Поэзия

 

По мотивам "Калевалы"

 

К 220-летнему юбилею Элиаса Леннрота (1802-1884) - создателя карело-финского национального эпоса «Калевала».

 

Ковка сампо, Джозеф Аланен , 1910–1911

 

 

 

 

 

 

Предисловие

 

«Калевала», собрание песен карело-финского эпоса, давно уже сделалась важным духовным явлением в русской культуре. Еще до первой публикации книги Элиаса Лёнрота в 1835 году отголоски древних карело-финских рун звучали в русской поэзии: поэма Федора Глинки «Карелия»; стихотворения Евгения Баратынского «Финляндия» и другие; образ волхва-чародея Финна в «Руслане и Людмиле» Пушкина.

Мощный всплеск интереса к «Калевале» и карело-финскому эпосу возник у символистов: Константин Бальмонт, «Поэзия как волшебство»; Валерий Брюсов, цикл стихов «На Сайме»; Сергей Городецкий, «Юхано» (стихотворение о финском озере); Иван Коневской, «Песнь изгнанника» (Из той унылой Сариолы). В Библиотеке Блока сохранилась «Калевала» с его, Блока, пометками.

Много созвучного своему мироощущению нашли в «Калевале» поэты и художники русского авангарда. Велимир Хлебников, стихотворения «Вы помните о городе», «Вечер, он черный, он призрак», «Усадьба ночью…»; Григорий Петников, «Финские стихи»; Елена Гуро, стихотворения «Финляндия», «Финская мелодия» и другие; Николай Асеев, пересказ «Калевалы» для детей; Осип Мандельштам, «О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала». «Калевала» в живописи русского авангарда – иллюстрации к «Калевале» и общее оформление учеников Филонова, издание «Academia», 1933 год, под руководством и редакцией самого Филонова. Первое иллюстрированное издание «Калевалы».

Образы «Калевалы» отразились и в творчестве больших русских писателей. У Андрея Платонова есть рассказа «Сампо», о разрушенной и дотла сгоревшей в войну карельской деревне, о страстном желании одинокого деревенского кузнеца, потерявшего всю свою семью, жену и детей, построить такую чудо-мельницу, которая бы все зло мира перемалывала в добро, и саму смерть – в жизнь.

Образ «Сампо», ставший символом вечной мечты человека о счастье, теперь не менее актуален, чем в прошлом. В наше сложное время этот образ приобретает глобальный символический смысл.

 

                                                             

***

Возьмемся, брат, за руки, как брались отцы наши, – спеть песни предков, древние руны! Споем о Вяйнямёйнене вещем, первом песнопевце, прародителе всех певцов на свете.

Вяйнямёйнен от Ильматар, девы творенья родился, от Ильматар, матери воды и ветра. Сразу родился старым. А чудо-утка у него на колене снесла семь яиц, шесть золотых, одно железное. Покатились они из гнезда, упали в море и разбились: из желтка стало солнце, из белка – месяц и звезды. Из железного яйца – земля наша.

Увидел все это Вяйнямёйнен, увидел, как все это красиво, как мир наш прекрасен. И запел он в радости первую свою песню.

Встал Вяйнямёйнен у моря, один он здесь на пустом острове. Пустом и голом. Никто его песен не слышит. Кто б ему этот остров заселил и засеял, чтобы слышали его птицы и звери, леса и травы? И явился на его зов Сампса, сын земли, сам-то с ноготок, а весь остров заселил и засеял. Взошли сосны и ели, ива, ольха, береза, рябина. Вырос вереск и можжевельник. Только дуб взойти не может. Вот вышли из моря четыре девы. Пятая выходит. Косят, сгребают сено, стог ставят. Тут ступает из моря на берег Турсас, богатырь могучий. Поджег стог, в пепел положил желудь. И вырос из того желудя великанище-дуб, поднялся до неба, затмил солнце, кроной весь мир покрыл.

И возгласил тогда Вяйнямёйнен: «Кто бы срубил этот дуб-громаду, кто бы его на землю поверг? Зло и горе от него всему свету!»

Вышел из моря мальчик с пальчик, в медной шапке и в медных рукавицах. Топором три раза ударил, на третий раз грянул дуб наземь. Ствол к востоку лег, верхушка – к западу, листья – на юг, ветки – на север. Кто возьмет ветку – навеки счастлив будет. Кто верхушку – чародеем станет. Кто листья – сердцу радость. А щепки понес ветер  по морю к Похъёле, стране мрака. В Похъёле дева платок свой в море стирала, платье полоскала, на камне сушила. Увидала щепку в море, домой принесла. Из той щепки колдун лапландец стрелу заколдованную сделал.

Нашел Вяйнямёйнен на берегу семь зернышек ячменных. Орел прилетел, поле под посев ему приготовил, лес пожег. А кукушка урожай богатый накуковала. Утром рано вышел Вяйнямёйнен в поле, засеял семью семенами. Вечером видит: все поле заколосилось, могуч ячмень, шестигранный колос, три узла на стебле.

