Онтологические прогулки

Эпизод пятый

Минус один. Безумие в квадрате

Каждое утро он заходил в трамвай, вставал на свое место у окна и так отправлялся до конечной остановки, и каждый раз, проезжая обратно вечером, сидел в том же трамвае у влажного окна, чтобы на несколько мгновений увидать за ветвями, сбросившими желтую листву, университетские колонны. Они манили его в тусклой осенней сырости на фоне подсвеченных стен, простирая к нему свои объятия. А рельсы трамвая с шумом проносили его по накатанной орбите мимо университета. Он вращался по этой орбите, как заколдованная комета, которая не решается покинуть Солнечную систему окончательно, но и не может в ней оставаться на постоянных правах, как большие планеты или их спутники, ухитрявшиеся получить вид на жительство в гелиосфере, обустраивая скромный быт где-нибудь на окраинах бедняцких кварталов.

Вокруг исторического центра города, где местами еще встречались уютные скверы, сохранявшие  меланхоличное очарование эпохи классицизма и романтизма, важно пыжились стеклянные небоскребы, стараясь продемонстрировать свою значительность, хотя, на самом деле, ничего значительного в них не было. Они смотрели свысока, занимая в городском ландшафте доминирующее положение, но никто из прохожих не глядел в их сторону, никого не восхищала ни их высота, ни переливы зеркальных стекол, потому что у этих зданий не было ни прошлого, которое следовало бы помнить, ни будущего, в котором хотелось бы жить. Никто даже не обращал внимания, когда эти фешенебельные новостройки сносились и на их месте вырастали другие высотки, более оригинальные по задумке, но на проверку такие же пустотелые.

Ему хотелось пройтись по университетской аллее, заглянуть в холл, может быть, подняться в зал библиотечного каталога, где можно сколько угодно перебирать карточки в ящиках, делая вид, что ищешь книгу с чрезвычайно нужным для тебя содержанием, но которой почему-то нигде не находилось. Или зайти в столовку, чтобы поесть настоящей еды, с порцией салата, первым и вторым блюдом, сладким компотом и сдобной булочкой, а не эти полуфабрикаты в полиэтиленовой упаковке, которыми за неимением времени все питались, разогревая их в микроволновке не столько для того, чтобы утолить голод, а скорее так, для подстраховки, чтобы это неприятное чувство не застигло тебя врасплох.

Он мог без конца прогуливаться где-нибудь в окрестностях, кутаясь в свою стеженую куртку с поднятым воротом и капюшоном, пока вездесущий октябрьский морох не пропитывал ее насквозь. Тогда он привычно спускался по ступеням в полуподвал магазинчика, чтобы просушить куртку и как следует отогреться за чашкой горячего кофе. Пару раз он мимоходом уже наведывался в университет, правда, ненадолго, так как времени особо не было. К тому же, правила посещения для посторонних лиц стали совсем не те, что прежде. Теперь на пропускном пункте сидела лицензированная охрана, следившая на мониторах за перемещениями всех посетителей. Для пропуска в университет нужно было оставлять на проходной паспорт с указанием времени посещения. Ничего подобного в студенческую бытность Евгения, понятное дело, не было. Он застал старорежимные времена, когда университетские двери были открыты для всех, когда никто бы не подумал устанавливать на входе металлоискатели, когда никто не опасался людей, и сами люди ощущали себя в большей безопасности, чем теперь, когда за ними всюду следили камеры видеонаблюдения.

В тот осенний день он тоже оставил на проходной паспорт, поднявшись в зал университетской библиотеки, где просидел около получаса, а затем пошел прогуляться. Он вышел в фойе конференц-зала, где все так же красовалась сюрреалистическая фреска «Возвращение Орфея», занимавшая всю стену. На ней все так же летел Орфей, задевая рукой струны волшебной кифары. Но орфический гимн звучал не так объемно, как раньше, — натяжные потолки приглушали любые звуки. Он слышал только, как на полу поскрипывали кроссовки команды студенток, готовивших к Дню первокурсника ритмичный танец с хлопками в ладоши и синхронным подпрыгиванием. Всюду на стенах висели телеэкраны, на которых беззвучно транслировались передачи университетского телеканала. В переходе появилось еще больше объявлений о концертах, мероприятиях, туристических походах, различных кастингах и подработках для студентов. Вроде бы, все как всегда… Но чего-то в университете как будто не хватало — слишком тихо, слишком цивильно везде было. По коридорам неторопливо прохаживались преподаватели матмеха, чьи лица были хорошо знакомы Евгению. Они о чем-то разговаривали, но их разговор тоже был беззвучным, как и все вокруг. А ведь когда-то голоса математиков прекрасно различались в шумном университетском многоголосии.

