Проза

 

 

 

Директор приказал дежурному воспитателю найти Коржинева. Вадим явился, словно, ожидал за дверью.

– Оба кастета мне на стол немедленно! - негромко сказал директор. – Ясно? Немедленно!

            Вадим побледнел. Он пробовал бравировать. Но Ляпин рявкнул: – Коржинев, я делаю это из уважения к Андрей Василичу. И к памяти твоего отца. 

Через пятнадцать минут Вадим принес целлофановый пакет. Ляпин брезгливо заглянул в него и бросил в ящик стола. Железяки тяжело бумкнули о дно.

Пока мальчик ходил, Ляпин вызвонил Столбцову.

Та решила сама «поговорить» с детьми. Она хотела прижать умника Коржинева, чтобы не вывернулся. А Баринову в приюте уничтожить раз и навсегда!

            Столбцова по одному вызывала воспитанников старшей группы. Спрашивала про драку и кастеты. Угрожала детской колонией и испорченными характеристиками. Через полчаса все в приюте знали, что Баринова «маленькая поблядушка» написала на товарищей донос, а Коржинев ее соблазнил, как соблазнил всех девочек школы.

            Ира Медведева вернулась в спальню с перекошенным от злости ртом.

– Зачем ты Верке про отчима? Я тебе, как подруге! Ну, ты и сука! – заплакала она.

Кира вздрагивала плечами на соседней кровати, уткнувшись в ладони. За ужином из старших детей с ней уже никто не разговаривал.

…Столбцова стремительно вошла в кабинет директора. Из пучка волос на ее затылке на воротник серой кофты выбилась сальная прядь.

– Дети все рассказали. Вот докладная!

Старший воспитатель торжественно положила перед Ляпиным два тетрадных листа и, по обыкновению, присела без приглашения, как школьница, сложив руки перед грудью.

– Завтра проведем общий досмотр. Коржинева передадим в детскую комнату милиции…

– Кто вам дал право действовать через мою голову? – угрожающе тихо прорычал Ляпин.

– Я посчитала, что ситуация…

– Не интересно, что вы считаете! По несоответствию хотите? Чтоб меня вместе с вами?

            Ляпин скомкал и швырнул в мусорную корзину докладные.

– Значит так. Никаких разговоров с Гладышевой! Ясно? Я позвоню Князеву. Пусть забирает мальчишку. Куда хочет! В военное училище! К матери!  

Столбцова готовно кивнула и спросила: – А девочка?

– Тоже поедет домой!

            Столбцова соскользнула со стула и засеменила к двери. Она ликовала: она добилась своего – двоих вытуривали вон!

Ляпин поискал в блокноте номер телефона Баринова и попросил его завтра зайти.   

 

 

 

Белышева о скандале узнала утром. Бледная от обиды за детей она вошла к Ляпину. Столбцова уже визжала в кабинете: – Двое совершенно обнаглели! Если это сделали не они, то кто-то по их приказу!   

– Сами виноваты! Вам очередной выговор за вчерашнее самоуправство!

– Вот, как! Ловко! Значит, во всем виновата я?

– По вашей глупости ситуация едва не вышла из-под контроля! – рявкнул Ляпин. – То, что пишет девочка в своем дневнике – фантазии ребенка! Зарубите это себе на носу! Пусть ими занимается полиция, если есть сигнал! А то, что устраиваете вы, преступление! Если всякие там Астаховы, узнают про ваши фокусы, мы вылетим с работы!

– Я тридцать лет в системе, – плаксиво завела Столбцова. – Двое баламутят. А я виновата!

– Эти двое – отличники! Дети из хороших семей! Никогда не хулиганили! Причина конфликта вы сами! Ваша неприязнь к детям! Ваша система наказаний, институт любимчиков, доносы. Я отстраняю вас! Ваши обязанности временно будет исполнять Белышева. А вы вместо нее. Свободны!

            Столбцова, громыхнув стулом, выскочила вон. Белышева растеряно молчала.

– Вчера кто-то приклеил сапоги Столбцовой к половику. Садитесь!

            Педагоги переглянулись. Белышева прыснула от смеха. Ляпин хмыкнул. 

