Комментарий | 0

Лешний лес

 

 

Туман брел по сопкам, люди еще не решались выходить на утренний холодок, мирно спали по домам. Улицы села отдыхали, слышно было лишь издали, как журчат между собой встретившиеся у подножия сопки две речки. Сопка оканчивалась крутым обрывом, и местность, где реки встречались и сливались в одну, была скалистая, потому и вода в этом месте была беспокойна.

Реки будто спорили между собой о том, как теперь будет называться их общее течение. Но в это утро они успокоились, решились на что-то и бурлили тихо и нежно, можно было слушать и слушать их. Так и делал человек, сидящий на вершине сопки, у обрыва. Он смотрел на долину, которая открывалась с этой высоты. Смотрел, как убегает вдаль река, как багровеют сопки на фоне неба.

Больше ничего и не было, только два цвета: багровый и голубой. И, казалось, есть только две сущности: багровые сопки и голубое небо. И еще река, которая, плутая через сопки, течет к небу и сливается с ним на краю горизонта. И во всем мире больше ничего нет, ничего не было и не будет, ни далеких городов, ни железных дорог, по которым из одного далекого города в другой едут далекие друг от друга люди, сидят в вагонах-ресторанах, сидят в своих купе, на своих койках в плацкартных вагонах. Нет этого, время вернулось вспять и есть только одно пространство, в котором лишь две сущности: багровые сопки и синее небо с уходящей в него рекой. И странно не чувствовать себя одиноким посреди такого огромного и повсюду одного и того же пространства!

Евгений Андреевич Ингодин приехал домой уже полгода назад. Поезд вез его из столицы долго, почти пять суток. Город встретил его равнодушно, казалось, что так же встретило его и село тем черным зимним вечером, когда он сюда прибыл. Незнакомые люди в как будто бы знакомых домах. Он уехал отсюда совсем мальчишкой, его увезла бабушка, чтобы ребенок рос в теплом климате в центральной России. А Женю всегда тянуло назад, в Сибирь, в Забайкалье. Окончив университет, затем аспирантуру, побродив автостопом по русской центральной равнине, он решил, что пора отправляться.

Там, где он учился, его ничего не держало. Юг – пусть и не самый крайний, но все-таки Юг! -  опостылел ему. Слишком жарко было его сердцу в тех краях. Он решился, собрал немногие вещи и отправился в путь, не зная совершенно, что его ждет впереди. Из родных у него была лишь бабушка, которая умерла уже давно, и теперь он направлялся в неизвестность своей огромной малой Родины, оставив прах единственного родного человека на далеком пригородном кладбище.

Решение уехать работать в сибирскую даль лесником созрело у Евгения после защиты диссертации. Была какая-то дикая неразбериха и с работой, и с армией, и со всею жизнью Евгения в целом. Вот он и уехал. Устал он от всех неразберих, плюнул на всё и собрал вещи. Вещей было немного. В походный рюкзак он уместил всю одежду, немногие свои собственные книги – в чемодан. Библиотечные книги он сдал в библиотеку, а оставшиеся раздал друзьям. Друзей у Евгения было немного, но и своих книг, впрочем, тоже. Евгений чаще пользовался библиотечными. А куда копить свои? Квартиры же своей нет, а из комнаты в общаге рано или поздно все равно придется выселяться. Конечно, можно было остаться в общаге и после аспирантуры (особенно если остаться на кафедре работать ассистентом), как это делали многие, просто платишь коменданту как за съемную квартиру и живешь себе. Даже меньше чем за съемную квартиру, а как за съемную комнату. Выгодно. Но ведь это все равно жилье не свое. Да и если снять квартиру – тоже не своё, временное. И если подумать, то ведь если и купить себе комнату или квартиру, то всё равно –  временно. Так думал Евгений, и с самого первого курса университета и до последнего года аспирантуры положил себе за правило покупать только те книги, которые ему будут нужны навсегда, которые будут его настольными книгами, а в остальном пользоваться книгами из библиотеки. Так он и делал, и когда пришло время – благополучно сдал книги в библиотеку.

С друзьями было сложнее. Те друзья, которые у Евгения были, заводились им не на время, сдать никуда их было нельзя, это были близкие сердцу люди, причем единственно близкие на всем белом свете. Расставался он с ними тяжело, но делать было нечего – его тянуло куда-то. И он поехал.

Дорога была хороша. Зимняя железная дорога всегда ассоциировалась у Евгения с чем-то волшебным. Да и саму зиму Евгений любил. Он даже благодарен был теперь всей этой возне с работой, которая продлилась целых полгода после защиты диссертации и отняла столько сил. Но зато иначе его путешествие пришлось бы на летнее время, и в поезде бы стояла жара, духота, пот, липкие кожаные седушки, мухи, ночью комары… Жуть, короче. А сейчас за окном красота: белые сопки среди сибирских пустынь, как будто вершины айсбергов в океане или затонувших островов, или как будто это гигантские окаменевшие тела каких-то древних великанов, вросших в землю… Такой Евгений и помнил Сибирь, когда уезжал отсюда мальчишкой по зимней железной дороге.