 

***

Пел Вяйнямёйнен в полях Калевалы, в чащах Вяйнелы, в лесах зеленых, у озер Осмо. Пел он о богатырях могучих, о первом предке великане Калеве, создателе земли нашей, победителе чудовищ. Далеко разнеслась молва о чарующей силе этих песен. Дошла молва на север, в Похъёлу, до молодого Еукахайнена. Досадно стало Еукахайнену, лучшему певцу в Похъёле. Говорит он старухе матери, что собрался в Вяйнелу ехать, состязаться в песне с седым Вяйнямёйненом. Старуха мать его не пускает: «Тебя там, сынок, околдуют. Околдуют, тело превратят в корягу, голову в канаву кинут». Не послушался Еукахайнен матери, сам он мастер колдовать-чародействовать. Взнуздал коня, запряг в сани, помчался, буйный, в далекую Калевалу. А навстречу ему сам Вяйнямёйнен: «Уступи-ка, молодец, дорогу, мне седобородому! Двум саням тут не разминуться». А Еукахайнен уступать дорогу не хочет, состязаться предлагает: кто лучше споет, тот первым и проедет.

Говорит ему Вяйнямёйнен: «Я ведь песнопевец безыскусный, прожил жизнь одиноко в Калевале, в лесах Калевы, у озер Осмо. Слушал там только одну кукушку. Но пусть будет как будет. Начинай, послушаю, что ты знаешь».

Начал молодой Еукахайнен: «Знаю, есть очаг у печки. Тюлень лососей ловит. На севере пашут на оленях, на юге – на кобылах, в Лапландии – быками. Знаю сосны на утесах Хорны, лес на Писе, Вуоксу знаю и Иматру. Знаю, что вода – лучший лекарь, а пена – главная из гадалок».

Усмехнулся старый, вещий Вяйнямёйнен: «Велика мудрость! Может, что поумней вспомнишь».

Еукахайнен ему на это: «Помню, вспахал я море, вскопал глуби морские, вырыл ямы рыбам. Разлил по земле озера, раскидал скалы. Еще помню, поставил я столб медный – держать небо, воздвигнул на севере высокую гору железную – подпирать звезды. Полярную звезду вместо гвоздя взял – небо к земле прибить».

Говорит Вяйнямёйнен, вещий прорицатель: «Складно гремишь, создатель мира! Громкими словесами воздух сотрясаешь. Когда все это дело делалось, о тебе там слыхом не слыхивали».

Обозлился Еукахайнен: «Если песня моя тебе не по вкусу, померяемся, старик, мечами! Поглядим, чей меч острее!»

Отвечает ему Вяйнямёйнен: «Постой-ка, соловей Похъёлы! Теперь мой черед петь песню!»

Запел Вяйнямёйнен свою песню. Сани Еукахайнена сосной стали, конь – камнем, меч – змеей, шапка – гнездом вороньим. Запел громче – и по колено в болото ушел Еукахайнен, по пояс уже в трясине, по плечи увяз.

И взмолился тогда Еукахайнен: «О мудрый Вяйнямёйнен, чародей могучий! Верни свои слова вспять, возьми назад свои заклятья!

 

***

Пошел старый Вяйнямёйнен в лес, увидел прекрасную Айно. Режет Айно ветки, вяжет веники. Три веника вяжет, веник – отцу, веник – матери, веник – брату. Спрашивает ее старый Вяйнямёйнен: «Скажи, прекрасная Айно, не для меня ли носишь ты на шее ожерелье из жемчужин, а на груди серебряный крестик? Не для меня ли плетешь косы и перевязываешь их алой лентой?»

Отвечает ему Айно: «Нет, не для тебя, старого, ношу я на шее ожерелье, на груди крестик, а в косах ленту». Сорвала Айно с шеи ожерелье, с груди крестик, с косы ленту, бросила в лесу и пошла домой, горько плача. Выдадут ее за старого Вяйнямёйнена замуж, ведь он песнопевец известный, прославленный во всей Калевале. Будет постель стелить старику на ночь, подносить кружку ячменного пива.

Отец на дворе сеть латает, спрашивает: «Что ты, дочка, плачешь?»

«Как же мне не плакать, отец мой родимый! Потеряла я в лесу серебряный крестик и ожерелье жемчужное потеряла, и алую ленту».

Отец ее утешает: «Не плачь, дочь! Куплю тебе новый крестик, не серебряный – золотой, и ожерелье куплю, еще побогаче, и ленту дорогую в косу. Станешь ты еще краше. Будет муж тебя холить и лелеять».

Брат под окном ловушку на зверя ладит, спрашивает: «Что ты, сестричка, плачешь?»

«Как же мне, братец милый, не плакать! Потеряла я в лесу крестик, и ожерелье потеряла, и ленту».

Брат утешает: «Не плачь, сестрица! Вот пойду завтра на охоту, отыщу в лесу твои крестик, ожерелье и ленту. Муж на тебя не наглядится, работой тебя утруждать не будет».

Мать в коровнике корову доит, спрашивает: «Что ты, доченька, плачешь?»

«Как же не плакать мне, матушка моя родная! Потеряла я в лесу крестик серебряный береженый, жемчуг ожерелья дорогого в чаще растеряла, а ленточку шелку алого злой Хийси, хозяин леса из косы вырвал».

Утешает ее мать: «Не плачь, доченька! Есть у меня в сундуке семь платьев, ткали их тебе в приданое солнце и месяц. Нарядишься, по селу пойдешь. Мужу твоему позавидует сам Укко, владыка неба».