– Что у вас? – уже серьезно спросил Ляпин.

– С девочкой никто из старших детей не разговаривает! Одни считают ее доносчицей! Другие не хотят водиться, потому что знают о дневнике, и боятся. А что натворил Вадим?

            Ляпин вздохнул. Затем достал целлофановый пакет с кастетами. Белышева растерянно потрогала зазубрины. Ляпин снова спрятал мешок в ящик.

– Вопрос с Коржиневым – решенный вопрос. Князев заберет его на зимние каникулы.

– А Кира?

– У нас здесь не исправительное учреждение, Екатерина Ивановна, а место, где дети, оказавшиеся в сложной жизненной ситуации, проходят адаптацию. Пусть побудет дома.

– Именно этого Столбцова добивалась.

– Успокойте ситуацию. Я знаю, у вас получится. Объясните детям, что Кира писала дневник для себя. Я уже разговаривал с Коржиневым и Бариновой, – сказал директор.

– Что будет с девочкой?

– Не знаю, – уклончиво ответил Ляпин.

            Баринов был в приюте через час. В кабинете директора под лампой в круглом аквариуме меж искусственных водорослей степенно плавали перламутровые и красные рыбки. Ляпин рассказал старику о новом «побеге» Киры и подвинул ему дневник девочки.

– Евгений Константиныч. Поговорите с главой. Пусть внучка доучиться год в Энске.

– Кто же меня к нему пустит?

Ляпин наклонился и на правах знакомого негромко произнес: – Вот, что, дядя Женя, прячьте внучку. В стационар. Куда хотите. Иначе … пропадет ребенок!

            Опешивший Баринов выудил из рукава дубленки полосатый шарф, и, вдев разом оба рукава, нахлобучил ее махом, как хомут.

Вадим зашел к Кире попрощаться – за ним на большой черной машине приехал «дядя Андрей». Кира на кровати укладывала вещи в сумку. 

Вадим протянул Кире белый сверток, накрест перетянутый шелковой лентой.

– Тебе. Подарок. На Новый год! 

– А у меня нет для тебя! Вадик, я хочу тебе сказать… – Кира густо покраснела.

– Не надо, малая, я знаю. Я не Онегин, ты не Ларина. Держи номер. Забьешь в телефон. – Вадим протянул бумажку с цифрами. – Не на Луну лечу. Найдемся в «фэйсе».

            Кира поднялась на цыпочки и поцеловала мальчика в щеку. Когда Вадим вышел, Кира развязала ленту. Внутри пакета синела тетрадь в бархатном переплете с замочком.

У входа Вадим махнул всем, кто вышел его провожать, и подхватил сумку на длинном ремне. Маленький мужчина в дорогом пальто пожал руку Ляпина и, приятельски обняв Вадима за плечо, повел его к выходу. Кира смотрела на них от спальни. Когда дети разбрелись, Кира уткнулась деду в грудь и прошептала: – Деда! Я больше не хочу здесь!

Баринов погладил внучку по волосам и пообещал, что в приют она не вернется.

            В полдень Ляпину позвонила Гладышева.

– Ловко вы прикрыли свои недоработки! А как мне объяснятся в министерстве? Вы даже не представляете, как вы меня подвели! Вы думаете, что это сойдет вам с рук?

            Ляпин положил трубку.

– Умоешься! – проворчал директор и набрал жену, чтобы узнать, как там внук Филипп.  

 

           

 

Сразу после зимних праздников Лида определила племянницу на обследование в детское отделение районной больницы, где некогда работала Наташа. С тем, чтобы при неблагоприятном для стариков решении суда, – суд назначили на конец января, – девочке «прописали» дневной стационар. Справки Баринов отвез Ляпину.

Затем Баринов сходил в школу и договорился с директором, чтобы Кира «слушала» уроки. В РОНО одобрили «до суда». Отметки Киры выставляли в тетрадь.    

Но судьбу Киры снова решали «наверху».  

После выволочки в администрации, главный редактор районной газеты «Сегодня» Лариса Крымова вызвала к себе зама и подругу Марину Сивцову и корреспондента Адову, писавшую материал о Бариновых.

