ту же природу, что и в кухонной кастрюле, и в атмосфере Антарктики образуется не более семи завихрений, и Демокрит, видевший в человеке информационную модель мира в целом и допускавший мысль об атомах, величиной с мир (т.е. об атомах-монадах в смысле Лейбница), стоит ближе к древнеиндийским мыслителям и Платону, а не к зачислившим его в свои святцы материалистам XIX века и современности, верящим в незыблемость координатно-бытовых представлений. Мыслители прошлого видели свою цель не в выяснении временной первичности-вторичности вещества или информации, а в выяснении сущности природы мира в целом (в том числе и самого времени). Не зная многое из того, что знаем мы сегодня, они знали главное: существует феномен Вселенной и существует феномен Человека, и они каким-то образом связаны друг с другом. Мыслящих людей всех времен и всех народов интересовал не вопрос о том, что появилось раньше, материальный протяженный атом или духовная информационная мысль, а вопрос о тайне появления как одного, так и другого. Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем? В чем смысл нашего существования? – вот что было и остается главным! Сегодня это выражается формулой: «Не первичное-вторичное, а каким образом первичное или вторичное? Как именно происходит информационное инструктирование, или как атомы порождают информацию».

Конечно, проще всего было предположить, что ни над каким началом не нужно ломать голову, так как никакого начала атомы не имеют, они существуют вечно, порождая своими случайными комбинациями (как материалом для естественного отбора) и жизнь, и мышление. Этой басней и пробивалась позитивистская наука со времен Галилея, пока Фридман не предложил свою теорию расширяющейся, т. е. имеющей начало, Вселенной. Сегодня теория Фридмана не имеет альтернативы. Завтра эта альтернатива может появиться, но она не будет иметь ничего общего со вселенной-ящиком без стен Галилея. Подобно тому, как человек, выйдя из животного состояния (и в филогенезе, и в онтогенезе), уже не может к нему вернуться, подобно тому, как от Эйнштейна можно перейти к Хоукингу, но уже немыслим возврат к Ньютону, точно так же от Фридмана-Гамова можно подняться до чего-то еще более волнующе-таинственного, но полностью исключается возврат к бытовым тривиальностям вольтеровско-лапласовской примитивной картины мира. Поэтому теория академика Логунова не заслуживает внимания, а теория профессора Тринчера заслуживает. Биолог К.С. Тринчер в книге «Биология и информация» (М., 1965) усматривает основное содержание процесса космогенеза – от праматерии сингулярности и до современной эпохи – не в массе и энергии, а в информации, так как именно информация определяет фундаментальнейший факт мироздания: рост информации в живом и уменьшение ее в неживом. К.С. Тринчер, как и физик Коста де Борегар, считает, что объяснение прошлого от будущего, живого от неживого, симметричного от несимметричного следует искать только для всего Космоса, ибо целое влияет на любую свою часть, а часть репрезентует целое (согласно теореме Неймана, измерение будет сопровождаться ростом энтропии для запаздывающих, т.е. расходящихся макроскопических квантовых волн, и оно же будет сопровождаться уменьшением энтропии для опережающих, т.е. сходящихся квантовых волн). Еще Лейбниц подчеркивал, и на это обратил внимание в своей «Симметрии» Г. Вейль, что отличие прошлого от будущего связано с причинно-следственной структурой мира, т.е. с его информационностью. События типа Большого Взрыва, где произошло какое-то нарушение симметрии, представляются нам с нашей бытовой точки зрения маловероятными. Аналогично маловероятно появление жизни. Но намного ли более вероятно появление «Гамлета» или нашего «я»? Бытовые мерки здесь не подходят, и поэтому Ю.П. Сырников, критикующий К.С. Тринчера с тех же позиций, с каких Энгельс критиковал Негели («набрасывание покрова таинственности»), если и прав в каких-то деталях, (к примеру, объясняя антифлуктуационные свойства льда тем, что протон в нем движется в сто раз быстрее, чем в воде), все же останется неправым в целом. Связано это с тем, что краеугольным камнем подобной критики является представление о сложности человека и простоте мира, а этот камень выброшен современной наукой. Какой-то баланс информации явно существовал в сингулярности и, очевидно, существует (возможно, в форме закона сохранения массы–энергии–нформации) для совокупности живой и неживой материи. Вопрос же о том, куда это ведет и что это значит, нам сегодня не более ясен, чем Плотину или Лейбницу, но именно этот вопрос придает смысл нашему существованию и именно это является главной мыслью книги К.С. Тринчера. Если жизнь каждой клетки, каждой букашки, каждого человека является информационным повтором жизни Вселенной от сингулярности эона до сингулярности катастрофы, то с этой точки зрения, о чем говорят сходства и отличия, например, между одной клеткой и человеческим организмом, состоящим из 240 триллионов клеток? Некоторые исследователи определяют жизнь, как ограничение, и в качестве доказательства приводят следующий факт. Ухо новорожденного младенца открыто для всех 7000 фонем всех языков мира, но уже через несколько недель створки закрываются, и взрослому человеку для освоения иностранной речи уже нужен институт иностранных языков. Таким образом, переход от младенца к взрослому, от клетки к организму, от докваркового уровня до социума, от малого к огромному, от сингулярности до видимой Вселенной являет собой не только восхождение от низшего к высшему в духе пресловутого принципа развития плоской эволюции Дарвина, но и потерю каких-то первоначально имевшихся потенциальных информационных возможностей, т. е. нисхождение от высшего к низшему, более ограниченному, хотя и более специализированному (наподобие специализации нейрона сравнительно с яйцеклеткой), в духе числившегося триста лет в «мистике» принципа эманации Плотина.