Нет, не нужно Айно семи платьев, сотканных месяцем и солнцем. Еще горше плачет, бежит к морю. «Лучше быть подругой рыбам, чем идти старику в жены. Пусть заберут меня в Маналу, страну мертвых, в мрачную Туонелу».

Вот и нет уже прекрасной Айно. Стала Айно девой морской, русалкой, прислужницей в чертогах царицы морской Велламо. Ночью выплывает из глубины Айно, выходит она из воды, садится на камень, поет при луне грустную песню:

«Пошла я погулять на берег моря, села на скале высокой, упала и утонула. Никогда, отец мой милый, никогда не лови здесь рыбы! Никогда ты, родимая матушка, никогда не стирай здесь платья!»

Опечалился старый песнопевец Вяйнямёйнен, жаль ему прекрасной Айно. Просит у бога сна Унтамо: «Скажи мне, Унтамо, где искать чертоги морского царя Ахто, где таятся девы Велламо, где прислужницы царицы морской прячутся?»

Пошел Вяйнямёйнен к морю, сел в лодку, гребет к тому месту, что указал ему бог сна Унтамо, к тому туманному мысу. Закинул удилище, схватилась за крючок рыбка. Вытащил Вяйнямёйнен чудо-рыбку, никогда такой не видел. Не простая рыбка, говорящая: «О, ты старый Вяйнямёйнен! Что ж не узнаешь ты меня, вещий песнопевец! Я из глубины морской вышла – быть женой твоей верной, постель тебе, старику, стелить на ночь, подносить кружку ячменного пива».

Так сказала она и скользнула из лодки обратно в море. Горько заплакал тогда старый Вяйнямёйнен, понапрасну клянет свое безрассудство. Упустил он свою долю, свою удачу. Не вернется к нему дева Велламо, прекрасная Айно. Никогда она не вернется, не будет ему женою.

Все в мире может зачаровать песней своей старый Вяйнямёйнен, только сердце девы морской зачаровать не может.

 

***

Слышит Вяйнямёйнен голос матери своей, девы творенья Ильматар: «Не горюй, Вяйнямёйнен! Запрягай коня в сани, поезжай в Похъёлу, сватай дочь у хозяйки Похъёлы старухи Лоухи!»

Запряг Вяйнямёйнен коня в сани, помчался в туманную ту Похъёлу. А Еукахайнен его на пути подстерегает, затаил обиду лапландец. Лук железный, стрелы отравленные ядом змеиным. Ждет в засаде. Вот что-то чернеет в море, ближе, ближе, блестит на солнце. Это вещий Вяйнямёйнен на санях по волнам, распевая, мчится, чародейною песней сделав зыбкую влагу твердой дорогой. Тогда Еукахайнен три стрелы пускает. Первая стрела улетела в тучи, вторая стрела в трясине утонула. Третья стрела в коня попала, пробила печень. Вывалился из саней Вяйнямёйнен, упал в воду. Семь лет по волнам его носило. На восьмой год подхватил его орел, вынес на берег холодной Похъёлы, страны севера.

Услыхала старуха Лоухи хозяйка Похъёлы плач с моря, стенания громкие с берега. Дети так не плачут, женщины так не стонут. Плачут так одни только седобородые мужи Калевалы, ревут, как ночная буря. Вот столкнула она лодку в воду, гребет к тому месту, откуда стон раздается, среди скал суровых на дальнем мысе. Видит, лежит вещий песнопевец Вяйнямёйнен, избит, изранен, ни рукой, ни ногой двинуть не может. «Ах, старик ты, старик, старичище жалкий, что тебя сюда занесло, что пригнало в нашу Похъёлу?»

Отвезла страдальца к себе в дом, месяц лечила, раны-ушибы мазями целебными мазала, настоями травными поила. Повеселел Вяйнямёйнен. Просит у старухи Лоухи дочь себе в жены.

Отвечает на это хозяйка Похъёлы: «О ты, вещий Вяйнямёйнен, великий песнопевец! Сделаешь мне чудо-мельницу Сампо, чтобы молола, что ни пожелаю, – отдам дочь свою тебе в награду».

Опечалился старый песнопевец, поник седой головою: «Многое могу я совершить своей песней, а вот Сампо сделать не сумею, чтобы молола по твоему веленью, что ни пожелаешь. Сделать может один только Ильмаринен, кузнец в Калевале. Первый кузнец мира, это он выковал столб медный, подпирать небо.

 

***

Едет Вяйнямёйнен в обратный путь по дороге, видит – радуга во все небо. Сидит на радуге дева, краса мира, ткет покров семицветный, золотом-серебром вышивает. Остановил коня Вяйнямёйнен: «Сойди, дева, ко мне в сани, сядь со мной рядом!»

Отвечает ему краса мира: «Разрежешь волос ножом без лезвия, завяжешь яйцо узлом – сяду к тебе в сани».

Разрезал Вяйнямёйнен волос ножом без лезвия, завязал яйцо узлом. «Сядь, дева, ко мне в сани!»

А краса мира ему на это: «Выточи жердинку из льдинки, да чтобы ни кусочка не пропало, ни крошки не искрошилось, – сяду в сани с тобой рядом».

Выточил Вяйнямёйнен из льдинки жердинку, ни крошки не искрошил. «Сядь со мной, дева, в сани!»

Говорит ему краса мира в третий раз: «Выстругай лодку из обломков веретенца, из катушек расколотых. Сяду с тобой в сани».

Взялся Вяйнямёйнен за работу, лодку из обломков веретенца стругает, из катушек расколотых вытесывает. Обломок – с бревно, катушка – с мельничный жернов. Отскочил топор да ему в колено. Лемпо, злой дух – его козни! Хийси, хозяин леса, лезвием топор на него повернул! Хлынула кровь из раны, потоком течет, рекой разливается. Стал Вяйнямёйнен заклинания вспоминать: кровь заговорить, запереть в жилах, закрыть рану. Вспомнил всех зол происхожденье, каждое слово вспомнил. Одного только вспомнить не может – заклинания о железе.

Закручинился вещий Вяйнямёйнен. Сел в сани, хлестнул коня кнутом. Помчал конь по дороге.

Вот подъезжает Вяйнямёйнен к деревне, в первый дом стучится: «Есть ли кто в этом доме, кто бы знал заклинание о железе, запер кровь в жилах, закрыл рану?»

На полу  дитя сидит, отвечает: «Никого нет в этом доме, нет здесь знающих заклинание о железе. Поезжай к другому дому».

Стучится Вяйнямёйнен во второй дом: «Есть ли кто в этом доме, кто бы знал заклинание о железе, повелел бы крови остановиться, закрыл бы рану?»

Старуха с печи прошамкала: «Никого нет в этом доме, не знают здесь заклинание о железе. Поезжай дальше».

Вот в третий дом стучится Вяйнямёйнен, силы уже покидают, много крови вытекло. «Есть ли кто в этом доме – кто бы заклинание о железе знал, унял бы кровь?»

Проворчал с лавки старичище, борода до пола: «И не то еще творило слово! Моря усмиряло, реки вспять поворачивало!»

Произнес он это заветное слово. Никто не расслышал. Услышала только кровь, повиновалась, прекратила свое теченье.

Запел Вяйнямёйнен в радости, жизнь к нему вернулась. Зарекся сажать дев к себе в сани.

 

***

Подъезжает к родной своей Калевале, слышит, в кузнице звенят удары, кузнец Ильмаринен трудится.

«Где ты пропадал так долго, Вяйнямёйнен? Без тебя в Калевале не стало песен. Землю не пашут, рыбу не ловят, коров не доят. Угрюмые по домам сидят».

«Был я в Похъёле у лапландцев, сосватал тебе дочь старухи Лоухи. Выкуешь им чудо-мельницу Сампо, получишь в награду жену красавицу».

Не хочет Ильмаринен ехать в Похъёлу выковывать лапландцам Сампо и дочери старухи Лоухи в жены не желает.

Тогда старый Вяйнямёйнен, песнопевец вещий вот что придумал: «Пойдем, Ильмаринен, в лес, покажу диво. Стоит ель-великанша, вершиной в небо уперлась; на верхушке месяц, на ветвях медведица сидит. Влезь на вершину, возьми их себе в помощники: месяц будет кузницу освещать, а медведица молотом по наковальне бить».

Полез Ильмаринен на ель, только до верхушки добрался – запел Вяйнямёйнен во весь голос, напел бурю. Сдунуло кузнеца с верхушки еловой и понесло прямёхонько в Похъёлу. Кинуло на двор к старухе Лоухи. Вышла к нему из дома старуха Лоухи:

«О Ильмаринен, великий кователь! Давно о тебе молва к нам в Похъёлу волной морской докатилась, о волшебном твоем искусстве, а теперь ты и сам здесь! Выкуешь Сампо – отдам дочь тебе в жены. Все девы Калевалы мизинчика ее не стоят».

Тут же принялся Ильмаринен за работу, взял перышко лебяжье, взял молока коров нетельных, взял шерсти овечьей, ячменя зерен прибавил. Бросил в горн, раздул огонь, жару мехами нагоняет. Трудится три дня и три ночи. На четвертый день смотрит: что там на дне горнила, что из огня вышло? Явился лук, серебром сияет. Не рад Ильмаринен луку, обратно в огонь бросил. Опять принялся меха раздувать, трудится еще три дня и три ночи. На четвертый день смотрит: что вышло? Из огня лодка явилась, золотом сияет. Не рад Ильмаринен и лодке, изломал, в огонь кинул. Опять – меха раздувать. На четвертый день смотрит: что теперь вышло? Видит: Сампо из огня-пламени явилось, чудесная мельница Сампо. Все мелет, что ни пожелаешь. Денег надо – намелет и золотых и серебряных, только мешки подставляй, и на потребу, и на пирушки. Оружия надо – накует мечей непобедимых, сами режут, рубят, страх и ужас всему миру. Да что там, попади весь мир в жернова Сампо, и весь мир перемелет, с морями, горами, небом и звездами.

Спрятала Сампо старуха Лоухи в горе медной, за семью замками. Вот потребовал Илмаринен плату за работу, обещанную награду. А ему старуха подлая Лоухи: «Нет, женишок, не всю работу еще ты исполнил! Спустись-ка теперь под землю, в страну мертвых, поймай там медведя Маналы, добудь волка Туонелы! Отдам дочь тебе в жены!»

