Онтологические прогулки

§ 5. Мопертюи как предшественник Пригожина и Ухтомского

Ключевыми здесь являются понятия: «неустойчивое равновесие», «неравновесная термодинамика».

Когда шар держится на острие иглы и когда он лежит в яме, то и в одном и в другом случае он в данный момент покоится. Но что будет с ним в следующее мгновение! Мопертюи, думая об этом в XVIII веке, пришел к мысли о том, что в мире существует божественное информационное поле, направляющее шарик по склону наибольшей крутизны, когда он находится в состоянии неустойчивого равновесия на вершине горки со скатами разной глубины (роль иголки играет вершина горки). Отсюда следовал принцип действия, смысл которого Фейнман выразил так: шарик как бы обнюхал в данный момент все свои возможные траектории и выбрал ту, которая короче. Пригожин, думая об этом в ХХ веке, пришел к мысли о том, что не мудрость Бога, а необратимость времени решает эту загадку. Отсюда следовало учение о неравновесной термодинамике, согласно которому упорядоченность возникает из хаотичного беспорядка тогда, когда нет устойчивого равновесия, а есть флуктуации равновесия неустойчивого. Вот здесь и следует вспомнить вопрос Вернадского о том, как информация (мысль), не будучи энергией, влияет на материальные процессы. Очевидно, что и «обнюхивание» Фейнмана, и «порядок» Пригожина являются синонимами понятия «информация». В сфере наших ощущений, действительно, информация точно так же не есть энергия, как энергия не есть масса. Но вне этой сферы с разрывом в миллиарды миллиардов раз (книга в несколько тысяч миллиардов страниц не уместилась бы между Землей и Луной), энергия имеет массу, а информация имеет энергию. Поэтому они взаимодействуют между собой (закон сохранения массы-энергии-информации), но вне среды нашей практики.

Бесконечно малого информационного сигнала машущей крыльями бабочки достаточно для образования тайфуна! Бесконечно малой энергии достаточно для потери равновесия шара, покоящегося на острие иглы! Бесконечно малой энергии человеческой мысли может быть достаточно для стресса, нервного шока, внезапной смерти, а, может быть, и общественных катаклизмов.

Подушкой для ленивого разума является экстраполяция на бесконечность мира сферы наших ощущений. Это уже доказано для микромира (хотя по размерам электрон во столько же раз меньше яблока, во сколько яблоко меньше земного шара, экстраполяция образа шара «не работает»). Поскольку мир един, не может быть сомнения в ложности подобного экстраполирования и для макромира или мегамира. Если моё сердце бьется сегодня, то это не значит, что оно будет биться всегда. И, вместе с тем, я явно сопричастен всему тому, что было до начала биения моего сердца и что будет после его остановки. Чтобы не верить в это, нужно верить в эвклидову коробку без стен как исходную реальность мироздания! Сартр в рассказе "Стена", написанном в 1939 году, хотя бы соглашается с тем, что в рамках подобного эвклидова материализма понять смерть совершенно невозможно. Лев Толстой в теории считал, что понять смерть в этих рамках можно, но на практике (т.е. процедурой своей cмерти) проиллюстрировал обратное, – в противоположность Достоевскому, который не верил в универсальность эвклидовости и принял свою смерть совсем не по-толстовски. Безоглядная вера в позитивистскую картину мира привела Набокова к отказу от веры в сопричастность общемировому целому на информационном уровне: «Я готов был стать единоверцем последнего шамана, только бы не отказаться от внутреннего убеждения, что себя я не вижу в вечности лишь из-за земного времени… Я забирался мыслью в серую от звезд даль, но ладонь скользила все по той же совершенно непроницаемой глади» («Дружба народов», 1988, №5. С.142). Очевидно, Набоков забирался мыслью не туда, куда следовало; поэтому его ладонь и скользила по глади геометрической бесконечной протяженности, а не по эонам Плотина, фридмонам Маркова, флуктуациям Пригожина, «нюхающему» шарику Фейнмана. В этом нет ничего удивительного, так как даже тот же Фейнман до конца жизни придерживался правил игры, установленных саркастической улыбкой Вольтера, т.е. иронией по адресу всего, что выходит за рамки координатно-бытовой банальности. Придерживаясь этих правил, Ришелье когда-то сажал в Бастилию лозоискателей, а Ю.А. Жданов (воззвав к толстовским «Плодам просвящения») рекомендует в 1986 году в журнале «Вопросы философии» сделать то же самое с современными экстрасенсами!