Наличие не только восходящего процесса, но и симметричного ему нисходящего делает наше представление о мире более компактным и самодовлеющим (это напоминает образ «змеи Глэшоу» и образ перекрестной симметрии, в которой количественно-качественные переходы, в том числе фазовые переходы второго рода, в доступной нам области Вселенной дополняются симметричными переходами в недоступной нам области Вселенной, фиксируемой нами как область сверхсветовых скоростей, сверхвысоких температур, «внутренности» сингулярности и т. п.).

Определение жизни, как ограничения, правильно постольку, поскольку, как известно, вообще любое определение является ограничением. Определения чего бы то ни было всегда означает вычленение его из того, что греки называли «меоном» (бездной), Николай Кузанский – космической потенциальностью, Зельдович – вакуумом. Поэтому это определение не исключает и не противоречит другим, более конкретным интерпретациям жизни. Примером подобной более узкой дефиниции жизни может быть теория, появившаяся в последние годы в связи с неожиданно обнаруженным сходством между онтогенезом и онкогенезом.

Онкогенез – раковое заболевание – олицетворяет в обыденном представлении патологическое разрушение организма, а онтогенез, т.е. здоровое развитие здорового организма всегда понимался как нормальный рост. И вот оказалось, что информационно эти процессы почти тождественны: раковые клетки, введенные в эмбрион, делались нормальными. Академик С.С. Шварц, давший концепцию наличия кода-регулятора в каждом биогеоценозе, видел во внешней среде тот переключатель, который определяет ход развития организма по одному из нескольких возможных альтернативных путей. Если есть, например, 10 пар аллелей (аллелями называют и разные гены, соединенные в одну пару, и альтернативные формы одного гена, в данном случае речь идет о последнем), то число генотипов будет 3¹⁰=59049. Для человека, имеющего сто таких пар, это число будет 3·10⁴⁷, т.е. намного больше, чем всего существовало людей на Земле (7·10¹⁰). Рост, регенерация и рак генетически имеют одну и ту же информационную программу, но в зависимости от того или иного сочетания внешних и внутренних факторв эта программа реализуется то в форме жизнеутверждающего роста, то форме смертоносной опухоли. Содержание этой программы сводится к изначально данному (при росте) или возвращенному (при регенерации и раке) свойству клетки размножаться. Просматривая в институте нейрокибернетики сотни плакатов, имеющих целью познакомить зрителя с, примерно, миллионом деталей одного человеческого нейрона, вполне допустимо сделать заключение, что сложнейший нейрон на клеточном уровне отличается от простейшей амебообразной клетки так же, как Эйнштейн-гений отличается от Эйнштейна-младенца, не умевшего в три года разговаривать и поэтому заслуживший известную всем его биографам фразу своего дяди: «Ну, что же? Не всем же быть профессорами! Альберт еще, может быть, станет неплохим ремесленником». И вот эти высочайшие специализированные и потерявшие способность к делению нейроны при раке мозга как бы впадают в детство, они вновь получают утерянную ими способность к делению и размножению. На уровне организмов это соответствовало бы тому воображаемому чуду, при котором умирающий Эйнштейн после произнесения своей последней фразы (сказанной по-немецки и поэтому не понятой сиделкой-англичанкой) и наступления минут агонии, вышел бы из этого биологического коллапса- экстремума не в виде трупа, а в виде того трехлетнего малыша, которым был когда-то. Для нейрона с его миллионом органел происходит именно это научное чудо, т.е. вся сложность сворачивается, а на сцену выходит спрятанная где-то в глубинах ядра информационная программа, заблокированная в свое время так же, как блокируется после нескольких недель жизни первоначально открытое всем 7000 языкам ухо новорожденного.

