Проза

 

 

 

 

Эпизод четвертый

Камни-Писанцы, или Коровы на пастбище

 

Раньше, приезжая в деревню на каникулы, его всегда поражала особенная красота и нигде более не встречавшаяся одухотворенность здешних мест, которые становились тем заметнее и тем ближе, чем дольше и чем дальше от этих мест находишься, проживая в каком-нибудь благоустроенном городе. Красота эта никогда не приходила в упадок, не выцветала, как выцветают полотна художников и приходят в упадок города, она не имела ничего общего с той быстротечной красотой, за которой тщетно гоняются люди. В этом вечном обновлении земли, родников, скал сохранялось нечто неизъяснимо важное, с чем столкнувшись однажды уже невозможно было расстаться.

Он не знал ни тогда, ни теперь, с помощью каких сверхъестественных сил небольшой уголок земли мог накладывать на твою душу свой неповторимый отпечаток и какими тайными путями он с ней взаимодействовал, но он точно знал, что это было то настоящее чувство родины, которое ни с чем другим не перепутаешь. Это было то глубинное чувство, которого были лишены усредненные по единому стандарту обитатели городов, променявшие его на мелкие удовольствия и ощущение материального комфорта, не привязанного по большому счету ни к земле, ни к стране, ни к природным истокам духовности. Приблизительно об этом он размышлял, пребывая где-то на границе сознания и подсознания, припоминая свои давешние деревенские сновидения.

В переулке раздалось мычание коров. Он накрыл взъерошенную челку одеялом, чтобы полежать еще минут пяток. Но коровы продолжали призывно мычать. От их возмущенных голосов никуда невозможно было скрыться. Окончательно проснувшись, Евгений первым делом увидал свою маму и сестру Анжелку, которые накрывали на стол в горнице. Запах картовных шанег — так их называла бабушка — смешивался с запахом от красных и розовых гераней, стоявших на подоконниках. Прозрачный тюль над распахнутыми окнами изгибалась то глубоко и медленно, то бодро и прерывисто, пропуская в дом аромат утренней росы и кошеной травы.

— Ну, как? Выспался?

— Не-а, ночью такая жара стояла.

Женька взял горячую шаньгу и обмакнул ее в сметану.

— Ты вообще-то в курсе, что сегодня наша очередь пасти коров? — спросила у него Анжелка.

В ответ Евгений недовольно промычал и поморщил нос. Конечно же, он знал, что сегодня их очередь пасти деревенское стадо. Оттого под их окнами и гудел весь этот нескладный духовой оркестр, ожидавший, когда выйдут пастухи. Как только они вышли, коровы на полянке перед домом сразу успокоились и стали водить туда-сюда своими кирзовыми носами, хрумкая травой. Нащупывая сочные верхушки, они отщипывали их, тут же ухватывая шершавым языком следующий пучок.

Влажная трава, окутанная сероватой дымкой, неспешно просыпалась ото сна, грациозно выпрямлялась и сбрасывала с себя капельки росы. Женькина мама размахивала вичкой, дожидаясь, когда со второго проулка подоспеют остальные коровы и можно будет потихоньку уводить коров на пастбище.

 За рекой, в липком тумане над соснами, еще висела предрассветная тишина. Вся земля, казалось, съежилась в одинокий островок, висевший в облачной пелене, словно вершина мифической Хараити. Даже кряква, которая плавала со своим выводком в камышах, не издавала ни звука. Женька то и дело зевал. Его клонило в сладкую дрему, поэтому он смачно щелкал мокрым кнутом — не столько понукая коров, сколько для того, чтобы отогнать от себя назойливую сонливость. От этих щелчков по воздуху разлеталась длинная струя мелких брызг, отлично освежавших щеки и шею.

Как только стадо оказалось в полном сборе, коровы сами двинулись с места. Рогатой гурьбой они перешли через заросли пижмы у дороги, после чего стали стремительно растягиваться по заливному лугу. Женька рванул вперед, чтобы обогнать и приостановить стадо. 

Пока он бегал по высокому дудочнику, его штаны и ветровка промокли насквозь, не говоря о кроссовках, которые при ходьбе начинали хлюпать и пускать смешные пузыри. Он сел на пузатую кочку у реки, сложив на коленях руки и ощущая, как быстро сохла их тыльная сторона, обдуваемая ветерком. По его лицу золотистыми узорами растекался приятный свет долгожданного солнечного зарева, укоротившего тень со стороны соснового бора. Теперь перед ним лежала ярко освещенная, заблестевшая всей полнотой красок радужная поляна, на которой неторопливо паслись коровы.

Ближе к реке поляна становилась бугристой, на ней появлялись кочки, а на поверхности воды — в зыбких кругах поклева и в зигзагах уплывавших от берега змей — переливалось отображение каменных глыб. Это были Камни-Писанцы, они стояли, навалившись друг на друга, складываясь над толщами воды в глубокую пещеру. Прикрытая кудрявым кустарником, она напоминала своим заостренным сводом готическую арку, внутрь которой уводила едва заметная тропа. По матовым склонам камней живописно скатывались известняковые полосы. В подвижной поверхности реки они смотрелись как облупившаяся храмовая живопись, каким-то чудом возникшая прямо среди изумрудно-зеленой поляны. 

 Евгений поднялся, снял воглую ветровку, обвязав ее вокруг пояса, и прошелся по мягкой пряже мокрицы. Он вытащил из кармана дедушкины часы «Победа», глянул на время и махнул маме с Анжелкой, гоняющих коров где-то по ту сторону поляны.

— Мам, ну что, когда погоним!? — крикнул им Женька.

— Не знаю, пусть еще пощиплют!

Евгений зевнул, передернул плечами и потер руки.

— Уже одиннадцатый час! — напомнил он.

Пока они вот так переговаривались, гулкое лесное эхо громко разносило их слова, подчеркивая в них важный смысл, которого на самом деле не было. Когда серый туман над рекой полностью расступился, Женька стал оглушительно щелкать кнутом, направляя стадо в сторону Журавлиного луга. Деревенское стадо было небольшим — двух-трех пастухов было вполне достаточно, чтобы присматривать за коровами. Единственным затруднением был перегон на Журавлики — узкий перешеек, изрезанный оврагами, затруднял передвижение, поэтому приходилось выстраивать коров в колонну и перегонять как можно быстрее, чтобы они шли не останавливаясь, иначе они сами начинали друг друга подгонять и пуждырять рогами.

 Закручивая в воздухе кончик кнута, Евгений шагал вдоль растянувшегося строя коров, издавая четкие щелчки и резко посвистывая, чтобы те не сбавляли шага. Когда коровы слышали этот свист, они как будто становились умнее и забывали про свои своевольные маленькие хитрости. Тем временем часть стада уже начинала спускаться к реке по переплетенным тропинкам крутого берега. Не пожелав ступать на жесткие камни, коровы вдруг двинулись вплавь, дружно фыркая носами и поджимая уши.

Журавлиный луг, он же Журавлиный поворот или Журавлики, находился в нескольких километрах от деревни. Это было основное деревенское пастбище с невысокой травой, которую ежедневно выщипывали коровы. Зато в тенистом логу, на самом краю Журавликов, рос высоченный клевер, где-то там, в зарослях шиповника и боярышника, изгибались стволы белых берез и раскидывала душистые ветви томная черемуха. Изредка, на самом рассвете, когда лучи солнца еще только начинали озарять горизонт, в этих местах можно было увидать стаи журавлей, которых что-то неизменно сюда привлекало. 

Спустившись по откосу, Евгений заметил гревшуюся на речной гальке крупную змею, что объясняло странное поведение коров, решивших обойти это место вброд по реке. Учуяв человека, змея проворно зашевелилась и освободила дорогу. Погрузившись в траву, она блестящей лентой стала уползать от Женьки, а он осторожно пошел за ней, испытывая чувство любопытства и какого-то первобытного страха, наблюдая за змеей, пока она не скрылась под корень старой березы.

На Журавлином лугу коровы тут же разбрелись кто куда, некоторые даже побежали галопом, стараясь первыми занять самые вкусные места.

— Смотри, как сиганули!

— Это вон та, рогатая, всех взболомутила! Тоже мне, предводитель дворянства! — усмехнулась Женькина мама, потряхивая вичкой. 