На истфаке его ожидали еще более разительные перемены — идеальная отделка стен, стильные межкомнатные двери, евроремонт в каждой аудитории. Не было никаких исчерканных парт, деревянных оконных рам, которые приходилось каждый год утеплять к зиме. Он заглянул в аудиторию, где раньше на задней стене был забавный любительский рисунок. Один студент-историк когда-то нарисовал, будто в аудитории нет стены, будто она провалилась в космическое пространство, и вместе с обломками стены в это космическое пространство улетал человек, парусный корабль и античная ваза. Теперь в аудитории, наконец-то, появилась приличная стена — никто больше не падал в зиявший космический провал, но от этого почему-то становилось немного грустно. Евгений вышел из аудитории и повернулся к расписанию занятий, которое висело дальше по коридору, возле деканата. Там, среди веселой группы студентов и студенток, он заметил едва уловимое движение света, которое не мог ни с чем перепутать.

Еще не успев ничего разглядеть, он уже знал — где-то в этой пестрой студенческой толпе стояла Она. Ее присутствие разом замедлило ход времени. Посмотрев на план занятий, она вышла из окружения первокурсников и стала широкими уверенными шагами приближаться к нему. Он запомнил каждый ее шаг, каждое плавное движение рук, мимолетный поворот головы, струящиеся золотистые локоны. В этот момент он не мог двинуться с места, он хотел, чтобы этот момент длился всегда.

На ней не было никакой косметики, глаза и ресницы были чуть бледнее, чем запечатлелось в его памяти несколько лет назад. Теперь ей не нужно было никого покорять дерзкой красотой — студенты-первокурсники восхищенно заглядывались на других девчонок. Никто не смотрел ей вслед, никто не видел в ней богиню, сошедшую с небес. Она просто шла по коридору истфака, как ходят все земные женщины, и только Евгений знал, что она не переставала оставаться все той же богиней, лишь слегка изменившей свой облик. Как долго он ждал этой встречи, перебрав сотни всевозможных вариантов и ситуаций, лишь бы переброситься с ней парой слов.

И вот она шла навстречу ему, ее свободный сарафан струился подле ног, а он все равно не мог произнести ни слова. Он не имел на это никакого права, ведь она приближалась к нему не одна — под трепетным сарафаном с завышенной талией она носила ребенка. Как она была спокойна, как неотразима! Как сосредоточена на своем материнском счастье! Все остальное во всем мире не имело значения, было просто бессмысленным. Никто не имел права омрачать ее мысли. Никто, тем более, он.

Он улыбнулся, как может улыбнуться лишь человек, осознавший мнимость своего собственного существования, несуществующей улыбкой i-того числа, над которым была поставлена окончательная точка. Его глаза были несказанно рады увидеть ее снова, хотя в них, должно быть, стояли слезы. Она задержала на нем взгляд и вспомнила его. Да, она его все-таки узнала, и это было самое важное, что она могла сказать ему без слов, что могла оставить ему как утешение, которое нисколько не утешало. Они посмотрели друг на друга, словно из двух бесконечно удаленных туманностей, и эти две туманности неумолимо разлетались в разные стороны. Разлетались навсегда — разлетались со скоростью света, и целой жизни не хватило бы для того, чтобы преодолеть расстояние, разделявшее их теперь.

Она проходила совсем рядом… это мгновение повторялось и повторялось у него в голове. Он не мог оглянуться, не мог вернуться к ней в ту реальность, которая с каждым мгновением удалялась от него все дальше, превращаясь в мираж. Он сам словно превратился в мираж — в мнимую единицу, не то куда-то шедшую, не то стоявшую на одном и том же месте. Он окончательно запутался, потерялся в этих потоках людей, в этих переходах, лестницах, в этих лицах, деревьях, дорожных знаках. Ему приходилось заново учиться соображать, заново учиться ходить, потому что его прежняя личность не могла больше быть прежней. В его нервной системе выгорел последний предохранитель, позволявший работать всем этим рассудочным микросхемам, прошитым общественной системой в его сознании. Он пришел в себя где-то посреди дороги — до него донесся звук оглушительно сигналившей ему машины, грязный бампер которой упирался прямо в голень.