Евгений не связывал свою дальнейшую жизнь с определенным местом и с определенным делом. Впрочем, это не исключало того, что всю оставшуюся (долгую ли? короткую?) жизнь он проведет в лесничей избушке на краю света…

Именно в такой избушке Евгений провел зиму. Ему очень повезло, и его взяли почти сразу же, без бюрократической тягомотины с документами, с оформлениями. Даже без особых навыков в деле. Впрочем, везением это казалось только Евгению, а для лесничего управления по городу Чита это выглядело иначе: просто нашелся чудак, который согласился отправиться в самую тайгу на всю зиму следить за лесом, сопками, зайцами-белками, браконьерами и прочее и прочее. А если проще – просто сидеть в избушке, всю долгую забайкальскую зиму, без света, без отопления, без интернета, да без всего (и вместе с тем со всем!), и смотреть в окно, не подстрелил ли браконьер медведя, не съел ли медведь браконьера, или зайца, или еще кого-нибудь. Так полагалось по должности, просто потому что должность была и, следовательно, должен был быть человек по должности. И вот он нашелся.

Двести км от города, в самую тайгу, по уже густо навалившему снегу, и вот Евгений очутился перед своей избушкой. Вместе с водителем из пазика выгрузили несколько ящиков с крупами, консервами и прочими припасами. Из вещей Евгения – его большой походный рюкзак да чемодан, все его пожитки. Водитель, старикан, подарил пачку папирос, видимо, пожалев молодого пацана (на вид Евгению было лет 20, а если бы не борода, то и того меньше можно было дать), который, по его мнению, не понимал, на что идет. Евгений не курил, но папиросы взял, потому что очень уж по-отечески ему их вручил старикан. Пожав старику руку, Евгений проводил его машину. Долго смотрел ей вслед. Минуты две затем озирался кругом. Чувство гордости за себя, сильного и смелого, молодого и отчаянного, придавило грудь Евгению. И вдруг внезапно ему почему-то захотелось заплакать.

Отдышавшись и припрятав кое-как от самого себя вдруг возникшее и смутившее его чувство, Евгений зашел в свою избу и стал там прибираться. Изба была аскетична, как ей и полагалось. Евгению это и нужно было. Дверь, два окна, печь, шкаф, стол и стул. Большая печь стыдливо тупилась у стены без огня, и первым делом Евгений, отвыкший от родных холодов, накидал в неё дров и разжег. Затем распаковал свой чемодан. Книги, ноутбук, тетрадь – всё разложил на столе, который он перетащил к окну от стены. Стол должен стоять у окна, это было давнишнее  убеждения Евгения. Только так можно работать. Сев за стол и открыв тетрадь, чтобы записать свои первые впечатления от лесной избушки, Евгений вместо этого уставился в окно – вид был восхитительный!  –

…Избушка стояла на склоне, и из окна открывался простор на лесную долину, вотчину Евгения на эту зиму. Сине-зеленые верхушки елей торчали из снежного бескрайнего моря, в котором гуляли в своем диком раздолье хищники всех мастей, белки, птицы и прочая живность. Вдруг повалил снег. Крупный, он величественно опускался с небес к вечному покою долины.

Евгений вдруг вспомнил, что позабыл занести в избу ящики с крупами и прочей снастью, и кинулся во двор. Там уже были гости: две рыжих пушистых белки исследовали ящики, скакали с одного на другой. Увидев человека, застыли на месте, уставились испытующим звериным взглядом. Поздоровавшись с белками как с соседями по общежитию, Евгений начал таскать ящики в свою избу.

Замечательно прошла первая неделя. Всё было одновременно и в новинку, и как будто очень знакомо. Будто всегда так и жил. Евгений гулял по своей снежно-лесной вотчине, как барин по полям. Разговаривал с белками, птицами, с елками, пнями и прочими лесными жителями. Ни разу не встретил он ни волка, ни медведя, хотя по ночам отчетливо слышался вой где-то вдалеке.

Но в тот момент, когда он уже почувствовал себя хозяином положения, он заболел. Это была обыкновенная простуда, Евгений не стал об этом переживать, у него были с собой лекарства, в избе была еда, чай, было тепло. А главное, было время. Время – то, что так ценилось в прошлой жизни, в городе. Если заболел  – надо скорее выздоравливать и вновь приниматься за учебу, за работу, за всю эту беготню. Теперь же времени было много, никуда не надо было спешить. Даже одно это сознание лечило.

Но Евгений переоценил свое здоровье, привыкшее за долгие университетские годы к среднерусскому климату и к спешному леченью. И не смотря на то что лечился он, как ему казалось, активно, он все-таки слег с сильной температурой. Температурил он долго, и проспав сутки, встал наконец с печи и пошел к столу, чтобы заварить чаю и написать в дневнике о том, как он не вовремя и некстати заболел здесь, посреди тайги, в избранном своем одиночестве.