 

***

 

Джозеф Аленен "Калевала"

 

Жил в Калевале молодой веселый Лемминкяйнен. Любил он с девицами гулять, на лугу с ними плясать. Слышит, есть на Саари дева-краса, женихи за ней роем вьются. Солнце сваталось, отказ получило; месяц сватался, тоже ни с чем ушел. Вот бы ту деву добыть, в дом к себе привезти. А мать остерегает: «Ты, сыночек, к деве той не сватайся, дева та выше нас родом, не будет тебе в сватовстве удачи».

Не послушался Лемминкяйнен матери, запряг коня в сани, скачет добывать себе деву Саари знатного рода. Въехал во двор неловко, сани на бегу опрокинулись. Девушки Саари над ним смеются. А Лемминкяйнен не смущается, шутками-прибаутками отмахивается. Знать хочет: есть ли в Саари местечко, где бы ему погулять, поплясать, песни попеть, повеселиться, девушек потешить. Девушки ему отвечают: «Много есть в Саари местечек, много в лугах, в долах. Станешь у нас пастушонком, будем приходить дудочку твою слушать». Стал он в Саари пастушонком, весь день на лугу проводит, с девицами-молодицами пляшет, на дудочке играет. По ночам в спальни девичьи пробирается. Одна только на Лемминкяйнена не смотрит, одна презирает, Кюлликки-цветочек, та, за кем он сюда приехал. Всех дев краше она в Саари. Не выйдет за него замуж. Плохонького он рода, племени захудалого, нищий бродяга.

Вот подъехал Лемминкяйнен вечером к тому лужку, где девицы плясали, хоровод водили, схватил прекрасную Кюлликки, бросил в сани на шкуру медвежью. Хлестнул коня да и был таков. «Плачь, не плачь, Кюлликки-цветочек, а будешь ты моей женою, станем жить, не тужить в моем домишке, дырявой развалюхе».

Утешилась Кюлликки, слезы высохли. Видит: хорош Лемминкяйнен, высок и статен, в плечах сажень, нрава веселого. Скучно с ним не будет. Только бы на войну не ушел, а был с ней всегда рядом. Говорит ему Кюлликки: «Поклянись, Лемминкяйнен, что на войну не уйдешь. А я поклянусь, что буду тебе женой верной, не пойду на луг вечером с девушками гулять, хороводы водить».

Вот живут-поживают они в Калевале, в новом доме, ни на час не разлучаются. Заскучал Лемминкяйнен, не сидится ему дома, не живется на одном месте, сила мучает. Не сдержал клятвы, собрался один в Похъёлу ехать, с лапландцами воевать. «Дай мне, мать, острый меч отцовский да вымочи рубашку в яде гадючьем! Лучше брони железной убережет от ран та рубашка».

Отговаривает мать ехать в Похъёлу с лапландцами сражаться. «Околдуют тебя, сыночек, колдуны-чародеи Похъёлы, превратят в камень, в куст при дороге».

Упрям Лемминкяйнен, не слушается материнского совета. «Не держи, мать. Уж что задумал, то исполню. Как увидишь, проступит кровь на щетке, на той щетке, что кудри свои расчесываю, знай – беда стряслась с твоим сыном».

Отправился в дальний поход Лемминкяйнен. А Кюлликки в обиде, что он клятву свою нарушил, ушла на луг вечером гулять-веселиться, хороводы водить.

Вот достиг лапландской земли Лемминкяйнен, вызвал на бой мужчин Похъёлы, старых и малых, сразиться заклятьями, у кого заклятье сильнее. Запел Лемминкяйнен, всех певцов-чародеев похъёльских пересилил, заклял своим словом, обезоружил все войско, заколдовал мечи и стрелы. Превратил всех в камни, раскидал по скалам.  Пощадил одного только калеку свинопаса, безъязыкого замухрышку, на такого и плевка жалко.

Разозлилась хозяйка Похъёлы, спрашивает: «Что тебе тут, удалец понадобилось? Зачем к нам с войной пришел?»

Отвечает Лемминкяйнен: «Пришел силу свою испытать. А больше мне тут и делать нечего». Пустился он в обратный путь. А безъязыкий свинопас замухрышка затаил злобу за то, что пощадил его Лемминкяйнен, всех заклял, а его оставил, пожалел и плевка на него калеку. Подстерег темной ночью у Туони, реки бурной, текущей в дебрях среди порогов. Идет берегом Лемминкяйнен, напевает, беды не чует. Нашла в темноте стрела его веселое сердце. Стрела – змеиное жало. Рухнул Лемминкяйнен в реку Туони. Понесла Туони мертвое тело к порогам, искромсала на кусочки, раскидала по дну, по глуби.

А в Калевале мать не отводит глаз от щетки, от той щетки, что расчесывала кудри ее сыну. Видит, выступила кровь на щетине, каплет красная из щетки. Заплакала горько мать, зарыдала. Погиб Лемминкяйнен, нет уже сыночка на свете!

Побежала несчастная в Похъёлу. Спрашивает у сосны в чаще, не видела ли ее сына, веселого Лемминкяйнена? Нет, не видала сосна ее сына, ее Лемминкяйнена. Спрашивает у дороги. Нет, и дорога не видала ее сыночка, ее дорогого Лемминкяйнена. Один только месяц видел. Лежит Лемминкяйнен на дне Туони в черной пучине, на куски искромсан острыми каменьями.