В администрации крашеных блондинку Крымову и брюнетку Сивцову называли «Баккара». Закадычные подруги, те в свои сорок пять пережили революции девяностых, трех министров и четырех глав района. Порядок знали: относили наверх сколько надо. Когда могли, били наверняка, усвоив, что их тоже не пощадят. Учредили агентство печати, подчиненных не обижали. Поэтому агентство работало точно, как песочные часы – главное, вовремя переворачивай цилиндр с песком.

У Крымовой росла внучка. У Сивцовой сын заканчивал институт.

– Гладышева не свое на себя берет! – сказала Крымова за дубовым столом в большом светлом кабинете. Ее красивое лицо заострилось от злости. – Сарнов из министерства редкая гнида. Он не зря возле Гладышевой трется. 

– Сухомлинов на выборах не пройдет! Нахапал, как перед смертью! Следственному комитету уже дали отмашку Сашу в оборот, если заартачится! – сказала Марина. В ее ушах сверкали бриллиантовые сережки. – Гладышева думает, что ее мужинек прикроет. А он ноль. Комерс. Получил на старость банчик. Слетит Сухомлинов, слетят все. Девочку генеральше припомнят. Если подключить серьезных людей, наберем очки перед областью. Перед новым главой. Кто бы ни пришел! Район на газету бабки зажал. На аукционе своих хотели прикормить. А там откат нулевой…

            Крымова поджала губы, мол, разговор не для третьих ушей! Сивцова поняла.

– Короче, ничего не теряем, – сказала она. – Если повезет, еще Гладышеву на коррупционных схемах с детьми утопим.  

– Но чтобы не просквозило! Материал дадим, когда сделаем дело! Пусть Саша побесится.

Решили так. Минпечати области с районом не ладят. Для газеты начальство – область. За девочку насмерть не драться, но если повезет, отстоять. Корреспонденту Адовой, тихо млевшей от того, что ее посвятили в планы начальства, велели следить за делом Бариновой и готовить новые материалы.  

Друг Крымовой, «смотрящий по району» Епишин, подсказал «человечка» в областной думе. «Человечек» вывел Крымову на приемную Анатолия Евгеньевича Маркова члена думского комитета РФ по природным ресурсам, природопользованию и экологии. Помимо кучи должностей Марков был региональным Послом доброй воли ЮНИСЕФ, действующей под эгидой ООН в России. Кроме прочего, детский фонд ЮНИСЕФ занимался защитой детей. 

За неделю до суда Бариновым позвонили из приемной Маркова. Адвокат Эдуард Найман сообщил, что он будет защищать Бариновых. Его услуги оплачивает фонд. Найман просил Баринова приехать завтра в нотариальную контору города оформить доверенность. Евгений Константинович подумал  – ошибка! Но поехал.

Молодящийся дедушка с крашеной эспаньолкой и в пальто с бобровым воротником поздоровался с Бариновым за руку. Прошел к нотариусу без очереди и, получив доверенность, уехал. 

Через неделю на заседании присутствовали Баринов, Лида и их защитник Ольга Тарасова. Со стороны опеки – Кузякина и адвокат Ребров. Истец и ответчик сидели на разных лавках. Адвокаты неспешно ковырялись в бумажном мусоре, рассыпанном на столах, едва кивнув друг другу, хотя вчера вместе пили «капучино» в шоколаднице.

В тесную комнату, где слушалось дело Бариновых, – они были первые в списке – Найман вошел, тяжело отдуваясь. Он поздоровался за руку с Тарасовой, извинился перед судьей за опоздание, – хотя явился минута в минуту. Адвокат Ребров кисло улыбнулся. Через пристава Найман передал судье доверенность и ходатайство с просьбой перенести слушание. Он «не успел ознакомиться с материалами дела».

Судья Говорова жирная тетка в черной мантии днями получила от Реброва деньги. Опека считала предварительное слушание формальностью. Говорова царила в районе и не любила, когда ей мешали. Она долго изучала документ. Но отказать не смогла.