Чайник начинал уже посвистывать, Евгений поставил точку, и вдруг – странное дело! - за печкой упал ковш, которым Евгений обыкновенно поливал себя водой при купании. Ковш стоял на табуретке и просто так упасть не мог, Евгений хорошо помнил, как неделю назад он твердо поставил его на табуретку, и ковш простоял так уже долго. С чего бы ему теперь падать? Поэтому Евгений испугался, тем более что он отвык от посторонних звуков в своей избе, где царящий аскетизм исключал случайные звуки наподобие этого. Евгений застыл, уставившись в сторону печи. И вдруг мурашки по коже и легкий холодок по позвоночнику: из-за печи медленно двигалась фигура. Она понемногу выступала из-за побеленной стенки печки, черная, волоча за собой свой ужас. Ужас этот коснулся Евгения прежде, чем его коснулся красный, как кровь, взгляд существа. Оно было одето в какие-то лохмотья, как будто изо мха, заплесневелые, грязные. Лицо было черное, задеревенелое и вытянутое, как у какого-нибудь животного, и в то же время очень напоминающее человеческое, даже как будто молодое. Ужас не позволял Евгению оторвать взгляд от существа, ни встать он не мог, ни упасть, ни отшатнуться. Существо же, показавшись полностью из-за печки, сначала уставилось на Евгения, а затем, гаркнув, кинулось на него. Евгений упал и потерял сознание, но не от страха, а от сильного удара, который последовал вслед за тем как существо вскрикнуло, но не от руки его или ноги, а как бы от голосовой волны.

Очнулся Евгений минут через пять. В избе уже никого не было. Сон это был или не сон, а может, просто видение больное, Евгений разобрать никак не мог. Болела голова, самочувствие тоже было не очень, потому что он весь продрог, пока лежал на полу. Хотя в печи всё еще медленно тлели дрова. Евгений накинул тулуп, обвязался шарфом и подкинул дров в печку. Пока она разгоралась, он решил выйти на улицу, подышать воздухом.

Прошло несколько дней. Постепенно жуткий эпизод с монстром из-за печки изгладился в памяти и превратился в больную галлюцинацию. Евгений решил успокоиться и поскорее вылечиться. Он заваривал ромашку, ел мед, варил кашу и лежал на печи, читая книги. Належавшись, напившись чаю, он иногда выходил на воздух, считая, что это тоже лечение. Однажды возвращаясь с прогулки, он увидел, что рядом с избой скачут белки, кажется, те самые, которые приветствовали его в первый его здешний день. Войдя к себе, он оцепенел. На его стуле, рядом с окном, сидел некто лохматый, с бородой, в какой-то странной рубахе и в лаптях, не то леший, не то какой-то древний столетний старообрядец из лесу пришел к нему и поджидал здесь, пока хозяин не вернется к себе. Евгений стоял столбом, не в силах оторвать взгляд от фигуры на стуле, и в то же время абсолютно не в силах разглядеть черты этой фигуры (снежное солнце обожгло глаза на улице, и к полумраку избы глаза Евгения не сразу адаптировались). Фигура же меж тем заговорила:

- Ну и чтой-то ты, голубчик, хозяином-то здесь ходишь, а?

Евгений совсем растерялся. И так не особо людимый, за эти месяцы в тайге он и вовсе отвык от всяческого общения. Чего уж говорить про общение с таким чудо-юдом!

- Да ты присядь, присядь, голубчик, чай на ногах-то находился ужо! Присаживайся, погутарим с тобой, чего делать далече.

Евгений упал на табурет.

- Мы на тебя давно уж поглядываем, кто ты и что из себя представляешь. Нет, не подумай недоброго, голубушек!, мы здесь таких как ты уважаем, ты не подумай чего, любомудр! Ты вон и Хайдеггеров читаешь и Бердяевых. Оно, конечно, уважаемо. Мы сами-то народ хотя и древний, да по части образованности не особо. У нас здесь свои прибаутки. Университета или как там это у вас называется по человечеству… А таких как ты тут видывали уже, правда, давно это дело было! Тоже приходили в леса. Правда, книжки у них другие были, и потолще, да и сами они побородее были, чем ты. У тебя вон бороденька еще хлюпенькая, а ихние бородищи были покрупнее моей! Сразу видно, обмельчало человечество, юнцы одни пошли, не успевают повзрослеть. Да тебе еще расти и расти, сынок. Тем более что кровей-то ты тех же ведь, это я еще на прошлой недели учуял, когда ты у нас объявился. Короче, к делу. Обижать тебя мы не хотели, голубчик, просто поговорить надобно было, чтобы убедиться. Ты на сынка моего не серчай, он молодой, не знал, как поступить. За печкой спрятался, дурья башка, хех! Я его прислал последить за тобой, чтобы не окочурился ты здесь. Ты пока не печи-то валялся, он печь тебе топил. А то б замерз ты. Так что спасибо ему еще скажешь. Ну а что припугнул тебя голоском своим – это ты не серчай…

Евгений сидел и не верил глазам. Это существо было, конечно, не человек, но говорило с ним на человеческом, на русском языке, замысловато немного, конечно, но он все понимал. Постепенно он лучше разглядел черты существа, даже понял, что гость его не молод, какой-то дедушка, скорее всего. Это было видно и по чертам лица, да и по смыслу речи выходило, что это не то старейшина какой-то, не то отец семейства…

- Короче, заговорился я с тобой, милок, а меня меж тем мои там ждут. Ты тут выздоравливай, значит, а после приходи ко мне в гости, я тебя чаем угощу с корешками. И поговорим. Но сперва выздоравливай, нечего по лесам шататься хворым. Я тебе вот принес грибочков да корешков с травами, ты отвар сделай и пей, поможет. 

- Ах да, вот же старый! Я и назваться забыл. Звать меня дед Архип. – Гость посмотрел на Евгения, прищурился. – Милок, а ты не куришь? Нет ли у тебя табачку из города?

Евгений вспомнил, что на столе лежит пачка папирос, которую подарил ему водитель-старик. Он быстро прошел к столу и протянул пачку деду Архипу. Тот протянул деревянные пальцы и вытащил из пачки две папиросы.

- Спасибо, голубчик, удружил! Люблю я иногда городской табачок пригубить, знаешь… Ну все, ухожу. Вот, держи вот.

Дедушка подал ошалевшему Евгению котомку и бодро вышел за дверь. Евгений просидел еще долго, не зная, как ему реагировать на всё случившееся. Постепенно он пришел в себя, распаковал котомку, осмотрел содержимое: корешки, грибы, травы какие-то, -  все предельно непонятные, они служили доказательством реальности всего произошедшего. Ничего не оставалось, как принять это за реальность, хотя был соблазн просто взобраться поскорее на печь, укрыться всеми теплыми одеялами и слинять в покойный сон, чтобы проснувшись, обнаружить себя одиноким посреди бескрайней тайги…

Но – Евгений знал, что пришедшее к нему существо реально, как реальна и его болезнь, как реальна тайга вокруг, или как было реально его одиночество в прошедшие две недели… Теперь же он здесь не один, и хотя соседи его и достаточно далеки от него, и притом, судя по всему, достаточно миролюбивы, все же чувство гордого и смелого одиночества, которым он тешил себя изначально, пропало. Евгений даже на мгновение совершенно позабыл о фантастичности ситуации, как будто его заветное одиночество потревожил не древний сибирский леший, а просто незваный гость из соседнего села. Но по соседству на ближайшие двести километров не было сел, и потревожил его не какой-нибудь мужик, а настоящий леший. С деревянной бородой, с мхом на лице, лохматый старичок. Да еще и грибов каких-то принес, и в гости зовет! Расскажи кому – не поверят.  

Но самое странное и невероятное было то, что Евгений очень поверил дедушке лешему, и взялся за варку корешков и грибочков, которые тот принес. Евгений с детства был не очень доверчив к людям, доверял он бабушке только, но та умерла довольно быстро, и стал Евгений к людям совсем осторожен. Да и те к нему тоже. Нелюдимый, не приспособленный к близкому, доверительному отношению, и в то же время хранящий в себе тягу к людям, Евгений убегал скорее в себя при всяком неприятном случае недопонимания. Для этого было достаточно случайно произнесенного кем-то слова или нечаянного смешка-хохотка, к которым Евгений прислушивался всегда очень внимательно, - и тогда всё, до Евгения уже нельзя было достучаться, он запирался во внутреннюю свою дремучую тайгу и больше никогда не открывался тем людям, с кем не вышло понимания. Неудивительно, понимание с ним вышло у очень и очень немногих, и с большим трудом притом.

Но дедушке Архипу отчего-то верилось, никакой угрозы от него не исходило. Евгений приварил корешков, принесенных дедушкой, подождал, пока увар остынет, налил в свою кружку и пошел к рабочему столу. Открыв свой дневник, Евгений не долго думая так и записал, что к нему пришел леший дедушка Архип, принес корешков и трав, чтобы Евгений ими лечился. Записал также, что намерен сходить в гости к деду Архипу, как только поправится. Записал он это так, будто его позвали в гости к какому-то знакомому семейству, живущему неподалеку по соседству.

Поправился Евгений довольно скоро. Снежным солнечным утром он пил чай за своим рабочим столом, смотрел на белое таежное море. Он едва исходил даже одну десятую этого моря. Есть же там и жизнь, посреди этой ледяной неподвижности? Бродят ведь там кроме живности, зайцев, лис, волков да медведей, еще и лешие, и еще какие-нибудь неведомые древние твари без имени и названия. И целую вечность никто не видел их, никто о них не узнал, ибо никто почти и не совался в эту глушь… Быть может, старообрядцы, бежавшие от антихриста, и видывали здесь эти чудеса, но им, впрочем, особенно после увиденного в России, едва ли это было удивительно. Ссыльные каторжники, беглые, едва ли забирались в эти места, но если даже и забирались, если по пути они не оледенели и если их не съели медведи-волки, то едва ли им было когда удивляться увиденному. Опять же, если только они хоть что-то увидели.

