Проза

 

 

 

Эпизод одиннадцатый

Истфак — матмех. Первокурсница

 

За лето с университетом не произошло никаких существенных изменений, во всяком случае, ничего необычного. Над парадным входом в главный корпус висела традиционная университетская растяжка, призывающая всех абитуриентов принять участие во вступительных экзаменах. На растяжке красовалась воодушевляющая фраза: «Это — твой университет!».

Слова эти были придуманы таким образом, чтобы у прохожих возникало впечатление, будто их произносит памятник перед зданием университета, изображавший взъерошенного революционера в пенсне. В одной руке он сжимал газету, а другой тыкал как раз в сторону университета. И, хотя экзаменационная суматоха была позади, никто не торопился убирать кумачовую растяжку с призывом, ибо тайный смысл ее, интуитивно понятный каждому, заключался в своеобразном напоминании: «Если ты забыл за лето, где учишься, то, проходя мимо, обрати внимание, что это и есть твой университет!». Конечно, в подобных напоминаниях нуждались не все студенты, а лишь самые злостные прогульщики, которые, бывало, вспоминали о начале учебы только к середине семестра.

Быстро поднявшись по широким ступеням парадного входа, Евгений скрылся между университетских колонн. Еще до того, как добраться до истфака, он отметил для себя, что в ближайшие дни никакой учебы, скорее всего, не предвидится. В здании универа стояла гулкая тишина, коридоры были заставлены чистенькими партами, отовсюду ощущался запах свежего лака, а на полу кое-где попадались капельки извести. Шаркающей походкой Евгений прошел по привычному петляющему маршруту с чередованием лестниц и переходов, конечной остановкой которого оказалось расписание занятий истфака. Стенд, на котором во время учебы висело расписание, был до неприличия пуст. Женька развернулся к деканату, но и там никаких официальных объявлений не было, если не считать коротенькую многозначительную записку, приклеенную к двери: «Скоро буду». Он отошел в сторону и сел на парту, ожидая, когда на истфаке кто-нибудь появится. Он сидел и ждал, раскачивая ногами в такт музыке, которая звучала у него в наушниках, пока не вспомнил, что нужно было узнать расписание Витяевой группы. Для этого Евгений решил прогуляться до матмеха, который находился буквально в шаговой доступности, то есть на следующем этаже.

Такое странное и, казалось бы, неуместное соседство факультетов объяснялось на истфаке очень просто. Ведь некоторые преподаватели были убеждены, что история — такой же точный предмет, как математика. Впрочем, у Женьки по этому поводу сложилось свое особое мнение, согласно которому большая часть истории являлась такой же неточной наукой, как большая часть математики, но он не высказывал его вслух ни историкам, ни математикам. Как объясняли расположение истфака на матмехе, он не знал, но из общения с математиками мог предположить, что в университете они могли уживаться только с историками. Да и то — потому и только потому, что истфак находился на один этаж ниже матмеха.

Поднявшись на математико-механический факультет, Женька тут же ощутил хорошо знакомую еще со школы атмосферу математики. Каким-то непонятным образом она преследовала его всюду. Он отчетливо различал эту напряженную атмосферу, подобно тому, как отчетливо различаются запахи больницы или цветочного магазина. Эти неуловимые запахи математики проникали во все поры и стены, впитывались окружающими предметами, они витали в воздухе и создавали турбулентные потоки, которые опутывали голову невидимыми символами бесконечности, дифференциалов, пределов функций и восклицательными знаками факториалов, которые искривлялись в пространстве и превращались в знаки вопросов.

При этом совершенно не имело значения, где он находился — атмосфера математики, что в школе, что в университете, везде была одинаковой. Хотя здесь к ней, возможно, примешивалось что-то еще. По-видимому, это была атмосфера самого университета, которая давала о себе знать на всех без исключения факультетах и даже в местах, которые не были непосредственно связаны с наукой.

В отличие от истфака, стены которого были окрашены в палевый, как кожа загорелой девушки, цвет, коридор матмеха напоминал по цвету зеленоватую скорлупу, в которой выращивали поколения математиков. И только у деканата этот оттенок скрашивался обилием солнечного света. Здесь просторный холл матмеха был дружелюбно украшен комнатными растениями и к тому же тут имелся теннисный стол. Такой специальный стол стоял только на матмехе, и Женька не раз видел собственными глазами, как резво за ним играют студенты-математики, с бешенной скоростью перебрасывая друг другу пластмассовый шарик, чтобы хоть как-то отвлечься от загнутых формул и определений.

Приветливость деканата была настолько убедительной, что длинный зеленый коридор казался теперь просто кошмарным сновидением, необходимым для того, чтобы отпугнуть инородные тела студентов с других факультетов и не допустить их проникновения в сердце матмеха.

Евгений встал перед расписанием математиков, достав из сумки записную книжку, и переписал занятия Витяевой группы. Математико-механический факультет был одним из тех педантичных факультетов, где расписание на полугодие можно было узнать до начала учебного года, что, конечно же, делало деканат матмеха не столь эксцентричным, как деканат истфака, но у такого подхода были свои значительные преимущества. Переписав расписание занятий, состоявшее из звучных аббревиатур типа УМФ и ТФКП, Евгений перечитал все объявления, висевшие рядом с расписанием, и снова спустился на исторический факультет. 

Издали он заприметил студентку, которая гуляла по истфаку, рассматривая стенгазеты с поздравлениями, отчетами об археологических экспедициях, фотоснимки с раскопок. Евгений приблизился к ней, намереваясь спросить, не знает ли она, когда начнутся занятия. Но, глядя на ее васильковые глаза, симпатичный носик, широкие нежно-малиновые губы, он вдруг понял, что не хочет задавать ей никаких вопросов. Она не обращала на него внимания, поэтому он осторожно присел на столешницу парты и, как человек-невидимка, стал любоваться ее длинными каштановыми локонами, спадавшими поверх кожаной куртки, ее плавными изгибами спины. Было в ней что-то такое, отчего начинали сжиматься и звенеть самые тонкие струнки его души. Когда она неожиданно обернулась, подумав, что его нахальный взгляд закрался туда, куда не следовало, Евгений, ради приличия, поинтересовался:

— Не знаете, который час?

Нахмурив бровь, а другую приподняв, она полностью развернулась, пораженная его тоном, а может — его немытой и нестриженной челкой, свисавшей до подбородка.

— Полпервого!

Она сказала это, не взглянув на часы, так, словно он уже битый час выпрашивал у нее этот ответ.

— А-а, а число какое?

— Сегодня? — недоуменно переспросила она. — Сегодня тридцать первое августа!

Евгений вздохнул. Ему почему-то казалось, что было тридцатое. Он определенно никогда не видел раньше эту студентку на факультете. В противном случае Женькин мозг записал бы ее образ в секретную директорию самых красивых девушек факультета.

— М-м, а я-то думал тридцатое, — поцарапал Женька за ухом.

В глазах девушки появилось повторное, но уже не столь сильное удивление. Она уяснила, что он, как и все парни, стал к ней клеиться.

— Вы с первого курса? — спросил Евгений, прислонившись затылком к прохладной стене.

— Да, а что, так заметно?

— Просто, не видел раньше на факультете. Не знаешь, когда начинаем учиться?

— Нет, я еще даже студенческий билет не получила. А тебя как зовут?

— Женич. По крайней мере, здесь меня все так называют. 

— Понятно, а меня — Ярослава, хотя можно просто Мaкс.

— Э, а почему Мaкс?

— Ник такой.

— Ярослава звучит куда приятнее. Под парня, что ли, шифруешься?

— В интернете приходится.

— Зачем? — усмехнулся Женька.

— Сама не знаю.

Она улыбнулась такой улыбкой, что Евгений больше не мог сидеть перед ней на парте и строить из себя самоотрешенного отщепенца. Они прогулялись по пустому коридору, Женька показал, где находится исткаб и самая жуткая на факультете кафедра Древнего мира и средних веков.  

— Ты в общаге живешь, или как? — спросила она, спускаясь рядом с ним по лестнице.

— Да нет, мы с другом квартиру снимаем.

— Ты сейчас куда?

— На трамвайную остановку, — ответил Евгений, когда они подошли к выходу из университета.

— Да? А мне домой надо, — как-то нехотя ответила она.

— Тогда пока!

— Слушай, Женич, а поехали к тебе?

Евгений не ожидал такого поворота событий. Она ухватила его за руку и потянула за собой, как будто они были давно знакомы.

— Ну... поехали, — не стал возражать Евгений, удивленный ее непредсказуемым поведением.

Конечно, он знал, что некоторым романтично настроенным девушкам он чем-то нравился, хотя, по закону подлости, не испытывал к ним ответных чувств. Но чтобы вот так, чтобы самая сногсшибательная первокурсница заинтересовалась раздолбаем, вроде него? Такого с ним еще не случалось.

— Ты работаешь? — крикнула она Женьке в ухо, когда они уже ехали в трамвае.

Евгений помотал головой. Он всегда неохотно разговаривал в общественных местах. Зато Ярослава совершенно не смущалась людей и задавала вопросы, вызывавшие у него чувство смятения, повисая у него на плече, когда трамвай начинало раскачивать.

— А как ты тогда за квартиру платишь?

Он немного наклонил к ней голову и полушепотом ответил:

— Мама!

Она заглянула ему прямо в лицо, направив из-под своих наивных бровок внимательный и, вместе с тем, игривый взгляд. Трамвай довез их до нужного перекрестка. Они сошли на узкую дорожку тротуара, над которой громоздились толстые ветви тополей. Женька обогнал ее и спросил, шагая задом наперед:

— Одного не могу понять, зачем тебе это?

— Что именно?

— Ну-у, не знаю, может, у тебя с домашними проблемы? Как можно идти в гости к первому встречному студенту? Ты даже не представляешь, как могут быть опасны для девушек парни с нашего факультета.

— Да? А я так не думаю, — засмеялась она. — Не опаснее, чем некоторые гоблины из моей школы.

Немного выждав, он спросил, как она сдавала вступительные экзамены, какой билет ей попался. Словом, все то, что обычно спрашивают у всех счастливчиков, которым целых пять лет предстояло учиться в одном из лучших университетов страны. Послушав, с каким восторгом она рассказывала про свои экзамены, Женька тоже стал вспоминать, как выбрал при поступлении самую смешную тему для сочинения: «Мой предок пещерный, ты — я!». Как перед экзаменом по инязу уехал на троллейбусе в другую часть города — тогда его спасли только часы, которые, как выяснилось, шли на целый час вперед. И как отправился на экзамен по истории, уверенный в том, что помнит все основные события последних веков, забыв при этом выключить электроплиту и спалив у дальних родственников чайник. Заболтавшись, он даже не заметил, как вошел в квартиру Аделаиды Прокопьевны. По изумленному выражению лица Ярославы, Женька догадался, что убранство квартиры произвело на нее неизгладимое впечатление.

— У-ау!

— Необычная обстановка, правда? 

— Да, я совсем не так себе представляла типичную студенческую квартиру. Здесь же обстановка, как в романах Булгакова, только самих булгаковских героев и не хватает!

Она непринужденно провела пальцами по мутному зеркалу, которое сразу проснулось, посветлело и заметно помолодело.

— К нам тут, бывает, математики заглядывают, ты случайно не про них?

— Ты что, «Мастера и Маргариту» не читал?

— Читал, кажется, в школе. Но, если бы ты видела пьяных математиков… поверь, они ничем не хуже свиты Воланда.

Ярослава вошла в комнату и радостно сообщила:

— А я себе пупок проколола, — она задрала низ кофточки, приподнявшись перед Женькой на цыпочках, предоставив его обозрению гибкую талию и живот, на котором блестело маленькое колечко со стразами. — Ну, как — нравится?

— Пупок нравится, а колечко — не очень, хотя выглядит забавно.

Подняв голову, она одарила Женьку обиженным взглядом. Он, в самом деле, не понимал предназначения таких безделушек, полагая, что это было скорее какое-то членовредительство, а не украшение для девушки.

— Я схожу поставлю чайник разогреваться.

Евгений ушел на кухню, где поставил на плиту чайник и, чиркнув спичкой, поджег газ. Когда он вновь вошел в комнату, то увидел, что Ярослава сидит на диване, опираясь на пружинистое сиденье, обхватив одной рукой лодыжку. На спинке дивана, висели ее джинсы. Она была только в нижнем белье и облегающей синей кофточке с открытым воротом.

— Почему у тебя так скучно? Даже телика нет!

— Э-э, — у Женьки пересохло в горле, он смотрел на обнаженные ноги Ярославы, не расслышав, о чем она спрашивает.  

