Онтологические прогулки

 

Вчерашний день, как и позавчерашний прошли без единой мысли. Валялся на сеновале с остатками прошлогоднего сена, а потом просто ничего не делал. А в промежутках  смотрел, слушал, носил воду, наводил порядок в сарае, сидел на берегу речки, что-то чертил на песке.

 

Толчок к размышлению дало письмо еще одного "недовольного". Очередной Петр Чаадаев. Есть почвенные люди, а есть люди культуры. Если ты человек культуры, то чего тебе делать в России, где человек обречен на неуют и страдания? Культура современного типа (на переходе от постмодерна к пост-хайтеку) принципиально беспочвенна. Ее производитель и потребитель – существо, которое я склонен называть абстрактным человеком. Соответственно, абстрактные, беспочвенные люди всей планеты, объединенные абстракцией культуры, вполне "законно" обожают дрейфовать в поисках, одни: интересной для себя вариации культуры, другие: лучшей жратвы и удовольствий. У почвенных людей, которых становится всё меньше (культура с младенчества вовлекает людей в свой сладкий морок), своя жизнь и судьба, вполне частная и укромная.

         Абстрактные люди, даже если они формально и русские, разумеется, всегда будут нападать на Россию, произнося все трафаретные известные против нее инвективы, в том числе оксюморонное: она недостаточно культурна. Русские почвенные люди всегда и при любом строе будут жить безалаберно, всегда будут доставлять друг другу массу проблем и неудовольствий вследствие упорной склонности быть всегда и при любых обстоятельствах спонтанно искренними, то есть с точки зрения людей культуры – варварами. Дискомфорт и даже боль от таких соприкосновений гарантированы, равно и всё остальное, частично описанное Достоевским. Соблазн слинять в безболевой хронотоп, в сплошной комфорт давно не был столь велик и почти всеобщ, как сегодня. Абстрактный человек, вращаясь и обкатываясь в комфортабельной культуре, уже забыл, что комфорт души означает ее самоубийство. Душа именно-таки нуждается в болезненных ощущениях, в сильных болевых ударах, в предельных напряженностях внутренних жил. Нельзя вне почвы обрести ее глубинный дух. Мудрость идет из почвы. Ни один мудрец не вырастал в материальном и культурном комфорте. Гаутама бежал из дворца.

 

Русский человек, сколько бы его ни окультуривать, всегда будет всего лишь плохим учеником. Его коренной инстинкт презирает западную культуру в ее длящемся хвастливом варианте последних столетий. И дело не столько в эгопрагматике европейца, делающей его вечным мещанином, узким и акосмичным, и даже не столько в его перманентном зоологического свойства фашизме, сколько в его абсолютной лживости. Русский почвенный человек никогда не научится эквилибристике дозирования правды и искренности. Он никогда не научится филигранно чувствовать, кому сказать шестнадцатую частицу правды, а кому целых 25 её процентов. Русский почвенный человек ценит в общении импровизационный момент, всякая форма отрепетированности живого поведения представляется ему омерзительной. В то время как западный человек культуры панически боится непредсказуемостей, у него всё давным-давно разграфлено и продумано. Бессчетие выученных шаблонов, благодаря которым общение катится как по маслу, без малейших эмоциональных царапин и нервных затрат с обеих сторон. А русскому почвенному человеку люба как раз первобытность соприкосновения глубинными слоями психик. Никто не знает, с чего всё начнется и чем закончится.

         Поэтому какой бы культурной выучке ни подвергался русский почвенный человек, он останется в лучшем случае пародией на европейца, ибо в глубине души он презирает всю эту отглаженную и накрахмаленную стерильность, всё это благообразие размалевок и заготовок, под которыми нательная, безбанная грязь. Но если каким-то трагическим чудом случится, что почвенных людей в России не останется, а все сплошь станут культурными людьми западного типа, то можно будет с уверенностью констатировать, что русские как этнос исчезли. Русскость и европеизм – две вещи несовместные.

         Вот эту пародию на европеизм в лице наших элит Запад и наблюдает с законным презрением.

 

Скажу больше: русский человек не создан для социализации, он волк одиночка. В больших городах он нелеп, неуклюж, груб, неотесан, анархичен, скандален, ну и т.д., ибо порядок города он презирает, если не сказать большего. Его воротит от парфюмерных вежливостей и лакейско-барского чириканья, от лживых улыбок и лживых объятий, от лживой круговой доброты копеечного разлива, от судорожных вонючих комплиментарностей. В нем по-прежнему много от того Пугачева, которым восхищалась Цветаева. Он уместен в деревушках и на хуторах, внутри степей, лесов и долин. Он друг природы, но не людей. Русский человек очень трезво смотрит на ситуацию мира, понимая нутром и своей беспримерной, опять же волчьей наблюдательностью, что "человек" – звучит подло, что человек страшная бестия, что он насквозь грешен и лукав. Вот почему любое крупномасштабное сожительство в городах-миллионниках в попытках умилительных дружб и всеобщего уюта-веселья представляется русскому человеку отвратительной комедией. Порядок капитализма в шакер-лукумной упаковке "лапотный" русский человек точно так же однозначно не принимает, как не принимали его Лев Толстой и Достоевский. Поскреби русского и найдешь либо поэта, либо юродивого.

 

Однако по всей Руси вдруг запели нынче (словно из ниоткуда, словно божьим промышлением) мужики и бабы старинные казачьи песни. И молодые запели. Да как запели! В точности как пели прежде наши отцы, деды и прадеды. И столько сокрытого, накопившегося вдруг явило себя, что и слушать без слез невозможно.  

 

«Я подобен ребенку, который не явился в мир... Я сердце глупого человека. О, как оно пусто!..» Это Чжуан-цзы, но как это по-русски! Как это по-древнерусски! Надо ли это комментировать или пояснять?

 

Или у Лао-цзы: «Человек с высшим Дэ не стремится делать добрые дела, поэтому он добродетелен...» Это тоже глубоко по-русски. Это та глубина целомудрия, из которой как раз и поются древние казачьи песни. Не лезть в мироздание со своими тщеславными убогими интерпретациями и рацпредложениями.

 

Культура эпохи модерна (начавшегося с Реннесанса) построена на желании нравиться. Почвенный человек сторонится культуры. Он занят, по утверждению Лао-цзы, упражнениями в Дао. Он очищает себя от малейших наслоений актёрства: зла эпохи кали, отчуждающего человека от его центровой вертикали. «Тот, кто упражняется в Дао, ежедневно теряет что-то из его внешнего, ложного блеска. Потеряв, снова теряет и так доходит до недеяния. (То есть до состояния, когда в тебе нет ни атома желания покрасоваться, заявить о себе, "показать себя"). Бездействуя же, он может всё свершить». В состоянии этой исходной чистоты любые действия будут благими.

 

Почвенный человек берет за образец землю и небо. Поэтому он не стремится к созданию или к созиданию.

 

Почему наивно искать в книгах ответы на главные вопросы? Потому что едва гениальный искатель внезапно понимает главное, как его навсегда покидает даже малейшее желание участвовать в общественных играх. Вожделение тщеславия, даже самое малое, покидает его. Вот почему великие учителя не оставили ни одной записи. Всё, что о них известно, – это записки их современников. Чудесное исключение – "Даодэцзин", написанный за двумя чашками чая Лао-цзы (так называли того, кто сам себя не называл никак) на Западной заставе в ливневую, страшно грозовую ночь, в ответ на мольбы трех пограничников-монахов, каким-то чудом догадавшихся, что перед ними волшебное существо. Лао-цзы был накануне последнего Превращения; да, он снизошел, ибо пережидал непогоду. Больше его никто не видел.