Комментарий | 0

ПИАНИЗМ. Путь песка. (3)

 
 
 
 
 
27
 
Да видите ли вы песок?
Он здесь, во всем, и в нас и подле,
Измятого листвою света поперек
И вдоль взлохмаченных следов воловьих.
 
Он - на зубах непомнящих любви
Бомжей, врастающих в чахотку,
Он стар и скор. Он впереди
Искрящего в падении пилота.
 
Он - на страницах безымянных книг,
В комодах, ящиках и под порогом.
Он скуп. Он прячет каждый миг
В прожорливых Египетских чертогах.
 
Он - шерсть царей на заспанных коврах,
Веснушки на щеках седой субретки,
Голодный дым в запойных номерах,
Предсмертная записка на салфетке.
 
Он - приключения безволия в глуши
С уключинами и восьмерками в колесах.
На черных розах серебром расшит
И тлеет угольями в алых розах.
 
Как смерть бесшумен и неотвратим,
Он - горечь сна, молитва черепахи,
Колючий прах небесных битв,
Укутавший шинелью баржи и бараки.
 
 
28
 
Вокзалом просторным холодного лета
Слонялся я в поисках пригоршни света,
Жажда моя растворяла предметы,
Но слышались запахи яблок при этом.
 
Ластился воздух, ластились краски,
Все обращалось в подобие ласки,
Волны пейзажей, сотканных наспех
Морочили голову, чувствуя власть.
 
Из взоров пустынных и пристальных взоров
Дрожащие складывались узоры.
И брызги беспутной листвы во все стороны,
И звуки, слывущие разговорами
 
Кропили ненастье мое светляками,
Звонками, ракушками, пятаками,
Значками, свистульками, дураками,
Вычурен путь из Содома садами.
 
Я старость почуял. Ее приближение
Чувственно так же, как отражение
Плотской любви. Столбы на коленях
Меня провожали и рыжие тени
 
Сгоревшей на солнце любви. Без билета
Мне жить оставалось пол- жизни на свете
В скомканном темпе холодного лета,
С кошкой внутри, если встать против света,
С кошкой внутри, неопасного цвета.
 
 
29
 
Вот осень в саду, пониманию жизни сродни.
Остры твои прутья, предметы. Обломки болезней
И ссор выступают как скулы и черные дни
Светлеют в ложбинках, посуде, в ливневой пресной
 
Воде. Твои полные детства дымы
Исправят ошибки состарившихся постояльцев,
Сбежавших куда-то по просеке от зимы,
Верно замерзнуть, нет, чтоб остаться.
 
Бросили книги, пальто, корабли,
Свет электрический спрятали в бочках, -
Будет выглядывать по ночам и искрить
Утром в холодной траве. Одиночество
 
Здесь не живет. Здесь повсюду глаза
Твои, осень, спокойные и молодые.
Мячик в песочнице, в стульях железных гроза,
Матрацы, набитые сном и собаки седые.
 
Легкость. И все-таки все - отголоски любви.
Свобода песка, но какое томление
Помнить до слез наказание людьми,
Плакать, но все- таки ждать возвращения.
 
 
30
 
Тридцатая зима с терпением на спицах
До обморока белым. Белый- белый звук,
Субтильная, как тихий час в больницах,
Смеется дырами разлук.
 
Нам кажется мы молоды, но «был ли мальчик»?
Еще зеваем на уроках мастерства,
Плетем силки стеклярусом чудачеств
В растрепанных сугробах Рождества,
 
Не ведаем зачем, но все же знаем
Как, насмешив со смаком скоро, налегке
Сыграть в любовь, словечки оставляя
Следами заячьими в солнечном песке.
 
Заиндевевший недотепа, наш трамвайчик
Побрякивает мелочевкой сдач.
Ах, не залечит на окошке мерзлом пальчик
Не бывший мальчиком вечнобородый врач.
 
Он спит, чудак. Вокруг грешно, и вариаций
Не счесть и сладостен трамвайный плен.
Друг к дружке засветло еще прижаться
И слиться, став филоновскую тенью.
 
 
31
 
                                 В.И. Строгановой
 
Любовь - это что-то простое и памятное,
Как суббота из детства, что пахнет розовым мылом,
Что-то из сна, что слоняется целыми днями
В нас как больной от свидания с городом ссыльный.
 
Что-то беспомощное, как школьница в храме
С каплей простуды, пристывшей к уснувшим губам,
Как схоронившаяся от слез телеграмма
В улитке почтовой в кривлянье чужих телеграмм.
 
Любовь не волнуется кровью, как первое чувство,
В ее комнатах дети и матовый свет,
И недосказанность тысячелетия в медленной грусти
Кухонек, важных как выношенный секрет.
 
Это - когда ожидание снегом, как счастье украшено,
А разговоры в дороге как трудная повесть.
Это - когда по глотку полнолуния чаша
Нас примиряет с бессонницей, жалуя совесть.
 