— Не обращай внимания, я всегда так хожу у себя дома.

Она ловила мужской взгляд кожей своих ног, изучая при этом ощущения, которые вызывал у нее Женька. Она почувствовала прилив нежности и ей захотелось, чтобы он к ней прикоснулся, сама не понимая, почему рецепторы ее кожи так реагировали на него. Она не хотела думать о том, правильно это или нет, и почему испытывала к нему такое внезапное доверие. Ей хотелось узнать, что будет, если он к ней прикоснется, что будет, когда она почувствует, что не в силах больше сдерживать дрожь в своем теле.

— Можешь меня погладить, если хочешь.

Она откинула прядь волос, слегка наклонившись перед ним. Он сел рядом на пол, положив локоть на диван, задев кистью теплое бедро, скользнув по излучине стройной голени.

— Ты очень красивая, — шепнул ей Евгений. — Оставайся такой же, ладно? В этом мире люди так быстро теряют самих себя.

— Почему?

—  Со временем их сердца грубеют, обрастают скорлупой, съеживаются в крохотные комочки и погибают, как все черствое и утратившее смысл.

— А может, наоборот? Погибают беззащитные, у кого нет этой скорлупы, кто не умеет приспосабливаться?

Евгений усмехнулся. Нет, она не была легкомысленной простушкой, как могли бы о ней подумать со стороны. Возможно, она знала нечто такое, что большинство людей узнают только под старость, о чем Женька даже не мог догадываться.     

— Приспособление убивает искренность, — ответил он, — по-моему, чем больше человек приспосабливается, тем меньше в нем остается человека. Но сильному и чуткому сердцу не нужно приспосабливаться, в нем содержится все, что нужно, для него нет ничего невозможного.

— Прямо уж ничего?! — засомневалась Ярослава. — Но вообще-то ты умные вещи говоришь, а по моим наблюдениям все умные люди несчастны.

— Если человек действительно умный, он не ищет в жизни простых удовольствий, он ищет то, что другие считают слишком сложным, но только так он может стать по-настоящему счастливым.

— Между прочим, у тебя чайник на кухне закипает, — улыбнулась она жемчужной улыбкой, махом спрыгнула с дивана и побежала на кухню.

Пока Евгений разливал в чашки горячий чай, она взяла валявшуюся на подоконнике тетрадку и стала вчитываться в текст, разбирая торопливый почерк. Поставив чашки на стол, он увидал, что Ярослава с интересом листает его дневник и замер в неподвижности. Трудно описать состояние, которое он испытал, наблюдая, как ее руки перелистывают страницы, покрытые убористыми строчками.

— Ты ведешь дневник? — бросила она, отламывая печенье.

— Как видишь, — натянуто улыбнувшись, ответил Женька.

— Странный ты какой-то, записываешь сновидения, я вот ни одного своего сна не помню.

— Зато такое ни в одной книге не прочитаешь.

— Кстати, если ты подумал, что я вот так к любому… — смутилась Ярослава. — Хочешь знать, у меня еще ни одного мужчины не было.

Женька не смог сдержать улыбки, хотя Ярослава вовсе не казалась ему смешной.

— Знаю, иначе ты бы не была такой привлекательной.

— С чего ты взял?

Евгений пожал плечами.

— Ты не боишься ранить душу, а близкие отношения всегда оставляют раны.

Он отхлебнул горячего чая. Ярослава последовала его примеру, воскликнув:

— М-м! Это же у тебя не чай! Компот, что ли? — засмеявшись, она задела губы рукой.

— Шиповник, с прошлого года остался, — кивнул Евгений. — Сам собирал в деревне.

— Обалдеть, никогда шиповник не пробовала!

Вернувшись в комнату, Женька по привычке завалился поперек кровати, Ярослава тоже забралась на кровать. Выгнув спину, она заглянула в его посоловелые глаза. Ей никак не верилось, что дневник, который она только что листала, принадлежал ему. Бесшабашная внешность Евгения, обрямканные джинсы, загорелые плечи, красная майка с портретом Кобэйна, совсем не сочетались с теми образами и оборотами речи, которые попадались в тетрадке.

— Когда я читала твой дневник, знаешь, о чем я подумала?

— Зачем он пишет всю эту муть? 

— Нет! Ты даже не из прошлого, ты из позапрошлого века!