А вот студента-философа эти края едва ли видывали за всю историю мироздания. И ни одно провидение ни одного из богов не рассчитывало, что Евгений появится здесь и увидит то, что увидел. Так думал Евгений, пока пил отвар деда Архипа и любовался на снежные просторы из окна своей избушки.

На стол прыгнула белка. Видимо, проскользнула в дверь, когда Евгений возвращался с прогулки, а может быть, её оставил дед Архип при своем прошлом визите. Белка, рыжая и пушистая, приластилась к Евгению, как домашняя кошка.

В дверь постучали. Евгений пошел открывать, белка осталась греться на письменном столе, у кружки с отваром.

- Ээ, сам барин встречает! – вскричал молодой леший, тот самый, который испугал Евгений из-за печки.

- Здравствуй, голубчик, поздоровел, я смотрю! Ну, знакомься вот, еще разок, сын мой Спиридон, но да ты помнишь его. – Сказал дед Архип.

Спиридон был уже не так страшен, он был в красной какой-то рубахе, да в шапке-ушанке с армейской советской кокардой. Рубаха висела на Спиридоне, шапка по-молодецки была скошена на бок.

- Ишь, обрядился как клоун, когда прознал, что в гости к тебе натопырились! – сказал дед Архип. За ним бежали еще несколько белок и белый заяц, они разбегались по избе по все стороны вместе с веселыми возгласами Спиридона и радостным ворчанием дедушки Архипа.  

- А это вот дочь моя, Зоя, тоже решила на тебя посмотреть, на чудака эдакого! – из-за спины дедушки Архипа показалось еще одно существо, такого же вида, как Спиридон, т.е. видимо моложе дедушки, но в то же время более человекоподобное, и притом с женской фигурой. Фигура была видна сквозь белую длинную рубашку.  – Вот, - сказал дед Архип, - нарядил и красавицу свою, чтоб тебя, голубчик, не смущать. Нам вообще-то холодно почти не бывает, нужды особой в одежке вашей нет, это мы так, по прихоти рядимся по-вашему!.. Короче, милок, вот, знакомься. И давай-ка свой чай нам заваривай, хозяин!

Евгений еще на мгновение задержал взгляд на дочери дедушки Архипа. Кожа её была как у отца, одеревенелой, но как у молодого деревца, более гладкой, зелено-коричневой. И глаза были как у деда Архипа, белые с красной радужкой. Зоя подняла глаза к Евгению и поздоровалась.

Все вместе пили чай, говорили, в основном расспрашивали Евгения, всем было интересно узнать, как и зачем он здесь казался. Местным он был в диковинку.

- Ээх ты и чудач-и-и-и-ина, конечно! – растягивал дедушка Архип свои удивления от рассказов Евгения, эстетски припивая чай из блюдца, этот старикан-леший был большой любитель повыбражать и повеселиться, как заметил Евгений. Вообще этот лесной народ очень напоминал своим поведением детей.

Евгений и боялся спрашивать у своих гостей, да и не мог найти удачного момента для расспросов. Так и не задал ни одного нужного вопроса, а сами гости о себе распространялись не особо. Стало смеркаться, повалил густой снег, и гости стали собираться к себе. Евгений вызвался проводить до опушки. По дороге дед Архип рассказал Евгению, чтобы он гулял по лесу осторожнее, потому что в лесах здешних обитают не только лешие, но и многие другие,  которые могут быть не так дружелюбны к человеческому пришельцу. Гости Евгения растворились в лесу по дороге, так что он даже не успел спросить, какие еще есть обитатели в этих лесах. При следующих встречах он и думать забыл об этом вопросе, потому что появились другие вопросы и темы для бесед, более занимательные.

Так прошел декабрь. Дед Архип приходил в избушку к Евгению в гости, иногда один, иногда со своими детьми, всегда с зайцами и белками, а однажды и с медвежонком, который как-то сумел запрыгнуть на печку и тут же уснул там. Пили чай, Евгений угощал дедушку табаком, а тот угощал его всяческими историями о встречах с сибирскими староверами, и вообще всяческими историческими баснями. А иногда приходили вместе Спиридон с Зоей, и они тоже пили чай и говорили, смеялись и гуляли по лесу. Когда приходил один Спиридон, они курили корешки, которые дед Архип советовал заваривать. Но так оно даже лучше! – говорил Спиридон. Действительно, так было лучше, и Евгений со Спиридоном всегда знатно смеялись от корешкового курева.

А однажды пришла одна Зоя. Дед Архип со Спиридоном ушли на охоту, и она решила зайти к Евгению. Евгений испытал странное чувству, будто к нему домой пришла «девушка», и тут же поймал себя на мысли, что ведь и вправду к нему «домой», в его избушку, пришла девушка, пусть и не человеческого вида, но, однако же, красивая по-своему. Рыжие волосы были сплетен в косу, лентой в них вилась какая-то необычная, зеленого цвета  мягкая веточка, челка была несколько растрепана и немного спускалась на высокий лоб. Странное дело, фигура Зои была почти человеческой: грудь, небольшая, совершенно девичья, отчетливая талия, при этом крупные бедра, ноги, пальцы на ногах… - человеческая красота проступала в чертах иного существа, сочеталась с красотой природы, например, с красотой дерева или какой-нибудь лани. Евгений охотно любовался этой красотой.

Напившись чаю, Евгений с Зоей решили прогуляться. Декабрьский мороз околдовал лес. Евгений с Зоей шли в ледяной тишине, казалось, что нельзя и слова произнести, нельзя и льдинки дотронуться, иначе лес расколдуется, рассыплется как ледяной дворец. Даже дышать следует осторожно.

Евгений с Зоей забрели уже довольно далеко, так что можно было даже увидеть сопку, на которой приютилась избушка Евгения.

- Здесь начинается дремучий лес, его называют лешним лесом. Говорят, нехорошие здесь места, не то колдуны, не то ведьмы обитают здесь. – сказала Зоя. – Туда мы не пойдем, хорошо?

- Тогда давай поворачивать обратно.

- Замерз? – шутливо спросили Зоя. – А впрочем, я тоже немного озябла, но в этом лесу всегда холоднее…

Друзья повернули обратно, прошли уже пару деревьев, как вдруг Зоя схватила Евгения за руку и звонко прошептала: «Тише, стой!...». Евгений остановился и посмотрел на испуганные глаза Зоя.

- Что такое? - шепотом спросил он.

- Смотри… - Зоя указала пальцем, - там, между деревьев, видишь…

Между деревьев, в полумраке лешнего леса, двигалась фигура. Полупрозрачная и белая, её видно было только в на фоне лешних мрачных далей. Фигура двигалась медленно, как бы в задумчивости. Это была женская фигура, с распущенными волосами, в пышной шубе и в кокошнике.

Зоя сжала руки Евгения и охнула, в ответ далекая белая фигура повернула голову в их сторону, и показала свои большие черные глаза. На фоне белого лешнего леса эти глаза по-настоящему ужасали, пронзали смотрящего в них.

- Бежим! – прошептала Зоя и потянула Евгения за руку, но он еще мгновение смотрел в страшные черные глаза белой женщины, которые его будто заворожили, тогда Зоя из всех сил дернула Евгения и побежала.

- И-идем же! – прокричала она.

Она неслась из всех сил, Евгений едва успевал за ней и за её испугом, но Зоя тащила его за руку почти волоком. Несколько раз он оглянулся и, не заметив погони, с трудом остановил Зою.

- Зоя… - отдышался Евгений, - Все хорошо, она не погналась за нами, слышишь?

Зоя внезапно вскрикнула и как будто даже не останавливаясь повернула в обратную сторону, бросившись на Евгения. Евгений едва удержал её; обнял, холодную, и прижал к себе, стараясь успокоить.

- Я так замерзла! – сказала Зоя и расплакалась серебряными слезами. Они молча вернулись в избу к Евгению, Зоя попросила заварить ей горячего чаю.

С тех пор прошло еще время, Евгений встречался со своими соседями-лешими, пил с ними чай, читал-писал, думал-гадал, смотрел в окно, гулял по лесу. Правда, до лешнего леса он ходить не рисковал, хотя и тянуло его туда. Однажды с дедом Архипом сидели они у него в избушке, дед Архип принес ему какие-то рукописи, которые оказались староверскими житиями. За эти рукописи любой музей просто разбился бы! А они хранились в хижине дедушки Архипа без дела. И кто знает, сколько из них дед Архип спел пустить на самокрутку!

Евгений подарил деду Архипу оставшийся табак, и решил спросить у него о лешнем лесе и его обитательнице. Дед Архип не удивился, но нахмурился, вздохнул по-стариковски, и рассказал Евгению историю.

- Есть тут одна. Мало  о ней знаю, по правде. Появляется иногда как королевна али княжна, посмотрит и уйдет, только диток испужает. Странная дева. Хотя и дева ли – непонятно, потому как и мой прадед еще эту ведьму видывал два раза всего, да чуть не окочурился от глазищ этих ведьминых. А прадед мой леший знатный был, могучий! У него в бороде пчелиный рой обитал, а из рук росли колосья хлебные, которыми он даром кормил детей своих… И медведи паслись у хижины его и охраняли от врагов пришлых. Но и они не вечны, дружок! – выдохнул дед Архип.

Дедушка Архип пригорюнился, даже и цигарка истлела у него в руках. Евгений одернул его:

- Дед Архип, ну а насчет девы-то снежной доскажи, пожалуйста.