В тот же день Гладышевой позвонили из Москвы. Попеняли за невесть, откуда взявшийся «фонд». Заворачивать дело назад было поздно: на девочку поступил заказ; денег дали в ЗАГСЕ и прокуратуре Райска, куда после суда в детдом должны были увезти Киру. «Усыновители» торопились. Гладышева из этой истории могла выпутаться, лишь отправив ребенка из района. 

Она пожаловалась мужу. Тот позвонил в Генштаб друзьям. Судью Говорову «накачали» из квалификационной коллегии судей области. Злая, она подготовила решение в пользу опеки.

Чтобы подстраховаться Гладышева направила в стационар, где Кира проходила лечение, психолога отдела Гербер Анну Сергеевну. Та попросила лечащего врача оставить ее наедине с девочкой. В палате красивая тетя, обвешанная золотыми цепочками, как паутиной, приветливо улыбнулась девочке. Кира насторожилась. Она присела на топчан.               

Тетя заговорила о здоровье Киры. О лечении. О врачах. О школе. Об отметках.

Кира отвечала односложно. Но через полчаса с удивлением обнаружила, что разболтала «тете» все тайны: про особую тетрадку для ее отметок, про то, что здорова, и бегает на физкультуре, про то, что в личный дневник, записывает теперь только стихи.

– А почему ты больше не ведешь дневник? – спросила «тетя».

Девочка пожала плечами: – Не интересно.

– А кто тебе в ванной трет спинку? Дедушка? Тебе не стыдно? Ты уже большая.

– Так что с того! Он же мой дедушка! – Девочка внимательно посмотрела в настороженные глаза блондинки и сказала: – Вы тоже прочитали мой дневник!

Гербер смешалась. Девочка оказалась смышленее, чем женщина думала.

О дневнике ей рассказала Гладышева. Той – разжалованная Столбцова: она кляузничала в опеке на Ляпина. Тогда-то Гладышева ухватилась за «клубничку».  

– Нет, я не читала дневник. Скажи, дедушка трогал тебя?

            Кира почувствовала, что «тетя» с умыслом задает ей стыдные вопросы.

– Я не стану говорить про это. Вы хотите сделать нам плохо! – сказала девочка.

– Жень, что им нужно? – спросила Татьяна Дмитриевна, узнав о Гербер.

– Черт их знает?

            Вечером Гладышева по телефону пригласила Баринова на завтра в отдел.

Поблескивая белым золотом, Вера Андреевна подвинула Баринову через полированный стол отпечатанные листы бумаги.

– Что это? – спросил старик.

– Заключение психолога. Девочка в семье подвергается сексуальным домогательствам. Это травмирует психику ребенка. Безусловно, доказать факт педофилии очень трудно. Тем не менее, заключение специалиста повлияет на решение и испортит вашу репутацию. Девочку допросят. Назначат медико-педагогическую комиссию.

            Баринов ждал всякого от опеки. Но тут он побледнел. Поднялся и упал на стул. Сердце старика сжалось. Его Кирюха! Он! Баринов не верил, что это говорят ему!

– Ах, ты, дрянь! Подлая дрянь! – только и сумел проговорить он. – Что ты хочешь от нас?

– Заберите исковое заявление, и об этом никто не узнает.

– Что же ты вцепилась в нас? Других, что ли нет? Беспутных? – устало произнес старик.

            Гладышева молчала. Даже если б захотела, она бы не смогла все рассказать.  

            Но Бариновы не сдавались!

Дома, стянув дубленку, Евгений Константинович позвонил приятелю Касатову.

Бывший замдиректора, председатель горисполкома, пенсионер Петр Федорович Касатов без доклада захаживал к мэру (кого б ни назначили) «попить чаю». Его боялись дворники, рабочие, начальник ЖРЭУ. С Женей Касатов любил в сквере вспоминать завод.

Касатов выслушал Баринова.

– Во, бля, что творят! Жень, к Сухомлинову не суйся. Он занесся. Ментов на входе натыкал. Я позвоню Дубову. Мэру. Не дадим трудового человека в обиду.

            Назавтра встретились у исполкома. Касатов ждал, заложив руки за спину, в добротной дубленке и в песцовой шапке с опущенными ушами – боялся отита. Кряхтя, поднялись на второй этаж трехэтажного дома с мансардой. 

            Мэр, лет шестидесяти, мордастый, с зачесом от уха на лысину и в затемненных очках – светобоязнь глаз – схватился двумя руками за ладонь Касатова. Потряс! Пенсионеры-избиратели города слушались мнения старого партийца. Баринову кивнул.

Расселись чинно, поправляя галстуки, приглаживая плеши.

– Узнал я твой вопрос, Петр Федорович. – Дубов чуть заикался. Поэтому не говорил – строчил, с длинными паузами. – История паскудная.

– Да уж! Орденоносец! Ветеран труда! От высоты у Гладышевой голова закружилась?

– Да. Штучка еще та! Но придется уступить!

– Кому? Девчушку этой крокодиле?

            Касатов покосился на Баринова, мол, сейчас уладим.

– Ты мне, Егор Иваныч, в уши не дуй! Опеку приструнить не можешь?

– Петр Федырыч, ты ж знаешь разделение полномочий. Я району не указ. Там такая свистопляска начинается! – Он отмахнулся. – Опека и суд на детский фонд взъелись! Гладышева перед своими прогибается. Чего доброго следственный комитет впрягут. Еще Крымова из районки под ногами путается.

– А договориться?

– С кем? Со всеми? Девочке одиннадцать. Если вы не уступите, они привлекут ее к доследственной проверке. Вас измажут. Ее травмируют. И однозначно заберут. Я не знаток. Примерно так.

            Касатов смущенно молчал.

– Что же делать, Женя? – в отчаянии спросила Татьяна Дмитриевна.

– Прятать Кирюху.  

            Баринов на участке в селе расчистил снег у дома. Натаскал дров в избу. С Колей привез и впихнул в сени биотуалет и установил электрообогреватель рядом – русская печка обогревала лишь две комнаты и кухню.

            Редкие соседи – зимой большинство селян разъезжались в городские квартиры – шутили, что Таня выгнала Константиныча за измену. Пес Вовка рад был новоселу.

            Переезд наметили на день суда – не спешили, вдруг случится чудо, и суд отменят.

            В конце февраля в суд Баринов пришел, как всегда выбритый и наглаженный.

            Не успел Найман открыть рот, как Баринов заявил, что отзывает иск к опеке.

Сторона опеки удовлетворенно зашепталась. Найман наклонился к Баринову.

– Они на вас давили, Евгений Константинович?

– Скажите, что подписать, что б от Кирюхи отстали? – ответил старик.

Найман невозмутимо пошушукался с судьей. Подсунул Баринову лист бумаги. За новым решением велели прийти в установленный срок. Баринов про себя ухмылялся – чтобы не придумали чиновные упыри, Кирюху им не видать.  

            В автобусе ему на мобильный позвонил Найман.

– Я переговорил с вашей супругой. Евгений Константинович, что же вы молчали, что опека вас вызывала? Это давление. Следственный комитет ими займется.

– Не надо ничего! Ославят. А внучке с этим жить! 

– Посмотрим…

            Но у подъезда Баринова ждало потрясение – на косогоре притулился «жигуленок» с надписью «полиция». Сердце старика запрыгало, как мячик со ступенек. В панике он поспешил в квартиру.  Здесь царила торжественная суета, как на похоронах.

            Лейтенант Ивашова уже уходила. Она попрощалась, не на кого не глядя. Кузякина из опеки, которая прошлый раз сопровождала Киру в приют, решала с Лидой везти ли Киру на казенной машине или во внедорожнике Кривцовых. Решили – на Кривцовых. Кузякина с документами поедет в «жигулях».

Евгений Константинович, не раздеваясь, прошел на кухню.

            Татьяна Дмитриевна с заплаканными глазами собирала продукты в дорогу. На мужа не смотрела – не могла простить, что он проволынил и не спрятал Киру в деревне.

– Как же они ухитрились, так скоро? – беспомощно спросил старик.

– Скажите, говорят, спасибо, что Кира не в приюте. Иначе уже в детдоме была! Неужели ты не понимаешь, Женя, у них все решено! Даже документы готовы!

            Кузякина с удовольствием попила на кухне чай с клубничным вареньем, ворчливо жалуясь Татьяне Дмитриевне на Гладышеву. Кира ждала на табуретке в коридоре.

            И тут случилось непредвиденное.

            В комнате Лида вцепилась в локоть дяди и горячо зашептала:

– Нельзя Киру в детдом! Мне только что тетя Ира звонила. Ирина Васильевна ваша! Сволочи из Москвы Кирюху за границу продали!

– Как продали? – побелевшими губами пролепетал старик.

– Ей Гладышева звонила. Суд опека выиграла. У неё теперь все по закону. Дальше ей не надо. Ей Кирюху жаль. Только ты тете Тане ничего не говори! Она умрет на месте. Или натворит чего-нибудь.

– Что делать?

– Я эту дуру в беретке уговорила, чтобы Кире с нами ехать. Мы с Колей ее на нашу дачу отвезем. Они на «жигулях» нас не догонят. Ты потом приедешь.

– Посадят всех!

– Может Кирюху им отдать? – язвительно зашипела Лида.  

Бабушка расплакалась, обнимая внучку. Кривцовы нетерпеливо топтались на лестнице. Старик заговорщицки посматривал на родню.

Но вышло не так, как замышляли.

У подъезда офицер из «жигуленка» вдруг заартачился, увидев, что ребенка усаживают во внедорожник, сказал – у него приказ везти девочку. Кривцовы в стороне пробовали ему втолковать, почему нельзя отдавать ребенка. Не «орали». Боялись испугать Киру. Сутулый служака в форменном бушлате долдонил, глядя мимо Коли, про распоряжение. Едва не дошло до свалки. Колю и офицера растащили женщины. Кузякина заподозрила неладное, и сказала, что девочке лучше ехать с нею.

Кривцовы уступили, лишь, когда офицер по рации запросил наряд ППС. Патрульные, поняв ситуацию, не вмешивались, но не уезжали. С минуту стороны недобро смотрели друг на друга. Кузякина помогла девочке сесть в машину.

– Иуда! – сквозь зубы процедил Коля офицеру, обивая перчатками дубленку.

            Офицер не ответил и сел за руль.

Одна лишь Кира вела себя на удивление спокойно. Она не испугалась приезда «опекунши» и известию, что надо ехать немедленно. Не плакала, прощаясь с бабушкой. Ждала в сторонке, пока дядя Коля препирался с полицейским. Взрослые не знали, что девочка твердо решила бежать из детдома. Решимость притупляла страх Киры. 

 

 

    

            История Киры была бы похожа на истории тысяч других детей, отнятых опекой у беспутных родителей или бесправных стариков, у тех многих и многих, кто не понимал, зачем и как защищать своих детей от закона страны, где эти дети родились, росли и воспитывались, как миллионы других. Она бы взрослела в казенных домах, мучаясь воспоминаниями о семье, и безответным для ребенка вопросом, за что ее разлучили с родными. Или помимо ее воли была бы отправлена на чужбину к людям, хорошим или плохим, но чуждым ей по языку, образу мысли, укладу жизни, и, которым она была безразлична. Быть может она скоро забыла бы родной язык, близких, дом. Жила бы сыто и не задумывалась, почему сердце не прирастает, не к новой стране, не к людям среди, которых она живет. И лишь, когда у нее появились бы свои дети, она узнала бы, что родина – это там, где твое детство. История Киры была бы похожа на историю тысяч других бездомных детей, если бы маленькая Кира всем сердцем не верила, что ей надо жить с бабушкой и дедушкой, жить там, где ее Скурыгино с бобрами в пруду, где ее память о маме и папе, где ее душа.

Тысячи же Сарновых и Гладышевых не желали знать мысли ребенка. Они были примерными семьянинами, любили своих детей и внуков, и считали, что они добросовестно выполняют свою работу. За работу они получают вознаграждение от благодарных людей, вознаграждение, которое им не может дать государство. Нужно лишь вовремя успокоить совесть – продают же котят или щенят коробками: те поскулят и привыкнут. А в какие руки они попадут, не угадаешь.

Поэтому, когда Сарнову позвонила директор детдома и сообщила, что девочка сбежала, он растерянно переспросил: – Как сбежала?