До него дошло, что он стоит на проезжей части дороги, после чего кое-как добрел до тротуара и зашел в первый попавшийся бар. Впервые в жизни ему захотелось зайти в какой-нибудь бар, чтобы там до беспамятства напиться. Выложив на барную стойку бумажник с получкой, он стал ожидать, когда к нему подойдет официант.

— Что будем заказывать? — спросил бармен, протирая салфеткой бокал.

Евгений не видел его лица, так что ему показалось, что с ним говорит черная жилетка и черная бабочка на ослепительно белом воротничке рубашки.

— Не знаю, — пожал плечами Евгений.

— Водка? Коньяк со льдом? — предложил бармен, обращаясь к нему. — Эй, да мы же знакомы! Женич? Ну, точно!  Мы же в универе на одном потоке учились!

Подняв голову, Евгений узнал в бармене Андрея, знакомого парня с истфака, игравшего когда-то в студенческой рок-группе на гитаре.

— Вот это совпадение, —  попытался ему улыбнуться Евгений.

— Слушай, сюда обычно приходят, преследуя две цели. Либо для того, чтобы нажраться, либо чтобы закадрить девушку. Если бы я тебя не знал, то решил бы, что ты хочешь нажраться. Да, приятель, выглядишь ты хреново!

— Даже не знаю, чего я хочу, — признался Женич. — Наверное, вообще ничего не хочу. Такие клиенты у вас бывают?

— Бывают, но они нажираются, — бодро ответил Андрей. — Слушай, ты пока здесь посиди,    ладно? Никуда не уходи, у меня минут через пятнадцать вечерняя пересменка будет, я к тебе подойду. Посидим, пообщаемся!

Он обслужил других посетителей и вскоре вышел из-за барной стойки, сняв с себя небольшой фартучек. Они перебрались за ширму на подиум, где стояли темно-бардовые диванчики и столики с принадлежностями для кальяна. Андрей захватил с собой бутылочку виски с черной этикеткой и два широких стакана с квадратными основаниями.

— Так, значит, ты прямиком из универа? — продолжил разговор Андрей после пары дежурных фраз, которыми обычно перекидываются люди, давно друг друга не видевшие. — Ну, и как там теперь без нас?

— На ремонт и процесс обучения не скупятся! Это же теперь университет имени выдающегося политика, Бориса Николаевича Ельцина, на которого все должны равняться! А по правде говоря, стало скучновато как-то.

— Это всегда так, — покачал головой Андрей. — Каждому поколению кажется, что мы были лучше — чувства были светлее, мысли глубже, и музыка была настоящей. Кстати, мы с парнями в рок-клубе завтра выступаем, приходи! Не знаю, что у тебя стряслось, но иногда музыка помогает, а вот от алкоголя — точно никакой помощи. Поверь мне, я в баре на такое насмотрелся!

— Да, тут такое дело… — Евгений подумал, как адекватно описать ситуацию, однако из любых слов выходило совсем не то, что было на самом деле. — Встретил в университете девушку, в которую когда-то влюбился. Вот меня и переклинило окончательно.

Андрей вздохнул, разливая виски по стаканам:

— По-другому, Женич, и не бывает. Им доставляет удовольствие нас помучить, это у них так любовь проявляется. Хотя, конечно, это не их вина — жизнь так устроена. Ты помнишь Ярославу?

— Ты что, разве можно забыть Ярославу? — ему вспомнились каштановые волосы, васильковые глаза самой сногсшибательной первокурсницы на истфаке, с которой он когда-то сам же и познакомил Андрея. — Как она? Замуж не вышла?

— Уехала покорять Лос-Анджелес.

— Шутишь, что ли? Что, насовсем уехала?

— Да кто ее знает? Кажется, да. Иногда мне в личку пишет. Жалуется, что поговорить не с кем. Если захочешь, сам ей напиши. Прикинь, может, увидим ее однажды в рекламе косметики или, может, в фантастическом блокбастере?

— Ага, скорее, раздетой на обложке журнала или еще где-нибудь… — мрачно продолжил его мысль Евгений. — Для америкосов красивые белые девушки — это всего лишь биологический материал, который у всех пользуется спросом. Знаешь, а ведь мы с ней когда-то даже философствовали о чем-то — о красоте, которая спасет мир... только в этом мире спасать нужно саму красоту.

Задумавшись, Андрей долго ничего не отвечал.

— Девчонки, они все такие! То им свободы не хватает, то денег, то внимания, то власти — а то вдруг такое вытворяют, что сами потом не могут себе простить. Главное любовь и дети — это самое главное, Женич!