- Да а чего рассказывать, неясно ничего! Видал её прадед мой, дед не видал ни разу, я уже три раза видал, вот и тебе показалась эта красавица снежная королевна. Странно это. Не понять, отчего так! Может, времена какие чудные настают, ишь,  и ледяные бабы из лешнего леса выходят, и любомудры молодые к нам приезжают… Ты будь осторожнее, милок, околдует и поминай как звали…

- Басня есть,  - продолжал дед Архип, помолчав с минуту, - мол, девка эта живет в лешнем лесу в проклятом, у озера сердечного, что в центре леса. Посреди леса вьется тропиночка к озерцу этому узкая, непротоптанная, а по снегу-то по нашему по вечному так и вовсе не разобрать. Но уж ужели отыщешь тропинку в лесу дремучем, то встретит тебя тепло небывалое, всеми цветами радуги озеро тебя орадует. Живет там дева-лебедь, ждет путника самосильного и ясного, и ежели придет он, то окатит его радостью самоцветной от вод своих, и так сладко станет человеку, что возвращаться ему нужды не будет…

- Хорошая легенда, дедушка Архип!

- Легенда-то хорошая, да только и другая такая же есть. Сказывают, мол, брехня всё это пустоцветная, и дева-лебедь, и озеро сердечное с водами святыми самоцветными. Будто бы и тропинку тебе протаптывают специально, и заманивают к озеру намеренно… Чтоб погубить душу твою и себе останки забрать – потому как силы темные там обитают и к себе зазывают души молодые и смелые… Вот как-то вот, милок.

Дед Архип замолчал и задумался, Евгений еще не видел такого выражения на его лице. Вдруг дедушка заговорил очень серьезно и как будто с беспокойством:

- За бабой этой, Евгений, ходить нечего. Ты старика послушайся, я дело говорю. Закабалит она тебя чудесами… Побежишь ты от неё, а душу свою обронишь… да и превратишься в зверя, о которых я тут с сынками охочусь. Прибью тебя, а ты и не поймешь. Потому как окромя матюка все слова в тебе повымрут человеческие… Знаю я, милок, что ты вечно в себе думу какую-то носишь и ни с кем ею не поделишься, но ты все-таки мне старику поверь. Привязались мы к тебе… - дедушка Архип замолчал, он смотрел в окно и докуривал папиросу.

Евгений меж тем, конечно же, затаил в себе намерение пойти в лешний лес и отыскать там тропинку до сердечного озера, посмотреть, правдива ли легенда о деве-птице. Удивила его та встреча в лесу, во время их с Зоей прогулки. Да и новых чудес ему хотелось. То, что полтора месяца назад было для него сказочно удивительным: семейство леших, их хижины, которые сторожат белки да медведи, - теперь стало привычным и своим, даже красота Зоина стала казаться уже своей, человеческой, даже как бы обычной, и к самой Зое относиться он стал как к человеческой своей подруге, которую и за руку взять приятно.

Но Евгений все же твердо решил, что надо идти в лешний лес. Идти и проверить. Если неправда, то вернется, если же правда, то терять ему все равно нечего, останется в озере, счастливым ли, или мертвым, и то и другое интересно, потому что неведомо.

Рано утром он вышел из своей избы и направился к лешнему лесу.

Вновь звонкая ледяная тишина окружила Евгения, когда он подступился к лесу. Казалось, можно дотронуться руками до неё. Дыхание Евгения и даже хруст снега от его шагов – любой звук тонул в этой глухой тишине. Здесь можно было потеряться от всего мира навеки.

Евгений брел сквозь тишину, не находя никакой тропы, хотя бы даже её подобия. Он шел долго, казалось, десятки километров уже оставил он позади, и уже было разуверился в рассказанной дедом Архипом легенде, даже не проверив её, но через секунду ему удалось разувериться в легенде уже по проверке.

Евгений вышел к замершему озеру посреди леса. В середине озера был небольшой островок с большим старинным пнем, покрытым толстым слоем инея по гладкой, совсем без коры, поверхности.  Евгений слишком верил глазам своим и слишком замерз, устал и оголодал в пути для того чтобы осмотреться подробно, однако он прошел через всё озерцо до острова, осмотрел пень, ничем не примечательный, осмотрел озеро, ничем не примечательное, рассмотрел окрестности насколько было доступно взору: ни девы-лебедя, ни живностей, которые приходили бы к сердечному озеру напиться и согреться – ничего!..

Евгений расстроился и даже костер не стал разводить здесь, чтобы передохнуть перед обратной дорогой и согреться, а вместо этого просто повернул назад. Даже леших каких-нибудь незнакомых не попалось ему по дороге. Совершенно ничего мистического  не было ни в озере, ни в лесе. Добрался до своей избы Евгений совершенно измотанным. Подкинул дров в огонь и забрался на печь спать.