Но мир не так просто устроен. Его нельзя свести к движению вещества в псевдоэвклидовом пространстве–времени «серой от звезд дали». Есть ещё информация. Если человек внутренне уверен в том, что к его руке прикоснулся не карандаш, а раскалённая железная палочка, на руке образуется ожог, при медицинской экспертизе ничем не отличающийся от реального. И, наоборот, прикасаясь к реально раскалённым углям, «огненные плясуны» в Болгарии не получают ожогов. Так где же в таком случае следует искать критерий «реального»? Ученый мир не сомневался в правдивости рассказа Левингстона о том, что он отобрал семь здоровых молодых людей, они всё время были под его наблюдением (отравить их не могли), и, тем не менее, в указанный колдуном срок они скончались. Почему? Потому, что они внутренне верили в то, что должны скончаться! Нечто аналогичное имело место, когда приговорённого к смертной казни не расстреляли, не повесили, завязали глаза, сказали, что вскрыли безболезнено ему вены и что он умрёт от истечения крови. Для имитации полили тёплой водой на него. И он умер, так как в его сознании возникла модель его смерти, его ухода из жизни. Рассказы, связанные с казнью барабанным боем, свидетельствуют о том же: физически громкость барабанов намного меньше, чем в дискотеках, но звуки эти воспринимаются не как весёлые, а как смерть, и этого было достаточно для реализации акта реальной смерти! Нервная слепота, паралич и т.п. относятся к этой же области. Но что такое модель самого себя в нашем мышлении? Это, по всей видимости, есть нечто продолжающее и завершающее неврологические модели самого себя, о которых известно в иглоукалывании. Наш организм моделируется не только биологически активными точками на ступнях ног, в ушной раковине, на лице, и т.п. Радикулит можно лечить иглоукалыванием (разрядом тока), не только контактируя с позвоночником, но и с соответствующим нервным «меридианом» руки и даже каждого пальца! Многие (если не все) части нашего организма являются его репрезентантами. В так называемом «человеке Пенфилда», т.е. в представительстве разных органов нашего тела в коре больших полушарий мозга, губы равны спине, ибо здесь моделируются размеры информации, а не геометрический объём! В этом вся суть вопроса при переходе от координатно-бытового видения мира к информационно-космическому.