— Да, наверное, так и есть, — согласился с ним Евгений. — Мы же сами не меньше страданий причиняем, все зло исходит от нас самих.

Если бы ни этот разговор, трудно сказать, как бы мог закончиться день, когда Евгений перестал существовать, обратившись в ничто. Какое чудо должно было произойти, чтобы в миллионном городе он повстречался с Андреем, который учился с ним на истфаке, и чтобы это произошло именно тогда, когда битые осколки реальности выскользали из несуществующих рук, когда вокруг происходила вселенская катастрофа, а весь город продолжал жить обычной жизнью, как все, не замечая никаких вселенских катастроф. В троллейбусах все так же ехали люди, держась за поручни, чтобы не трясло. В магазинах отоваривались покупатели, шурша пакетами, и всех все устраивало, все было нормально. Ведь для этого и нужен был любой большой город — чтобы как можно меньше обо всем думать, чтобы не замечать ни рождения, ни жизни, ни любви, ни смерти людей, и даже рождение сверхновых звезд и смерть галактик оставались совершенно незамеченными в гуле магаполиса, в шуршании этих пакетов.

Да, рано или поздно, у каждого в жизни происходила подобная катастрофа или серия катастроф, делившая жизнь на «до» и «после». Каждого ожидал свой апокалипсис — точка невозврата, за которой что-то менялось в сознании, когда в действительности никто не мог помочь, потому что и помогать уже было нечему, но все же именно тогда, когда все смыслы существования были полностью уничтожены, человек мог приблизиться к тому, что было неуничтожимо и что всегда было скрыто в нем самом и во всех…

Три дня он был живым мертвецом, а может, ожившим мертвым. Никто, конечно, этого не замечал, не видел, что он ходит с ножом в сердце, и он сам не видел этого ножа в своей груди. Но ощущение было именно такое — какое-то острое лезвие пробило его сердечную мышцу чуть пониже аорты и вышло с обратной стороны, вызывая постоянную тупую боль. Он взял несколько дней отгула на оптовом складе, сославшись на то, что подхватил грипп, и пролежал в комнатушке полуподвала около недели, уставившись не то в низкий потолок, не то в такой же низкий пол. Ему не было тесно между этим низким полом и потолком, потому что он совершенно не ощущал собственных размеров. Наверное, он мог бы пролежать так целый год. Ему всегда хотелось проверить, существует или нет состояние самадхи. И вот оказалось, что не нужно было ничего проверять, не нужно было ничего достигать — все и так было достигнуто, хотя он представлял себе это иначе. Теперь он понятия не имел, для чего были написаны мудреные трактаты. Все было просто — даже слишком просто, чтобы быть чем бы то ни было.

***

Над деревьями Главного проспекта пролетали крупинки первого снега. Они падали на асфальт и тротуарную плитку, словно мелкие пенопластовые хлопья, и тут же таяли, не оставляя следов. Евгений чувствовал себя лучше, хотя накануне ему привиделся кошмарный сон, как будто стены многоэтажных домов были испещрены гельминтами, а люди пытались от них спастись. Теперь по асфальту тоже ползли черви, только они были испуганы — они не знали, куда скрыться от наступающих холодов. Они ползли по асфальту, а люди, ничего не замечая, наступали на этих дождевых червей каблуками и давили их на дороге. Ему нужно было пройтись пешком, чтобы проветрить голову. В прохладном осеннем воздухе хорошо дышалось, и это была единственная причина, по которой он шел по дороге, обходя прохожих и стараясь не наступать на несчастных червей.

Он миновал театр музкомедии, парк с мокрыми деревьями и беседкой, стоявшей посреди пруда, отражаясь в темной неподвижной воде. Свернул на чистую улочку возле Военной академии, где никогда не проезжали машины, и вышел на дорожку сквера, в котором до сих пор зеленели стриженые лужайки и газоны. По дорожке, прямо лоб в лоб к нему приблизился человек в длинном плаще, одетый во все черное и сшитое как будто не по размеру. Евгений хотел пройти мимо, но тот вдруг протянул ему руку, чем немного обескуражил. Однако затем он произнес фразу, которая обескуражила еще больше:

Рядом со сквером притормозила машина, из которой вышли медики в халатах и доктор в сером пальто. Это было уже совсем не смешно! Незнакомый мужчина, действительно, оказался невменяемым, сбежавшим из лечебницы. Хотя впечатление было такое, что Евгений сам начинал понемногу сходить с ума. Допустим, что кто-то решил устроить глупый розыгрыш или незнакомец просто угадал, как его зовут. Но откуда он мог знать про Декарта, про мистические сновидения, которые Евгений несколько раз видел?