Взяла мать длинные грабли, принялась вылавливать со дна сыновьи останки. Собирает по кусочкам мертвое тело, составляет часть к части, опять целым делает. Но лежит Лемминкяйнен, не шевельнется, не может с земли встать. Плачет мать над бездыханным телом, заклинает хозяйку жил Суонитар: «Ты Суонитар, жил богиня, пряха с веретенцем, с медной прялкой, с колесом железным! Свяжи покрепче жилы у моего Лемминкяйнена, наполни их новой кровью, чтобы жизнь к нему вернулась, чтоб забилось, как прежде, его веселое сердце!» Плачет, заклинает мать пчел небесных: «О пчелы небесные, принесите мед волшебный, мед ваш, чем питаете  великого Укко, владыку неба – заживить раны, срастить тело моего сына, моего Лемминкяйнена!»

Услышала хозяйка жил Суонитар, пожалела материнское горе, связала жилы, наполнила новой кровью. А пчелы мед волшебный принесли из погреба самого Укко, владыки неба. Натерла мать этим медом, мазью чудодейственной тело сына, срослись части мертвого тела, жизнь в теле зажглась. Шевельнулся Лемминкяйнен, открыл глаза, проговорил со вздохом: «Крепко же я спал, матушка! На всю жизнь выспался!»

 

 

***

Вздумал Вяйнямёйнен лодку строить. Взял топор, подошел к осине. Спрашивает осина: «Что тебе, Вяйнямёйнен, от меня нужно?» Отвечает Вяйнямёйнен: «Лодку хочу из тебя построить, челн крепкий, по морю плавать». Говорит ему осина: «Потечет твой челн, утонет твоя лодка, если будешь из меня строить». Идет Вяйнямёйнен дальше, сосну встретил, с топором подступает. Сосна спрашивает: «Что тебе, Вяйнямёйнен, от меня надобно?» Отвечает Вяйнямёйнен: «Стань, сосна лодкой, стань судном славным, по морю плавать». Провещала ему сосна: «Не выйдет из меня лодки, подточили меня жуки-короеды». Дальше идет Вяйнямёйнен, ищет, из чего ему лодку строить. Видит, дуб стоит, десятеро не обхватят. «Что тебе, Вяйнямёйнен, какая потреба сюда привела?» Говорит Вяйнямёйнен: «Хочу, чтобы ты, дуб, лодочкой моей стал, корабликом добрым, по морю под парусом бегал». Прошумел ему дуб: «В груди у меня солнце, на вершине месяц, на суке днем и ночью кукушка кукует, годы мои считает, сосчитать не может. Буду я твоей лодкой, буду кораблем твоим добрым».

Снял Вяйнямёйнен топор с плеча, запел песню. Чародейное слово само работу делает, песней лодку строит – топором орудует, дуб наземь валит, рубит, пилит, строгает, брусья сбивает, сколачивает. Вот днище уже готово, борта выросли, руль слажен, весла в уключинах. Только на воду лодку столкнуть. Да вот не столкнуть Вяйнямёйнену лодку, не сдвинуть с места. Трех слов ему в песне не хватает, всего-то трех словечек последнего заклинания. Спрашивает Вяйнямёйнен у лодки: «Скажи, лодка, где взять три слова, чтобы тебя на воду столкнуть?» Отвечает ему лодка: «Не найдешь ты их здесь, Вяйнямёйнен. Те три слова в стране мертвых, в Манале хранятся. Отправляйся, песнопевец, за ними в ту Маналу!»

Течет в Маналу черная река Туони, в страну мертвых течет, в Туонелу. Видит Вяйнямёйнен у Туони – дева Маны платье стирает, белье полощет. Говорит ей вещий Вяйнямёйнен: «Дай мне лодку, дева Маны, дочь Туони, – на тот берег перебраться».

Отвечает ему дева Маны, дочь Туони: «Дам тебе лодку, если скажешь, зачем пришел к нам, по какой надобе, живой, не мертвый?»

Вещий Вяйнямёйнен на это: «Привело меня к вам железо, сталь-убийца в Туонелу толкнула».

Дева Маны не верит: «Эх, ты старый врун Вяйнямёйнен! Привело бы тебя сюда железо, сталь-убийца в Туонелу толкнула бы – то текла бы кровь по платью. Скажешь правду – дам лодку».

А Вяйнямёйнен правду сказать не хочет: «В Маналу меня вода пригнала, в Туонелу пучина затянула».

Опять дева Маны не верит: «Эх ты, Вяйнямёйнен, брехун старый! Коли вода пригнала тебя в Маналу, пучина затянула – то текла бы вода по платью».

Снова Вяйнямёйнен правду скрывает: «Огонь меня к вам загнал, в страну вашу кинул».

Не верит дева Маны: «Совсем ты, Вяйнямёйнен, заврался. Коли огонь загнал в Маналу, опалил бы он бороду твою седую. Скажи правду – дам лодку».

Тогда вещий Вяйнямёйнен всю правду поведал. «Построил я песней лодку, а на воду не спустить, трех слов не хватает. За тремя словами пришел к вам в Маналу, страну мертвых».