Обижен ли он был на деда Архипа за эту глупую легенду, или злился на себя за то что поверил, даже разбираться в этом не было сил. Уже отходя в сон, Евгений подумал, что хорошо бы чаю, но сил уже не было, и чай он оставил до завтрашнего дня…

Ночь опустилась на ледяную долину. Евгений уснул, и снилось ему, будто входит в его избушку снежная дева, проходит медленно по избе, осматривается, как бы в удивлении, к каждой незнакомой вещи, как будто молодая хозяйка, приведенная в мужнин дом, который и её домом теперь будет. Одета дева в снежное тонкое платье, которое быстро тает на ней, обнажая совершенно белое девичье тело. Подходит дева к рабочему столу Евгения, минуту стоит, наклонившись над его дневником, улыбается, а затем поворачивается и направляется к печке, на которой спит Евгений. Смотрит на него, рукою проводит по его волосам, и тихо говорит:

- Шла за тобой от самого озера, никак догнать не могла, будто ты ветер… Я очень замерзла, впусти меня к себе! – звонким голосом просит. Евгений пускает снежную гостью к себе на печку под одеяло, обнимает её и старается согреть…  –  

И вдруг оказывается он вновь в лешнем лесу. Идет он к сердечному озеру, а ведет его за руку дева-лебедь, в красном расшитом сарафане ведет она его по талому снегу, из-под которого дышит зеленая травка.

У озера белки да зайцы скачут и веселятся, птицы порхают кругом и щебечут чудные песни. У древнего пня в центре озера возлег медведь, озеро охраняет, а рядом с ним яркие рыжие лисята прыгают и с белоснежными куницами играют. А по краям озера цветут всякие цветочки красочные, а над ними пчелы жужжат да в воздух пыльцу роняют. Пыльца эта разноцветная то стелется по водной глади туманом, то собирается в причудливые танцующие радуги над озером. Между цветочков выглядывают ягоды разные лесные, которыми кормятся обитатели сердечного озера.

Смотрит Евгений на это все и глазам своим не верит. А дева-лебедь оглядывается к нему и зовет его голосом теплым и нежным: пойдем!

Раздевается дева-лебедь, крылья свои распахивает и в воду входит, сквозь радугу идет по воде к центру озера.

Евгений за ней идет в воду, на глубину идет да ко дну к самому, все темно становится и чувствует Евгений, что тонет он в теплом сердечном озере. Зовет он свою невесту лебединую, но воды озера не дают ему и слова вымолвить, тащат к себе на дно темное, во тьму бездонную… –

Вдруг взмах крыла лебединого белого на миг темень водяную прогоняет от Евгения, видит он птичек, бросающихся водную темень клевать, и белок, ягодки по воде кидающих, видит пчел, которые ниточки радуги ему на помощь несут, чтобы его за них из водоворота водяного вытащить. И слышит он голос снежной невесты своей, его зовущей… –

Но темнота его хвать за ногу и отпускать не собирается, уж и дева-лебедь крыльями белыми своими устала её бить, сердце всё свеё кровью живой облило, уж и половина птичьей рати в водице мертвой поганой потонула, уж и веревочки радужные почти все оборвались… – нет спасения Евгению, смертище страшное его тащит к себе на дно бездонное!

            И вот прощается уже Евгений с жизнью. Видит он свои похороны одинокие и печальные. Друзей своих далеких видит, потерявших его без вести. Видит свою избушку и дедушку Архипа с детьми, пригорюнившихся о пропавшем своем соседе-чудаке. Видит и невесту свою снежную, деву-лебедя, которой ходить теперь всю вечность в холодном своем отчаянии по лесу лешнему и слезы свои ронять льдинками в землю промерзшую мертвыми семенами…

…И когда последний самый смертный удар сердца Евгения должен был простучать, то направил он его прямо в темень водяную. Красной стрелой пронзил сердечный удар смертище страшное, заревело оно утробным своим голосищем, да на миг ослабило хватку свою, а в этот миг крыло лебединое уж и подоспело Евгения за руку схватить да из воды вытащить.

…Очнулся Евгений в кипятке черном, у себя на печке в избушке холодной, с сознанием тайны несказанной в сердце. Заглянул туда – и обжегся. Побежал он к деду Архипу за разгадкой, но не нашел старика лешего нигде. Даже и места не отыскал, где хижина лешая стояла. Весь день бродил Евгений по лесу – ничего! Заходил и в Лешний лес, но не отыскал тропинки к сердечному озеру…

И на следующий день бродил Евгений по лесу, исходил его весь, звал и плакал – ничего и ничего, даже и белки его подружки ему не встретились.

…В начале апреля забрали Евгения из тайги. Был он худ и молчалив. Старик-водитель, тот самый, что отвозил его сюда в декабре, даже и расспрашивать его ни о чем не стал.

Было раннее утро, туман еще расхаживал вольным казаком по воде и земле, а птицы только-только начинали распеваться. Евгений сидел у обрыва и смотрел, как речная синь уходит в небесный простор сквозь туман по багровым сопкам.

В сердце у него тихо лежала тайна, унесенная от сердечного озера. К разгадке её он приступал уже не раз, но так и не прочитал до конца странные вековые письмена её. Оставил он тайну эту жечь свое сердце до поры до времени, а сам стал смотреть на пространство вокруг, оставленное всякими оградами, суетой и временем.

Январь-апрель 2017

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка