Проза

Эпизод третий

Мудрец, придумавший шахматы

Евгений проснулся от хлопающего шума. Через открытое окно бабушка выгоняла мух, которые жужжащею толпой бились о стекло. На пушистый бежевый ковер с примитивными красными фигурками падали утренние лучи солнца. Белый кот Моська валялся в кресле и улыбался своими противными, бледно-розовыми губами, не то — умываясь, не то — просто пытаясь поцарапать себе спину. Евгений почесал затылок и провел рукой по груди.

— Доброе утро! — выдавил из себя Евгений, потягиваясь и сонно прищуривая глаза.

— Утро доброе — веселый день, — ответила бабушка, поднимая ужасную мухобойку и выгоняя мух на улицу.

Евгений решил, что было бы неплохо найти подходящую одежду. С этой неприхотливой в общем-то затеей он отправился на поиски в соседнюю комнатку. В ней стояла высокая, пружинистая кровать, секретер, на полках которого размещались книги и старый фотоувеличитель весьма причудливой формы, а в углу стоял бельевой шкаф, на дверце которого висел тряпичный портрет курносого Ильича, вышитый крестиком зелеными и бардовыми нитками мулине. Шкаф был битком набит всякого рода одеждами. По большей части это были рубашки с длинными крагами, разноцветные платья, шерстяные кофты и два старых дедушкиных пиджака, которых распирало от величавой гордости.

Хорошенечко переворошив ровные стопки белья, Евгений вытащил джинсы, чуть разорванные на колене, и нашел недурственную красную футболку из искусственного шелка с белой тесьмой по вороту. Надевая футболку, он увидел на полке секретера книжку про шахматы уменьшенного формата, которую не успел дочитать год назад. Она лежала на книжной полке, точно в том же месте, куда он ее забросил прошлым летом.

Взглянув на этот секретер, любой человек мог испытать на себе эффект локального перемещения в прошлое. Все книги, расположившиеся на полках, совершенно выпадали из потока современности и переносили тебя в середину XX века — именно тогда время здесь стало замедляться и, казалось, окончательно замерло где-то в конце восьмидесятых.

Этот эффект пространственно-временного сдвига усиливался по мере чтения книг. Их переплеты обладали какой-то загадочной притягательностью. Вот «Капитан Фракас» Теофиля Готье в синей маске делал выпад шпагой в толстопузых «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле. Рядом с ними «Старик Хоттабыч» Лазаря Лагина бормотал заклинания над отважным «Лемюэлем Гулливером» Джонатана Свифта. Облаченные в космически-черную обложку «Сверхприключения сверхкосмонавта» Валерия Медведева надменно усмехались над крохотной оранжевой «Жизнью Ивана Семенова, второклассника и второгодника» Льва Давыдычева.

Евгений знал, что весь этот простой добрый мир навсегда остался в прошлом. На смену ему давно пришли иные книги — злобные, холодные, насквозь пропитанные расчетливым коварством, упакованные в сколький глянец вызывающих суперобложек. Они пылали ненавистью к этим дешевым мягкотелым переплетам, которые наивно полагали, что их предназначение состояло в том, чтобы делиться с читателем переживаниями, передавать чьи-то знания и опыт, а не в том, чтобы становиться бестселлерами. Но больше всего их раздражало то, что, в отличие от них, обернутых в сверкающую дорогую пленку, эти копеечные книжки могли дышать через свои потускневшие картонные обложки и жить настоящей жизнью. Непонятным для себя образом он всегда ощущал эту тайную жизнь старых книг, умел без труда угадывать их настроение, общаться с ними промеж строк, словно они были одушевленными сущностями.

За это редкое качество, развившееся у него еще в том раннем возрасте, когда он не умел читать и пытался понять, о чем написана книжка по исходившей от нее ментальной ауре, некоторые книги доверяли ему такие секреты, о которых ничего не мог рассказать автор, а иногда позволяли его воображению свободно перемещаться внутрь своего тонкоматериального астраля. И тогда с ним приключались совсем уж необъяснимые и загадочные вещи.  

Евгений взял книжечку М.Н.Рудина «От магического квадрата к шахматам», 1969 год, и стал вспоминать, на каком месте он остановился в прошлом году. На пятой странице он снова перепрочел первый абзац.

«Один из самых существенных вопросов в истории шахмат ни у нас, ни в других странах не только не решен, но остается до сих пор неосвещенным: вопрос о происхождении игры. Никаких реальных и бесспорных данных, говорящих о том, почему и как возникли шахматы, не найдено. История шахмат вынуждена довольствоваться легендами и предположениями. Почти каждое руководство к изучению игры начинается с изложения сказок об ее изобретении».

Здесь, конечно же, подразумевалась легенда о мудреце, придумавшем шахматы, который был приглашен во дворец к падишаху, пожелавшему наградить изобретателя за великолепную игру. Повелитель был так восхищен его игрой на шестидесяти четырех клетках, что дал обет исполнить любую просьбу мудреца.

Когда привели бедного дервиша, придумавшего игру, падишах был поражен его скромностью, потому что мудрец потребовал в награду пшеничные зерна. На первую клетку шахматной доски — одно зерно, на вторую — два, на третью — четыре, на пятую — восемь, и так до шестидесяти четырех, увеличивая число зерен на каждой следующей клетке в два раза. Падишах приказал немедленно исполнить просьбу дервиша и выдать бедняку лучшего зерна из царского амбара. Однако на следующий день придворные звездочеты сообщили падишаху, что они не в состоянии исполнить пожелание мудреца. Ведь он потребовал 2 ⁶⁴ – 1 пшеничное зерно, то есть двадцатизначное число. Согласно подсчетам, амбар для хранения такого числа пшеничных зерен должен был простираться от земли до самого солнца!

Евгений проследовал вместе с книжкой на кухню. Налил из самовара воды, развел ее сладковатой заваркой из чайника, наложил из котлушки пюре, полив его подсолнечным маслом, и снова уткнулся в текст.

После завтрака Евгений пересел в удобное кресло, с которого не хотел уходить наглый кот Моська. Запрыгнув ему на колени, он распушил белый хвост и как бы нарочно, чтобы повредничать, загородил своей тушей полстраницы. Женька взял кота за шкварник и опустил на пол. Затем перелистнул страницу, скрестил на теплом половике босые ноги и перед его глазами вновь стали мелькать аккуратные типографские строчки.

«В средние века в Европе магические квадраты сохранили мистическое значение и употреблялись как талисманы. Квадрат-талисман с шестьюдесятью четырьмя клетками ассоциировался с именем Меркурия, что было заимствовано у арабов, которые семь магических квадратов разных величин связывали с семью разными планетами, признаваемыми древними народами: Солнце, Луна, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн (…) Востоковед Борк доказывал (1935), что происхождение шахмат надо искать в религиозных (астральных) и космографических воззрениях древних народов, что чатурраджа была вначале "планетарным оракулом", в нее играли в новолуние или полнолуние».

Далее описывались общие принципы астральной игры «чатурраджа», указывающие на ее связь с древнеиндийскими философскими школами. Евгений широко зевнул. Его снова сманило в сон, так что он, кажется, даже не успел дочитать следующий абзац до конца. 

«Из астрономических, физических и философских знаний древней Индии наиболее вероятным можно признать олицетворение [в чатуранге] четырех стихий. Как у всех древних народов, разные философские системы Индии (чарвака, буддизм, санкья) признавали первосущностью четыре элемента или стихии: земля, вода, огонь, воздух. Система вайшешик допускала четыре рода атомов. Это явление философии могло натолкнуть мысль жрецов на то, что в магических квадратах заключается отражение центробежного движения веществ, составляющих четыре стихии. Философская система санкхья признавала круговращение вещества. Мысль об образовании стихий в результате вращательных вихревых движений занимала философов и других стран, в частности, философов Древней Греции»… 

Откуда ни возьмись, в голове у него раздался чей-то слабеющий старческий голос:

— О, чудеснейшая мысль! Поистине это была чудеснейшая мысль…

Евгений окинул взглядом местность, в которую его перенесло внезапно начавшееся сновидение. Нет, это была не шахматная доска. Над змейками барханов, крупинка за крупинкой, двигался горячий желтый песок. Над головой, в самой далекой точке зенита, светило горячее солнце. На небо невозможно было смотреть. Развернувшись, Евгений увидал старика в неопрятном тюрбане, с тощей длинной бородкой, сидевшего в скудной тени высохшего дерева, возвышавшегося над пустыней.

— Э, ассалам-алейкум! Извините, я не знаю, как к вам обращаться.

— Алейкум-ассалам, юноша, да продлятся твои дни! В этой благословенной стране добрые люди зовут меня Имхоттэб.

— Очень приятно, а я Женич, студент истфака, как бы сказать… это такое место, где изучают старинные книги.

Евгений широко улыбнулся, догадавшись, что видит во сне образ, возникший под впечатлением от книг, которые он только что разглядывал на полке секретера, потому что за морщинками пожилого дервиша, назвавшего себя Имхоттэбом, угадывалось лицо старика Хоттабыча, могущественного и неустрашимого джина. 

— Так вы и есть тот самый джин, верно? Но ведь я читал книжку про шахматы. По-моему, это не ваша книга.

— Да будет тебе известно, добрый юноша, в руке Всевышнего есть только одна книга, и эту книгу можно читать с Востока на Запад и с Запада на Восток, да преумножится сокровищница твоей мудрости. Разве имеет значение для Имхоттэба, какую книгу ты читал?

Евгений потер нос. Что ж, это было логично, ведь в книжном астрале между содержанием книг не было четких границ, так что образ джина из книжки, стоявшей на соседней полке секретера, мог здесь легко совместиться с образом мудреца, придумавшего шахматы.

— Ну, хорошо, если я правильно понял, на самом деле сказка про мудреца была когда-то сказкой про джина, который изобрел шахматы.

— Да, изобрел, — невозмутимо подтвердил Имхоттэб, приглаживая бородку.

— По правде говоря, я не так это себе представлял, — Евгений развел руками, показывая на пустынные барханы вокруг. — Я-то думал, здесь будет дворец, падишах, придворные звездочеты…

— Были придворные, был падишах, и дворец был! Это все, что от них осталось, — из руки дервиша вытекла струйка песка. — Они усомнились в могуществе Имхоттэба, они обозвали его глупцом, ибо только глупец мог потребовать за свои клетки столько зерен, сколько не сыщется во всех амбарах вселенной.

Женька тяжело вздохнул. Во сне он ощутил какую-то спонтанную жалость. Только не знал, кого больше жалеть — непутевых придворных, которые были превращены в пустыню, или астрального джина, который на них обиделся.

Имхоттэб поднял лежавшую рядом сухую палочку и продолжил чертить на песке квадраты, производя какие-то вычисления.

— Позвольте спросить, а эти магические квадраты, они что, в самом деле, волшебные?

— Есть квадраты, существующие зримо и существующие незримо, не все квадраты одинаковы, но все несметное множество квадратов — один и тот же квадрат. Кто познает магию одного, тот познает магию многих. Скажи, ты хотел бы познать магию одного?

На лице дервиша впервые появилось странное оживление, словно он вспомнил что-то очень важное.

— Хотел бы, конечно, — ответил Евгений.

— Тогда ответь мне — неужели Имхоттэб такой глупец был, что потребовал нечто невозможное? Неужели никто не мог выполнить его скромную просьбу?