— Вы тоже путешествуете во времени! — выкрикнул незнакомец, которого повели к машине. —Теперь я здоров! Я здоров! Это все он!

— Господи…

Женич просто не мог поверить в происходящее.

— Вот моя визитка, — сказал ему седовласый доктор, протягивая карточку с номером телефона. — Ничего страшного, обычное диссипативное расстройство, он с самого утра твердил про этого Георгия Победоносца, так что найти было нетрудно.

— Мне кажется, я сейчас тоже свихнусь, — пробубнил Евгений. — Он угадал, как меня зовут!

— Да? Это интересно, — задумчиво затронул подбородок доктор. — Вообще-то, я тоже отмечаю в его расстройстве странные явления. Нам бы это исследовать, а мы его по старинке транквилизаторами пичкаем! Не читали Налимова, «Спонтанность сознания»? Трансперсональная психология, вероятностная психокинетика…

— Нет, — помотал головой Евгений.

— Рекомендую почитать, может, там найдете объяснение?

 Евгений осмотрел визитку и, хлопая глазами, проводил взглядом доктора, севшего в машину. Возможно, для психотерапевта во всем произошедшем не было ничего необычного. Однако для Евгения в этом событии, которое можно было списать на какую-нибудь «осеннюю депрессию», оставалось все-таки слишком много загадок, требующих рационального объяснения. Если допустить, что в одном из сновидений его сознание пересеклось с сознанием Ренэ Декарта, жившим за четыре сотни лет до него, то теоретически такое пересечение можно было назвать своеобразным перемещением во времени, точнее, неким кольцом синхронных событий, удаленных во времени. Это было возможно, так как Евгений уже знал, кто такой Декарт, видел его лицо на картинках, он мог понять во сне, что видит именно Декарта. Но как этот сумасшедший смог узнать Евгения, если они с ним никогда раньше не виделись? Как он смог определить, что это именно Евгений? С другой стороны, незнакомец видел в своем сновидении все того же Декарта, а значит, события могли синхронизироваться именно через образ Ренэ Декарта, известный им обоим.

Размышляя над подобными теоретическими построениями, Евгений добрался до магазинчика, включил ноутбук и стал рыскать по Интернету, надеясь набрести на какой-нибудь подобный пример. Правда, попадались в основном хрестоматийные описания так называемого «парадокса близнецов» из теории относительности, не вызывавшие, впрочем, особого доверия, общеизвестные случаи озарений у некоторых ученых, ссылки на фильмы про перемещения во времени. Но все эти примеры были слишком поверхностными, перечисляли лишь некоторые гипотезы либо явления, совершенно не указывая причин их возникновения. Перемещение во времени происходило только в непосредственной связи с сознанием человека, однако ученые выстраивали такие теории, в которых параметры времени были всегда отделены от сознания. С таким же успехом можно было рассматривать движение лодки, отказываясь признавать существование определенных свойств у воды, и удивляться тому, что эта лодка перестает плыть, когда гребцы пытаются на ней плыть по земле.

Так, просидев целый вечер перед монитором, Евгений все-таки скачал книжку «Спонтанность сознания» В.В.Налимова и стал перелистывать на экране страницы. Но читал отрывками, невнимательно, пропуская абзацы — сказывалась утомленность, вызванная эмоциональным всплеском и напряженное припоминание смутных сновидений про Декарта, про Незримое братство R.C., так что из первых глав ему запомнился только один абзац, прочитанный перед тем, как отправиться спать:

«От­ме­тим, что в опы­те вне­телес­но­го сос­то­яния фик­си­рова­лись и не­кото­рые про­яв­ле­ния, ти­пич­ные для так на­зыва­емых из­ме­нен­ных сос­то­яний, дос­ти­га­емых в ме­дита­ци­ях: пе­режи­вание из­ме­нения вре­мени (33%); ви­дение блес­тя­щего бе­лого све­та (30%); пре­быва­ние в тем­ном тон­не­ле с бе­лым све­том в его кон­це (26%). Об­ра­ща­ют на се­бя вни­мание и сов­сем осо­бые про­яв­ле­ния: же­лание вер­нуть­ся на­зад в те­ло (54%); спо­соб­ность про­ходить сквозь объ­ек­ты (50%); ос­ве­дом­ленность о при­сутс­твии не­физи­чес­ких су­ществ (37%); ощу­щение при­сутс­твия ру­ково­дите­ля или по­мощ­ни­ка (26%)».