На раздольном пастбище коровы быстро насытились и стали грузно ложиться на траву. Послеполуденный отдых продолжался у них обычно около часа. Все это время они лениво крутили хвостами, мотали рогами и хлопали ушами, чтобы отогнать комаров и слепней. Прикрыв большие глаза, коровы умиротворенно дремали, сосредоточившись на каких-то сладостных ощущениях от пережевывания жвачки, впитывая летнее тепло своими сверкающими на солнце боками. Пара молодых коров остановилась возле деревьев, почесывая себе холки о стволы. Были в стаде, правда, и такие особы, которые никогда не ложились отдыхать, продолжая набивать брюхо, даже во время тихого часа за ними нужно было постоянно присматривать.

— Может, перекусим, пока они развалились?

— Конечно, давай, доставай ватрушки, молоко.

 Евгений поставил рюкзак на землю. Мама расстелила на земле чистое полотенце, придавив его банкой молока и мешком с ватрушками и яйцами.

— Кажется, все легли. Только вон там — смотри…

 Женька мотнул подбородком на двух коров, которые упорно щипали траву.

— Ха, а ты что, не знал? Это же Зорька с Белянкой, они такие — когда все едят, им нужно куда-то бежать. Когда все отдыхают — начинают есть. Ух, я вам покажу!

— Чего-то они тебя не слишком испугались, — заметила Анжела.

Она разочарованно вздохнула и стала очищать вареное яйцо.

— Это потому, что я сегодня добрая, а была бы злая, так они бы у меня живо по струнке построились.

В воздухе запахло куриным желтком и хлебом, отчего лежавшие поблизости коровы стали поглядывать в сторону пастухов. Женька откусил кромку хлеба и мякоть яйца, затем открыл банку с молоком. Перекусив, он подошел к березе, которая росла неподалеку, снял влажные кроссовки и отжал носки, повесив их на ветку, а кроссовки поставил под углом так, чтобы они просохли как можно быстрее. Он расположился на траве и закатил глаза, прислушиваясь к мелодичному щебетанию птиц. Когда его ступни согрелись, он пошевелил пальцами ног и приоткрыл веки. Сияющее небо, расписанное легкими перистыми облаками, простиралось над Журавлиным лугом, охватывая его, подобно прозрачному куполу. Он заложил руки за голову и погрузился в абсолютное блаженство. 

Минут через двадцать он приподнялся, открыл один глаз и увидал над собой рыжую корову, закрывшую своей рогатой головой солнце. Шевеля ноздрями, она обнюхивала землю в том месте, куда были выброшены крошки, и, не моргая, следила за дремавшим человеком. Евгений достал из кармана ветровки кусок хлеба и протянул его одиноко стоявшей рядом с ним корове, потому что остальное стадо спустилось к реке и шумно бултыхолось в воде, обмахиваясь мокрыми кисточками хвостов.

Зной становился сильнее. Над травой поднимались струйки испарений, искажавших перспективу и очертания коров, разминавших копытами податливый речной песок. Они пили воду, захватывали губами длинные водоросли и переминались с ноги на ногу, поднимая со дна клубы ила. Евгений сидел на берегу, иногда приподнимаясь, чтобы развернуть коров, которые начинали ностальгически поглядывать в сторону дома.

— Давайте их перегоним подальше, а то они уже домой собираются, — предложил Евгений, поднявшись в очередной раз, чтобы шугануть белую корову с мелкими черными пятнами, больше всех порывавшуюся обратно в деревню.

Они загнали коров в березовую рощу, где было не так жарко, и животные снова стали послушно жевать клевер. Евгений поднялся на пастуший пригорок, откуда было хорошо видно все стадо.

— Кажется, притихли.

— Жень, часы у тебя? — окликнула его мама. — Посмотри, который час.

 Евгений хлопнул себя по карману и вытащил часы.

— Э-э… без десяти четыре.

— Где-то через час можно будет поворачивать к дому.

 Евгений прикинул в уме, что это было еще не скоро и стал просто так, от нечего делать, собирать в завитках журавки немного припекшуюся лесную клубянку.

— Надо же, какая большая клубника!

 Он сорвал несколько ягод, после чего его мама и Анжелка тоже склонились над травой, срывая крупные ягоды. Набрав полную ладонь спелой клубянки, Женька скрестил ноги, приняв осанну поедателя ягод, и начал вкушать ароматные плоды.

— Сможешь отгадать, о чем я сейчас думаю? — спросил он то ли свою маму, то ли сестру.

— Я не знаю, как я могу отгадать? — ответила Анжелка.

— Мам, ну давай, скажи что-нибудь… — попросил он.