Старик сокрушенно вознес руки кверху, затем закрыл костлявыми ладонями лицо и стал неразборчиво шептать заклинание. Для астрального джина плата в двадцатизначное число зерен за 64 клетки была, возможно, вполне приемлемой. Но для любого земного человека это было фантастически большое число, то есть число, требующее для работы с ним определенной фантазии. Звездочеты тоже молодцы, сразу глупцом обозвали. Разве не могли построить амбар, куда бы шахматисты постепенно вносили излишки зерна, или, что еще проще, учредить специальный международный Фонд старика Хоттабыча? Ведь, кажется, все международные фонды учреждаются именно для вещей, которые невозможно выполнить. Несообразительные раньше были придворные, несообразительные, и подозрительно честные к тому же.

Пока Евгений раздумывал над задачкой, в глаз ему попала песчинка, и захотелось его потереть. Но, к своему ужасу, Женька не смог пошевелить рукой — она окаменела!

— Эй, Хоттабыч, Хоттаб…

От волнения и песка, попавшего в горло, Евгений поперхнулся.

— Говори скорее, любознательный юноша, как бы ты исполнил пожелание Имхоттэба?

Евгению было уже не до шуток, в этот момент он был готов отдать астральному джину все зерна, которые хранились у бабушки в тайных закромах — пшеничные, овсяные и даже гречишные. Но это бы, разумеется, не утихомирило разбушевавшегося старика, который, похоже, решил превратить Евгения в горстку песка. И тут у Женьки нашелся очевидный ответ:

— Постой, я бы дал ему одно зерно. Да, только одно зерно! Если Имхоттэб его посадит, вырастет колос, из колоса можно взять другие зерна, снова их посадить и вырастить еще больше зерен… Все содержится в одном, разве не так?

— Будь в здравии, Женич, о наипроницательнейший из студентов истфака, ты дал мне правильный ответ!

Имхоттэб радостно хлопнул в ладоши — и вместо пустыни стали проступать контуры дворца, цветущего сада и придворных, которые удивленно посматривали друг на друга и пытались понять, где их повелитель.

— Ты прошел испытание Имхоттэба, да будет доволен тобою Всевышний, так забирай это зерно и прощай!

Джин произвел изящное движение рукой — и в воздухе, прямо перед Женькиным носом, повисло пшеничное зерно. Евгений осторожно его взял и тут же переместился обратно в зеленое кресло. В руках у него по-прежнему была раскрыта книжка про шахматы. На разноцветных половиках в позе сфинкса лежал белый кот, механические часы настойчиво тикали на книжной полке перед многотомным собранием сочинений Стендаля.

На циферблате было десять минут одиннадцатого. Он проспал сорок минут, хотя ему казалось, что он прикрыл глаза всего минут на пять, не больше! Ему давно надо было идти буртовать колеса сенокосилки — самоходного агрегата, собранного дедом из тракторного двигателя ТД-5 и целой груды вышедших из обращения деталей. По конструкции дедова сенокосилка чем-то напоминала модель гоночного автомобиля Renault-105-CV, виденного однажды Евгением на выцветшей фотографии 1912 года. Впрочем, благодаря прицепленной сбоку косе с треугольными металлическими зубцами и цилиндрическому баку со стеклянной колбой под масло сенокосилка выглядела оригинальнее любого серийного ретромобиля.

Дед души не чаял в своем причудливом детище и всегда ожидал наступления лета с целью выехать на сенокосилке в цветущие поля на очередные испытания. Евгений уважал деда за эту безрассудную привязанность к технике, но сам предпочитал держаться от нее подальше. Поэтому он, бывало, и помогал дедушке с таким усердием и нетерпением поскорее закончить, что дед специально начинал затягивать ход работы, приглядываясь к каким-то подозрительным деталям, перепроверяя все по нескольку раз.

При этом Евгений много раз замечал, что дед сам нередко становился главной причиной поломок, которые им приходилось исправлять. Зато как же было здорово колесить с ним на сенокосилке по окрестным лугам и дорогам, испытывая от езды тот же неописуемый восторг, который могли испытывать только штурманы самых первых автомобилей, носившие кожаные куртки с длинными шарфами и плотно прилегающими шапочками-окулярами на головах.