 
 
32
 
Быть на виду, быть высвеченным, захлебнуться светом,
Быть выслушанным и оглохнуть от вопроса,
В зеленом тамбуре кромешном осознать все это,
Не в силах справиться с умолкшей папиросой,
 
Все осознать внезапно и проститься с дурачком
Моим, что строит рожицы на верхней полке,
И тормошит любить всех- всех и вертится волчком,
И пьет запоем, и ворует втихомолку
 
У Бога краски? Боже упаси!
Сойду на криворотом полустанке,
Где пахнет жаренной картошкой и в ази
Играют синеокие цыгане.
 
Нырну в ленивый дым неряшливых котлов,
Войду след в след в цепочку разговора
Со стариками заспанными. И из слов
Погасших выну тлеющее слово.
 
Дабы погреться перед сном нам с дурачком,
В покое, что и не приснится в этой жизни.
Он мне песка подсыплет в строчки кулачком
И я исчезну. Помолчать… Но вы пишите письма.
 
 
 
33
 
Я соберусь. Я переставлю числа.
Я упрошу друзей меня не покидать.
Я научу несобранные мысли
Свои с предчувствиями совпадать.
 
Я угадаю парность и гармонию событий,
Когда вернусь к сюжету. Я вернусь.
Мне только надобно из круга выйти
Беспомощности и невнятных чувств,
 
Из вороха случайностей и звуков.
Я позабыл впотьмах скорбящих душ
Порядок строк и переулков
И как ходить, не наступая в лужи.
 
Я разучился быть внимательным однажды,
Я растерял по мелочам значение битвы,
Я променял архив подробных репортажей
На дар сомнительный придумывать молитвы.
 
Я пил протяжно, смешивая краски
Эпох и птичьих рынков. Отрекаясь
От прозы я терялся перед лаской
И путался в хитросплетенье пауз.
 
Я болен, и давно, и дорогого стоит
Ваш теплый мир и ваша жажда жить.
Я все исправлю. Выйду из запоя,
Но не смогу так трепетно любить.
 
 
 
34
 
…но знайте.
 
Однажды вы окажитесь в пустыне, за порогом,
Где кольца предысторий и эпиграфов, копируя друг друга,
Безжалостно легко играют вашу жизнь для Бога,
Где бездна - каждый шаг и пахнет вами. Вислоухий
 
Пейзаж рыдает тишиной, что вас томила по ночам в улитке,
Бессонницею как песком пересыпая по привычке
До колотья, до ряби, с мясом вырванной из плитки,
До трещин на губах и брызгами просыпанные спички.
 
Пейзаж состарившимся зеркалом не помнит лиц родных,
Его прикосновения многослойны и мертвы как очереди детства.
Кровь меркнет в тесноте подслеповатых красок и под- дых
Толкает чья- то голова с бесцеремонностью соседства.
 
Круги, круги. Темно без слов. Уже не оправдаться.
Пустоты в воздухе как рты учителей. Иголки в вате
Вселенской тишины. Пить очень хочется. У вас на кухне кран.
Попробуйте не закрывать. Но знайте…
 
 
 
35
 
К вечеру замок песочный уже разворован
Улитками и любопытными пальцами пляжных вандалов.
Пожилые собаки при виде вельможного карлы суровеют,
Вспоминая охоту на вепря и мокрые палки вассалов.
 
Если дождь не удержится и растопчет строение,
Замок узнан уже, разбужен его негатив.
Мизинчиком явится в мерзлом окне сновидения,
Паузой ненасытной в воспоминании крикливом.
 
Вот так же и мы говорим, на века оставляя свой голос,
Не ведая, что отражением наши слова возвращаются.
И у кого- то за ночь седыми становятся волосы,
Не в силах с серебряной нитью наития расстаться.
 
 
 
36 И. БРОДСКИЙ
 
В стихах этих сушь до колотья в горле.
Их полдень, рыдающий солью высок.
Их путник пустынный терзаем на воле
Физической болью треснувших строк.
 
Песочный мятежник с маслом во взгляде,
Каторжник солнца, масло кипит,
Как странно, что муза твоя в Ленинграде
И ныне, не в силах согреться, не спит.
 
Словам твоим отдых немыслим безмолвный,
Идти и не спать от резни рифмачей,
От кровель кровавых, гвоздя в изголовье,
От линий, и клеток, и сонмищ свечей.
 
Клинопись, слог на коленях. Изнанка
Ближе расшитого звездами неба,
В токе предчувствия- привкус заклания,
В токе сознания- корочка хлеба.
 
Идти и идти до потери рассудка,
Пока горизонт не сольется с молитвой,
Пока, как букварь, не откроются сутки
Картинками истины и не возникнет
 
Дыхание рыжеволосого Бога
Во всех уголках вездесущего Рима,
Немного любви, понимания немного
И талой водицы для пилигрима. 
 

(Продолжение следует)

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка