Онтологические прогулки

В книге отечественного философа Вяч.Океанского «Цвет неосенний» читатель найдет всевозможные зарисовки, рассказы, воспоминания, дневники, пейзажи, размышления, афоризмы, лирические медитации, стихи, сказки-сны, полусны-полуяви, басни и т.д.  Вся эта совокупность авторских форм создает особый тип теста, который мы уже встречали и в русской, и в мировой философии. Текст как «невнятная совокупность авторских следов», пишет Вяч.Океанский по поводу писательства в широком смысле. Почему невнятная? Потому что время систем и больших разработанных карт закончилось, остаются лишь следы, но и за них мы должны благодарить. Итак, невнятная совокупность авторских следов – следов, по которым, однако, можно пройти и куда-то прийти.  Куда? - Конечно, к мысли автора. Автор сам же всегда и ведет нас  к своей мысли. И мы называем хорошим того автора, который проводит нас к своей мысли самым интересным путем (не кратчайшим! нет, но красивейшим и увлекательнейшим). В эпоху Кризиса (а наш автор – создатель Центра кризисологических исследований, и рассмотрению кризиса посвятил немало трудов) эти пути затруднены, дороги к смыслу становятся опасны, на них встречаются разбойники и различные шарлатаны. В такой ситуации нам необходимы новые духовные константы, такие, которые еще никто не проговаривал в нашей духовной культуре. Такие новые константы необходимы именно потому, что на них никто не станет спекулировать, в отличие от старых духовных ориентиров, которые могут использоваться в псевдофилософских идеологиях. Всеединство, славянство и другие наши философемы – сами эти ориентиры живут своей философской жизнью идей, но в руках спекулянтов превращаются часто в симулякры, которые уводят в сторону от пути.  Не случайно автор в книге (этой и многих других своих работах) нередко обращается к современникам, к Г.Джемалю, А.Г.Дугину и т.д. И помимо прямого обращения к своим современникам есть еще в книге Вяч.Океанского просто  созвучия с современными отечественными философами.  Вот, например, строчки, очень созвучные с «Псалтирью русского философа» Вл.Варавы: «когда спросят философов, поруганных на земле пашущими и сеющими, строящими и ломающими, воюющими и по звездам прорицающими судьбу, когда спросят их, что вы принесли к Престолу Божьему, кроме сокрушенного сердца, страха и благоговения, тогда они скажут: «Мы принесли свою любовь к мудрости, просеянную в мир семенем нашей никудышности, мы собрали плоды её во Славу Твою, Господи!» (с. 36).

Итак далее. Итак, новые духовные константы, которые станут ориентирами на нашем пути мысли. Вяч.Океанский предлагает такую константу, она обозначена в заглавии книги – Цвет неосенний.   

Конечно, Цвет неосенний можно понимать лишь как концепт, автор сам пишет ведь, что «главное, что свершилось за это время (четверть века, в которую писалась книга – А.К.) пришло не на уровне Бытия, как ожидалось, а на уровне понимания» (с.50). Концепт как раз принадлежит пониманию, но духовная константа – принадлежит Бытию. Трудная задача – понять, когда концепт перестает принадлежать Пониманию и уходит в Бытие, понять, когда концепт становится духовный ориентиром для нас (ведь в момент такого становления концепт не может остаться только лишь концептом, как раньше!). Вся книга Вяч.Океанского говорит о том, что Цвет неосенний есть именно константа, принадлежащая Бытию: «Цвет неосенний растет из вечности и на самом-то деле только он важен, а вся наша жизнь имеет некоторое значение лишь по мере того, как и насколько она связана с ним» (с.6). Это говорится в предисловии, но читатель увидит, что и все части книги («невнятна совокупность следов») говорят о том же самом и ведут не столько к пониманию концепта (как концепт «цвет неосенний» остается в книге все же довольно расплывчатым), сколько к схватыванию некой бытийственности того, что таят за собой эти два слова – «цвет неосенний».

Цвет неосенний! Человек, знакомый с русской культурой, сразу же увидит аналогию с названием работы С.Н.Булгакова «Свет невечерний». Цвет неосенний – какой он? Не понять, не рассмотрев собственно осенний цвет, а вместе с ним и цвета остальных времен года. И в книге Вяч.Океанского дана подробная и немного безумная для обывательского сознания метафизика времен года: здесь есть и «Метафизика Бабьего лета» (с.29), и «Осенний дзэн» (с.39), и «Метафизика льда» (с.47) и т.д. Метафизика осени, конечно, преобладает в книге. Ведь в самой формулировке – «цвет неосений» -  приставка «не», говорящая об отрицании, хотя и важна, но важно также и то, что она отрицает. Именно поэтому метафизический взор автора нацелен на осень. Впрочем, много в книге уделяется места и зиме. Зима вообше очень русский концепт, очень русское состояние, очень русское пространство, зима, одним словом, вообще что-то очень русское… Притом несомненно принадлежащее самому Бытию, а не нашему пониманию. Концепт, уходящий из понимания на простор русского Бытия. Думаю, мы мало еще понимаем нашу Зиму… Вот автор пишет о зимних узорах на стекле: «морозные узоры сберегают в своих заколдованных линиях какую-то тайну. И мы можем думать, что это не только тайна ночной борьбы тепла уютного дома и зимнего холода, но и более глубокая тайна мировой красоты». Ледяные узоры настолько метафизичны, что в них даже могут запечатлеться ночные сновидения! (с. 47). Или вот другая фраза: «…припорошенная метафизическим нетающим снегом» (с.53). Даже неважно, что  именно припорошено: земля, хата или еще что-то, - важнее именно этот метафизический нетающий снег.  Можно было бы даже предположить, что цвет неосенний отсылает нас вперед к зимней белизне «метафизического нетающего снега». Ведь автор даже в Париже узнает русский зимний воздух: «на улицах удивительно чистый воздух: пахнет русской зимней деревней XIX века, выбитым на морозе бельем» (с.61).