Промолвила ему дева Маны, дочь Туони: Эх, ты старик безрассудный, седобородый Вяйнямёйнен! Попадешь в Маналу, страну мертвых, три слова найдешь, а обратно не вернешься! Живыми оттуда не выпускают. Навсегда там останешься, песнопевец, – петь песни мертвым».

Так сказала ему дева Маны: «Проси, Вяйнямёйнен, Выпунена охотника, вот кто знает три этих слова. Тот Выпунен, великан охотник уже тысячу лет в лесу мертвым сном спит, в землю врос, на плечах осина, на щеках береза, на лбу ель, между зубов – сосны, с бороды ивы свисают. Разбудишь Выпунена, скажет тебе три слова».

 

***

Привез кузнец Ильмаринен жену молодую из Похъёлы, в награду за Сампо, дочь старухи Лоухи. Поймал он и медведя Маналы, добыл волка Туонелы, – только бы отдала за него дочь коварная хозяйка Похъёлы. Дочь ее краше всех дев Калевалы. Да недолго прожил Ильмаринен с молодой женой. Затосковала она по родному дому. Обратилась в чайку, улетела в свою Похъёлу.

Горюет Ильмаринен все дни и ночи, ни есть, ни спать не может. Работу забросил, тихо в кузнице; молот с медной рукояткой по хозяйской руке соскучился. Никакое дело у него не делается. Только о жене своей думает. Днем тяжко, ночью еще тяжелее.

Пошел Ильмаринен к морю, у царя морского Ахто просит серебра-золота. Дал ему Ахто серебра-золота, того, что в кладовых у него на дне моря хранится. Направился Ильмаринен в лес, дров принес, на угли пережег. Наложил углей в горнило. Взял золота в рост осеннего ягненка, серебра в рост зимнего зайчонка, бросил в горн, принялся мехи качать, огонь в горне раздувать. Вздумал он жену себе из золота-серебра выковать. Смотрит – что выходит из горнила? Вышел барашек, шерсть золотая, рожки серебряные. Все в Калевале любуются чудо-барашком, один только кузнец Ильмаринен недоволен. Бросил барашка обратно в горн, золота-серебра прибавил. Опять мехи качать, огонь раздувать. Смотрит – что теперь в горне? Вышел из огня конь, грива золотая, копыта серебряные. Все чудо-конем любуются, только Ильмаринен коню не рад, кинул обратно в горн. Опять за работу, мехи качает, жар раздувает. Глядит – что теперь в горниле? Выходит из огня дева, волосы золотые, голова серебряная. Всем в Калевале страшно стало. Только кузнецу Ильмаринену не страшно. Выковал он себе жену из серебра-золота. Да ноги у нее не ходят, руки не обнимают, уста слова приветливые не говорят. И промолвил Ильмаринен: «Всем хороша жена, да голос не услышать, ласку в глазах не увидеть».

Истопил Ильмаринен баню, намылся, напарился. Постелил чистую постель, лег с новой женой, тремя шкурами медвежьими накрылся. С одного боку согрелся, с другого, где жена лежит, холодом веет, льдом жжет. Недвижна жена, изваянье безгласное, чудище золотое.

Тогда взял кузнец Ильмаринен жену, снес на берег, бросил в море, вернул серебро-золото царю морскому Ахто.

 

***

Вздумал вещий Вяйнямёйнен кантеле сделать, чтобы струны голосу помогали, чтобы десять пальцев звуки волшебные из них исторгали, игрой сердца чаровали.

Сделал он короб многострунный из челюсти щучьей, из челюсти той щуки ужасной, что жила в великом водопаде. Струны сделал из волос конских; на том коне сам Хийси ездит, хозяин леса. Так сделал первое кантеле вещий Вяйнямёйнен. И вопросил громогласно: «Кто бы поиграл на моем кантеле, кто б игру на нем испробовал?»

Только вот никто в Калевале на его кантеле играть не может, сколько не пробовали; не даются струны неумелым пальцам. Мастеру только они послушны, тому мастеру, что их создал.

Сел Вяйнямёйнен на камень на берегу моря, пальцы разминает, два больших слюной смочил. Кладет кантеле себе на колени, тронул струны. И запели струны под вещими перстами, проснулись в них звуки древних прародительских рун. Вся Калевала заслушалась, звери в лесах, рыбы в море, птицы в небе. Солнце и месяц забыли совершать свой путь по небу, остановились чудную игру послушать. Сам Ахто из воды показался, борода – трава морская. Заплакал Ахто – так хороша песня, так чудесно играет волшебное кантеле. Слезы льются в море, на дно идут, не слезы – жемчуг ожерелий.

Услышала в мрачной Похъёле колдунья Лоухи, как волшебное кантеле играет, и вся Калевала ликует и веселится, как будто у них праздник великий. Даже солнце и месяц остановились на небе, заслушались. Теперь в Калевале день сияет вечный.

Воспылала злобой колдунья Лоухи. «Недолго вам ликовать-веселиться. Знаю, чем погубить Калевалу. На то у меня и Сампо, чтобы желанью моему служить, могуществом чары мои наделять».

Наслала Лоухи на Калевалу все болезни, какие только есть на свете, тысячу хворей, мор, заразу и язвы. А вещий Вяйнямёйнен веселей на кантеле играет, все болезни и хвори за море, на край мира прогнал.