Женькина мама села, опершись рукой о землю. Затем философически посмотрела на полоски облаков, приподняла плечо и усмехнулась. Женька решил пояснить:

— Представь, что ты сидишь на берегу моря, на котором разбросаны тысячи раковин. И одна из этих раковин — мои мысли. Я могу рассказать, где она лежит, но тогда ты подумаешь, что все эти раковины одинаковые, что они ничем не различаются. Ты подумаешь, что у всех людей такие же одинаковые мысли. Но если ты попробуешь отыскать ее сама, ты поймешь, что на самом деле все они разные…

— Почему они разные? — спросила Анжелка. — Мы же общаемся с помощью одинаковых слов.

— Это точно, причем у этих слов, как правило, одинаковое значение, но мысли получаются разными именно потому, что у них различное расположение.

— Мысли расположены по-разному? — задумалась Анжелка. — Разве так бывает?

— Конечно, бывает, — настаивал Евгений. — Одни мысли нам ближе, другие лежат от нас дальше, некоторые мы вообще не видим, потому что они находятся под слоем песка или слишком далеко от нас.

— И что это значит?

— То, что у каждого человека своя неповторимая душа, относительно которой выстраиваются мысли. Вместе мысли и душа образуют личность. Мысли могут существовать без души в виде записанных слов или звуков, но личность без души существовать не может, потому что душа и есть ее средоточие. Она как точка отсчета личности. Но душа способна перемещаться, и когда душа перемещается, далекие от нас мысли становятся ближе.

— Женька, ты же сейчас доказал существование души! — удивилась Анжелка. — А наука доказывает, что души не бывает.

— Наука показывает нам только мысли, которые нужны для существования науки. Если возле каждого человека на пляже разложить раковины в одном и том же порядке, всем начнет казаться, что их расположение никак не зависит от человеческой личности. Наука как раз стремится расположить все мысли так, чтобы в голове у каждого человека была одна и та же картина. В таком обществе будет казаться, что можно обойтись без души. Представляешь — приходишь на пляж, а там все раковины разложены одинаково? — улыбнулся Женька.

— А разве можно разложить все раковины? 

— Разумеется, нет. Просто можно всех убедить, что совершенно бессмысленно перемещаться в другое место, потому что там раковины будут лежать точно в таком же порядке. Но стоит как следует покопаться в песке и найти хотя бы одну неучтенную раковину, как сразу станет понятен обман, которым занимается наука.

Евгений почти забыл про вопрос, с которого завязался разговор, но тут его мама вдруг произнесла:

— Возможно, ты думал о том, какая сегодня хорошая погода…

 После чего настала очередь удивиться Женьке. Ведь он полагал, что отлично знает правильный ответ к своей загадке: «Ты думаешь о том, что я могу угадать твои мысли». Но его мама в самом деле угадала то, что промелькнуло у него в голове ровно перед тем, как придумать эту загадку.

— Ну как? Я угадала? Угадала, да ведь?

— Почти.

— А о чем ты думал? — обрадовано спросила она.

Женька не знал, что ответить.

— Говорю же тебе, что ты угадала.

Но она с обидой от него отвернулась.

— Не хочешь говорить — ну и ладно, не стоило тогда и спрашивать.

— Понимаешь, смысл как раз в том и заключался, чтобы угадать, и ты действительно угадала.

— Нет в этом никакого смысла. 

— А, по-моему, есть, только я не могу его тебе объяснить, я в самом деле думал о погоде.  

— Ты такой же, как твой отец. Постоянно что-то выдумываешь.

Женькина мама стала подниматься, чтобы пересчитать коров. Евгений, лежа на траве, широко раскинул руки. Ему было смешно оттого, что ему каким-то образом удалось перехитрить самого себя.

— Что смеешься? Поднимайся давай, скоро коров погоним… 

Почувствовав, а может поняв, что скоро их погонят домой, коровы самостоятельно стали разворачиваться по направлению к деревне. Придержав их еще минут двадцать, Евгений пропустил стадо вперед, а сам вместе с Анжелкой и мамой пошел в самом конце. Они шли позади коров, хохоча над тем, как неравномерно загорели их лица. Уставшие коровы тоже выглядели довольно смешно, с чувством выполненного долга они словно маршировали друг за другом, гордо вытягивая копыта. Знойное летнее солнце и не думало клониться к закату, оно ярко освещало желто-песочную тропинку, вдоль которой тянулась мелкая трава вперемешку с листками подорожника.