Если бы колдун сказал Левингстону, а не своим соплеменникам, о том, что он должен умереть, то из этого ничего бы не вышло, поскольку Левингстон в это не поверил бы. Но если бы профессор-онколог поставил диагноз о смертельном исходе через две недели, то что бы получилось? Могло получиться то, что описал Сартр в упомянутом выше рассказе, когда здоровые мужчины, получив информацию о предстоящей смерти, начинают её проигрывать, моделировать в своём сознании и это сознание перестраивает физиологию: на холоде они истекают потом, сфинктеры расслабляются, лица сереют (на одной из картин Рериха изображён йог, сидящий обнажённым на снегу и даже не дрожащий от холода, а потеющий). Могло получиться то, что в учебниках онкологии фигурирует как пока не нашедшее «научного» (т.е. по терминологии позитивистов, «вещественно-энергетического») объяснения неврологическое самоизлечение от рака (при повторных метастазах в 1954 врачи гарантировали Солженицыну смерть в ближайшие два месяца, но она не наступила и в ближайшие тридцать лет). Кто знает сегодня резервные возможности нашего организма? Возможно, допустил преувеличение тот, кто сказал, что человек умирает в 70 лет, а не в 170 лет, потому что у него после 70 нет цели, т.е. нет потребного будущего как доминанты, он думает о прошлом, а не о будущем. Но определенная доля правды в этом утверждении есть: начиная с евангельского «ныне отпущаешси» можно привести не единичные случаи, а целую статистику наступления смерти после достижения цели жизни, когда уже ни жизнь не обещает ничего человеку впереди, ни сам человек уже ничего не ждет от будущей своей жизни («Я умру, как все, – и до и после, – но я жил не так, как все живут, и тоскует сердце крестоносца, если не окончен крестный путь»). Учение Введенского-Ухтомского-Узнадзе о психологической доминанте в определенном смысле прямо противоположно учению Сеченова-Павлова о рефлексах: в рефлексах определяющим является внешняя вещественно-энергетическая причина, а в доминанте, наоборот, эффект зависит от внутреннего информационно-психологического состояния, а не от внешней причины (один и тот же разряд тока в знаменитом опыте Введенского при одной доминанте вызывал у кошки сгибание ноги, а при другой доминанте – испражнение). Когда один и тот же источник канцерогенного вещества (в семидесятые годы в Израиле) поразил более трехсот человек, то почти все они заболели разными видами рака: «материалистическая» теория рефлексов этого объяснить не может, «идеалистическая» теория доминанты – может. Безусловно, одинаковость внешнего фактора имеет свою сферу действия, но правильно оценить эту сферу можно только при учете и фактора внутреннего. Ничего нового теоретически в этом нет: диалектика волны и частицы, эпигенеза и преформизма, части и целого ведь давно известны! Все дело, однако, в практике, в понимании конкретного механизма этой диалектики!

Кто, например, не слышал о диалектике жизни и смерти в связи с первым криком ребёнка, началом жизни, делающимся возможным благодаря тому, что, оторванный от пуповины, ребёнок умирает, мышцы его груди сжимаются, и эта агония смерти парадоксальным образом запускает механизм жизни, работающий потом непрерывно вплоть до последнего вздоха. Общеизвестна также обратная картина, когда любовь, цветение, рождение является спусковым крючком механизма смерти. Давно известна болезнь прогерия, при которой процесс жизни идёт, примерно, в десять раз скорее, и четырнадцатилетний подросток выглядит глубоким стариком. Все это известно, но объяснения этому нет, есть только фиксирование внешне наблюдаемого.

Кто не слышал об удивительных феноменах изменённого сознания (самогипноз, гипноз, смертельная опасность), когда люди останавливали силой мысли своё сердце, оставались живыми после многодневного нахождения в могиле, превышали олимпийские рекорды по поднятию тяжестей, прыжкам в высоту, спринтерскому бегу? Но никто еще не дал всему этому объяснения, которое позволило бы воспроизводить эти феномены, управлять ими, регулировать их.

Не исключено, что на уровне не вещественно-энергетическом, а энергетически-информационном «воспроизведение» в смысле повторяемости классической физики окажется вообще невозможным, как невозможно воспроизвести случившуюся когда-то с нами радость или печаль. Но проигрывание этого процесса на клеточном, молекулярном, атомном и субатомном уровнях, смыкающихся аналогично «змее Глэшоу» с уровнями тканевыми, организменными, популяционными, биосферными, ноосферно-космическими в принципе нельзя считать нереальным.

Конечно, при этом важно, имея маяком-идеалом концепцию всеобщего единства мироздания, тем не менее видеть качественные отличия соответствующих уровней. Отличие в миллиарды миллиардов раз массы от энергии и энергии от информации служит здесь нитью Ариадны. Человек может представить продолжение своего существования в форме птицы, змеи, баобаба, но не может представить себе свое бытие в форме пылинки под лавкой или мира в целом. Между тем румынский академик Макковски, допуская отшнуровывание информационного поля человека после смерти (наподобие отшнуровывания электромагнитного поля от соленоида), предлагает в наше время именно такой вариант древнеиндийского учения о переселения душ, - конкурируя с набоковским шаманом.

(Продолжение следует)