Осень у Вяч.Океанского  «метафизически безначальна» (с.78). Поэтому осень не может остаться только осенью, раз она безначальна, и цвет осени не может остаться навсегда осенним, он удаляется куда-то, зовет… Зима, русская зима в затверделости и замороженности своей стоит твердыней, извечно тая в своих метелях тайну. Но осень длинными своими желтыми аллеями уводит к тайне, обещает её…  Действительно, есть в осени что-то метафизически завораживающее, что-то наводящее на мысль о вечном возвращении. Когда Декарт советовал философствовать не более двух раз в году, то в его совете должно было присутствовать также указание на время года, когда философствовать. Осень, быть может, это идеальный убегающий топос философствования. «Я сажусь в автобус, который вырвет меня из города, бросая в догорающие к зиме луга… Здесь ветер играет в полях симфонию увядания. О чем-то тайном шепчут осеннему небу сумеречные леса» (с.39). Природа шепчет Осени самое тайное. И в своей посвященности природной тайне, светя неосенним светом, метафизически безначальная Осень навевает человеку мысли о мире, о смысле мира и жизни, о трагедии жизни: «В центре философии навсегда останется не диалектическая логика, а трагедия человеческого существования. «Лисицы имеют норы, и птицы небесные гнезда, одному Сыну Человеческому негде преклонить  голову» - говорил Христос ученикам. Будучи сыном неба, человек навсегда останется гостем на этой земле…» (с.39-40). Не стоит наш восторг от увядающей природы принимать только за психологический аффект. Здесь сокрыто нечто большее. Ежели природа умирает, то мы чувствуем свою сопричастность этому умиранию. Благодаря этому мы вечно останемся у себя дома как в гостях, вот ведь в чем секрет. В умирании. Не умирая, человек, сын неба, настолько привык бы к земле, что ему стало бы невыносимо скучно. Но беда в том, что секрет утерян! Хотя, казалось бы, как такой секретище возможно потерять – смерть! Ведь это означает потерять и свою извечную Родину, ведь все мы родом из смерти. Но люди умудрились и привыкли чувствовать себя «дома» как дома…  Вот в чем весь ужас, потому что в своем доме мы – в гостях, сколько бы лет ни минуло. Мы придем, уйдем и снова вернемся – гостями, вечными гостями. Но люди сделались домоседами, приросли, вросли в домашний победный уют накрепко, утеряли вкус к метафизическим путешествиям в другие миры, утеряли чувство ускользающего мира со всеми его красками. «Ощущение воздушности, призрачности наводит на грустную думу о хрупкости жизни и ничтожности всех побед. Мы все разучились радоваться простому и малому – хлебу, туману, дождю… мы стремимся к будущим улучшениям, а в итоге приходит лишь смерть» (с.41).

Помимо метафизики времен года в книге Вяч.Океанского есть еще и рассуждения о «мировой истории», которые сосредотачиваются главным образом в обеспокоенности автора судьбой христианства в истории. «Самое страшное – отнюдь не то, что через 10-15 лет может наступить апокалиптический конец мирозданию (либо человеческому миру), - страшнее, если перед христианством распахнется историческая перспектива еще на несколько веков: с чем оно придет туда?» (с.72). И чуть позже, на 79-ой странице, мрачный прогноз: «Не в угоду жанру современно апокалиптической публицистике, у нас все еще достаточно шансов мыслить некое продолжение мировой истории». «Мы «затронуты» Абсолютным» говорит философ, мы – сверхрусские, антинарод, - и поэтому именно  «русская философия от Хомякова до Лосева будет единственным интеллектуальным поприщем, благодаря которому происходящее можно будет понять и осмыслить» (с.93). Вяч.Океанскому важно даже последние времена представить так, чтобы рядом находились родные русские мыслители: «…и все воскреснет и вернется, и встретится Хомяков с неведомым ему Лосевым, и Бог «отрет всякую слезу», и «воплей не будет уже», и всё останется на своих местах…» (с.93). И тогда все осветится неосенним светом, к которому, быть может, приведут нас желтые осенние аллеи…