Тогда напустила Лоухи на Калевалу страшилище из подземной страны мертвых, медведя Маналы. А вещий Вяйнямёйнен веселей заиграл, страшилище заставил ручным медвежонком на ярмарке плясать.

Озлилась Лоухи, заморозила землю. Реки лед до дна сковал, от великой стужи камни растрескались. А вещий Вяйнямёйнен знай себе на кантеле играет, струны рокочут. Жар песенный разморозил землю, лед растопил. Опять весна в Калевале.

Пуще того разъярилась Лоухи, хозяйка Похъёлы. Похитила солнце и месяц, в горе заточила, очаги в домах задула. Темно сделалось в Калевале, ни огонька не видать, мрак непроглядный. Один только огонек и сохранился, рыбка-невеличка проглотила, в глубину ушла, в брюхе у себя огонек держит.

А вещий Вяйнямёйнен громче на кантеле играет, песню заветную заводит, заклинание сильное о тьме и мраке.

Раскололась от чародейных звуков гора, порвались цепи железные, вышли на волю солнце и месяц. Рыбка-невеличка из глубины поднялась, рот раскрыла, выпустила огонек из брюха. Зажглись очаги в домах. Опять светло в Калевале, повсюду радость и ликованье.

 

***

 

Вот вещий песнопевец Вяйнямёйнен, а с ним кузнец Ильмаринен собрались в поход на Похъёлу, отобрать Сампо у старухи Лоухи, чтобы Калевале Сампо служило, а не злым чарам. Плывут в лодке по морю, слышат, с мыса окликает их молодой Лемминкяйнен: «Куда, богатыри, путь держите?»

Отвечают ему: «В Похъёлу. Отберем Сампо у колдуньи Лоухи, чтобы Калевале служило, а не злым чарам».

«Возьмите меня с собой!»

«Как не взять», – отвечают Вяйнямёйнен и Ильмаринен, – «втроем веселей по морю плыть».

Понеслась лодка дальше на север, нос журавлем курлычет, корма уткой крякает. Вещий Вяйнямёйнен на кантеле играет, поет, волну заклинает: «Ты, вода, не колыхайся! Не качай пучину, дева пены! Не мешай нашей лодочке по морю бежать!»

Вот приплывают они в Похъёлу. Спрашивает хозяйка Похъёлы старуха Лоухи: «С чем пожаловали, мужи калевальские? Тут вас ждут, не дождутся. Домик у меня на горе, хижинка огороженная, частокол высокий. На каждый кол по черепу насажено. А три колышка еще пустые стоят».

Отвечают Вяйнямёйнен, Ильмаринен и Лемминкяйнен: «Что-то, старая колдунья, ты неприветлива. Да мы ведь непривередливы. Отдай Сампо по-хорошему. А по-плохому всю твою Похъёлу порушим».

Не хочет отдавать Сампо старуха Лоухи, кличет мечи и стрелы со всего севера, со всех краев Сариолы. Медведей и волков на подмогу призывает.

Тогда заиграл вещий Вяйнямёйнен на своем кантеле, навел сон на всю Похъёлу. Полегли в дреме мечи и стрелы, медведи и волки. Заснула и сама Лоухи. Где прячет она Сампо? Спрятано Сампо в горе медной, за семью замками. Взошли они на гору, все семь замков посбивали, взяли Сампо. На лодку погрузили, пустились по морю в обратный путь в Калевалу.

Очнулась от чар хозяйка Похъёлы, подняла на море страшную бурю, сама вихрем погналась в погоню – вернуть Сампо. Без Сампо не будет в Похъёле счастья, никому не будет удачи.

Настигла путников буря. Закачалась лодка на высоких волнах. Налетел вихрь, выхватил Сампо из лодки. Упало Сампо в море, на острые скалы, разбилось на куски и кусочки. Раскидало их по всему свету. Куда кусок побольше попал, там и счастья больше.

И промолвил вещий Вяйнямёйнен: «Не унывай, моя Калевала! Пока не смолкнет кантеле наше, будут у нас счастье и удача!»

 

Примечания

 

Карельские руны исполнялись двумя певцами. Певцы брались за руки, сидя лицом друг к другу.

Вяйнямёйнен – главный персонаж «Калевалы», чародей, песнопевец, первый человек.

Ильматар – прародительница мира, дочь воздуха, мать воды.

Сампса – фантастический персонаж, первый земледелец.

Турсас – морское божество.

Похъёла – страна севера, отождествлялась с Лапландией. Другое название – Сариола.

Калева или Осмо – мифический предок жителей Калевалы (страны Калева).

Вяйнела – место жительства Вяйнямёйнена, область Калевалы.

Манала, Туонела – царство мертвых, подземный мир.

Укко – бог неба, грома и молнии; верховный бог.

Хийси – злой лесной дух. Другое имя – Лемпо.

Ахто – бог моря, «морской царь».

Велламо – «морская царица».

Девы Велламо – русалки.

Ильмаринен – кузнец-волшебник, один из главных героев Калевалы.

Хозяйка Похъёлы, старуха Лоухи – колдунья, чародейка, властительница Похъёлы.

Сампо – центральный образ «Калевалы», волшебная мельница, символ процветания, благополучия и счастья.