— Значит, подумала, что я тебе в прадедушки гожусь?  

Она приблизилась к нему, испытывая наслаждение от того, что его щеки густо покраснели.

— Чем будем заниматься?

— Не знаю, у тебя есть какие-то предложения?

— По-моему, ты сумасшедший, — сказала она, вплотную прислонив свои губы к его губам и задев их.

— Не исключено.

— Нет, я серьезно. Ты сумасшедший, я это сразу поняла.

В глазах Ярославы зажглись шальные искорки.   

— Просто я стараюсь быть самим собой.

— И что для этого нужно?

— Всего лишь следовать настоящим чувствам.

— И ты всегда можешь определить, какие чувства настоящие, а какие нет?

Евгений задумчиво уставился в пространство перед собой.

— Иногда для этого требуется время.

— А что такое «настоящие чувства»?

Женька отвел глаза в сторону.

— Тебе только экзамены по философии принимать.

— Ну, так что?

Он уставился на потолок, помычал, а затем ответил:

— М-м, настоящие чувства никогда не подводят, не предают, позволяют угадывать будущее. Они как подводные камни, по которым можно сухим перебраться на ту сторону реки.

Некоторое время она смотрела на Женьку любопытными глазами, пытаясь разобраться в своих ощущениях.

— Что, зря я это сказал, да?

— Вовсе нет! Я не думала, что парни могут так выражаться. 

— Ну, ты же из другого поколения, — улыбнулся он. — Знаешь, один препод с факультета социологии назвал весь наш поток «последней отрыжкой коммунизма».

— Бред полнейший, — возмутилась Ярослава.

Евгений вздохнул, рассматривая ее безупречные черты лица. Ему хотелось с ней согласиться, но он знал, что это было не так.

— Нет, в чем-то он прав. Мы можем сравнивать то, что было, с тем, что стало, мы еще помним время, когда жизнь, смерть, любовь, талант не измерялись в денежном эквиваленте, а сейчас даже молодость и красота превращены в индустрию. Наше поколение знает, что так быть не должно, но мы понимаем, что ничего в этом обществе не изменить.

— В самом деле, все так безнадежно?

— Да, люди стали слишком слабыми, слишком невежественными и завистливыми. Они променяли свою жизнь на показуху и ширпотреб.

Евгений поправил локон волос на виске Ярославы.

— А ты когда-нибудь влюблялся? — спросила она, коварно прикрыв ресницы, и, казалось, совершенно не услыхав все то, о чем он только что говорил.

— Думаю, влюблялся, даже несколько раз.

— А в самый-самый первый раз? Как это было?

— Это было давно, можно сказать, в прошлой жизни.

— И что ты чувствовал, эти чувства были настоящие? — спросила Ярослава. — Наверное, она была очень красивой...

— Была, пока ее наркоманкой не сделали.

— Извини, — ее брови сочувственно приподнялись. — Это так ужасно. 

— Ты права, это ужасно, — вздохнул Евгений. — Но теперь это обыденная реальность, все сделано так, чтобы люди не могли оставаться сами собой. Нас заставляют жить по нечеловеческим законам, в этом мире уничтожается все самое прекрасное, чтобы опустошить у человека душу и выбросить его на свалку.

Ярослава старалась на него не смотреть, повернув голову набок. Она взяла его руку и положила себе на живот. Он ощутил маленькое колечко, которым был проколот пупок, и теплую гладкую кожу, медленно провел ладонью по ее животу под кофтой и коснулся упругих непокорных сосков.   

— Только не говори, что красота спасет мир, — произнесла она шепотом, но очень настырно.

— Спасти? Нет, конечно же, нет.

Она повернула голову и устремила на Женьку поразительно женственный и по-детски ранимый взгляд.

— Так ты, в самом деле, не веришь в это?

Евгений отрицательно помотал головой.

— Тогда что, по-твоему, может его спасти?

— Не знаю, возможно, только человеческий разум.

Ярослава надула губки, ожидая от него более романтичного ответа. Она доверительно посмотрела на него, приподняв зрачки миндалевидных глаз.

— Поцелуешь меня?

Женькины волосы не давали ей разглядеть его лицо. Она прислонила ладонь к его небритой щеке, и он наклонился над ней, дотронувшись сухими, обветренными губами до нижней дольки ее податливых юных губ.