Само собой разумеется, это блокирование первоначальной информации имеет место не только в нейронах, но во всех без исключения соматических клетках человека (эти клетки, в отличие от половых, имеющих половинный набор хромосом, имеют полный набор хромосом). Поэтому каждый человеческий организм с его 240 триллионами соматических клеток (если бы только удалось разгадать тот механизм, с помощью которого при раке и регенерации деблокируется соответствующая программа) несет в себе потенциально информацию достаточную для заселения 50 000 планет пятимиллиардными человеческими сообществами (именно этот факт дал повод некоторым писателям-фантастам писать о том, что сохранять мумии египтяне стали по рекомендации инопланетян с целью вторичного рождения из соматических клеток при сохранении этих клеток до времен, когда наука на Земле сумеет использовать любую соматическую клетку в качестве яйца). Бактерия имеет всего четыре гена, но и у нее есть онкоген! В 46 хромосомах человека имеется 100 000 генов, из которых 7 000 имеют отношение к росту, старению, регенерации, раку. Невообразимую сложность переплетения разных информационных программ, даваемых этими 7 000 генов, можно себе представить, учтя сообщение профессора Фельдмана (Израиль, 1974) о том, что 350 человек, получивших заболевание из одного и того же канцерогенного источника, заболели не одним и тем же видом рака, а 320 видами! Положение академика С.С. Шварца о роли внешней среды как переключателя внутренних генетических программ должно быть дополнено учением Ухтомского о доминанте. Согласно этому учению, один и тот же внешний фактор в зависимости от того или иного состояния организма может давать различный эффект (это хорошо известно даже в технике безопасности, где знают, что один и тот же электроток оказывается для кого-то смертельным, а для кого-то – нет). Так что же можно ожидать при таком необозримом множестве вариантов информационных генетических программ? Полнейшая случайность, хаос? Ничего подобного! Именно здесь следует вспомнить тот новый смысл самого понимания случайности, который начинает доминировать в современной науке: случайность – это не синоним бытового представления о беспорядке, хаосе, неразберихе, неинформированности («случай измыслили люди для оправдания своей некомпетентности»), а синоним абсолютной уникальности, неповторимости несводимости к более короткой информационной программе. Как может повториться имевшее место в детстве впечатление от высоких цветов на зеленом лугу под лучами утреннего солнца? Триста лет числившийся в золотом (и одновременно железно) фонде науки принцип повторяемости – то, что не повторяется при контрольном эксперименте, недостоверно, – в глазах многих людей еще сегодня олицетворяет собой вершину научности. Но при информационном подходе этот принцип олицетворяет не вершину научности, а вершину бытовой самоуверенности лакеев Фигаро и Санчо Панса. Конечно, вес куска колбасы можно в соответствии с принципом повторяемости проверить на контрольных весах в магазине. Но не далеко уйдет в современной науке тот, кто с таким багажом критериев истины будет исследовать то, что невозможно свести только к массе и энергии! Еще в 1958 и 1961 годах И.Т. Фролов писал о том, что мутацию нельзя понимать как обычную, чистую, абсолютную случайность, ибо мутация является не столько физико-химическим феноменом, сколько аккумуляцией прижизненной информации, т.е. информационным процессом. Как уже упоминалось, Дарвин иллюстрировал свое понимание мутационной изменчивости образом лучей солнца, идущих с равной вероятностью во всех направлениях (тихогенез), а Л.С. Берг иллюстрировал свое понимание мутационной изменчивости образом потока, текущего в одном определенном направлении (номогенез). Симпсон, ведущий американский специалист по теории эволюции, занимает компромиссную позицию, считая, что мутации на уровне отдельного организма ведут себя по Дарвину, а на уровне таксонов – по Бергу. Конечно, современная биология еще не состоянии использовать то философско-математическое понимание случая, которое ставит в один ряд мир в целом, «Гамлета» и неповторимые переживания детства. Практически современная биология улавливает информационную направленность лишь на уровне таксонов и соответственно именует диалектикой эклектику Симпсона. Но уже одно то, что «чистых» дарвинистов, подобных Тимирязеву сегодня среди ведущих биологов нет и что общая тенденция к переходу от вещественно-энергетического подхода к информационному видна невооруженным глазом, внушает уверенность в том, что и «хаос» 7 000 информационных программ гибели человеческого организма рано или поздно будет разгадан именно на том пути, маяком которого и является это философско-математическое понимание случайного как уникального.