Фотографию Киры даже не пришлось размещать на сайте агентства, аккредитованного министерством образования – девочку пожелала удочерить бездетная пара, друзья бывших «клиентов» Сарнова. Без посредников, а значит без волокиты, деньги заплатили за пачку документов, чтобы «людям» не бегать по кабинетам, заплатили за посещение, общение…

Но отлаженный, как компьютерная программа, механизм не был запрограммирован на желания маленькой девочки. Кира сбежала!

В день приезда Кузякина передала Киру директору детского дома. Директор, крупная брюнетка с ленивым взглядом сама проводила девочку в «семью» – в отдельный блок с комнатами и кухней, где под присмотром воспитателя жили восемь детей разного возраста. Родственникам разрешили занести вещи девочки в комнату.

В дверях кабинета Евгений Константинович предупредил директора, что будет каждый день узнавать о внучке: жалкая угроза! Директор согласилась, сообщив, что Баринов не является опекуном девочки. То есть, внучке он теперь человек посторонний.

Лида сказала Кире на прощание: – Если к тебе придут чужие, сразу нам звони!

На другое утро воспитанники детского дома ушли в школу. Кире разрешили погулять во дворе. Новенькая с прогулки не вернулась. Номер ее мобильного телефона был вне зоны действия сети. О побеге оповестили полицию.

Еще накануне Кира по телефону договорилась, что Вадим встретит ее на станции: у Киры не было денег, и она не знала в какую сторону ехать. Вадим проворчал: «Жди на привокзальной площади». За зиму «ВКонтакте» Коржинев ответил Кире лишь два раза.  

            Серое небо нависло над станцией. Воробьи щипали булку на островке асфальта посреди длинной лужи талого снега. За крышей станции с круглыми часами, набирая скорость, завыла электричка. Таксисты в кружок нахохлились возле машин в ряд.

– Что отсвечиваешь? – услышала Кира. – На памятник бы влезла!

            Посреди газона в грязном сугробе высился мужественно-хмурый бюст Ленину.

В зимней куртке «адидас» и в «патрулях», с челкой, начесанной на брови, парень показался Кире чужим. Со стороны выглядело – старший брат провожал сестру.

Коржинев купил билеты. Ехали в полупустом вагоне с деревянными сиденьями.

За рыжим стеклом в грязных сугробах кривились черные деревья садовых участков и высокие ели в лесу.

– Ты из-за меня школу прогулял?

– У нас день здоровья. Не учимся. Как встретили?

– Никак. Я легла спать. Проснулась и ушла.

– Ты даешь!

Доехали без приключений. Лишь, когда в дальние двери вошел полицейский патруль – парень и девушка в серых бушлатах и с резиновыми дубинками – Вадим велел Кире пересесть к окну и загородил ее. Затем, разговорил мужика напротив в зимней бейсболке и с кроссвордом, о том, где зимуют ястребы и соколы. Получилось, будто отец беседует с детьми. Полицейские, расставляя ноги, – вагон качало, – ушли в тамбур. 

В Москве Вадим сказал: – Я на вокзал не могу. У меня тренировка. Давай завтра. А сейчас едем к дяде Андрею. Он что-нибудь придумает.

            Кира подумала и согласилась – с Вадимом было не страшно.

От метро ехали в переполненной маршрутке. Затем прошли к высотному дому на опушке леса через ворота с охраной. Консьержка в комнатке с цветами приветливо поздоровалась с Вадимом.

            Железную дверь мальчик открыл своим ключом. Разделись. Вадим остался в джинсах и футболке. Кира в платье с кружевным воротником.

– Не обувай тапки. Тут пол с подогревом. Пошли, пожрем чего-нибудь, – сказал Вадим.

            Двухэтажная квартира с мозаичным полом и позолотой обескуражила Киру богатством.

            Ели на высоких банкетках бутерброды с сыром. У стойки, будто в баре, в никелированных нишах вверх ножками сверкали разновысокие фужеры.

– Дядя Андрей один живет? – спросила Кира.

– С женой. Она на даче. Сын на границе служит офицером. Дочь в Питере замуж вышла.

– А твоя мама?

– Она бухает! Из-за отца, – спокойно сказал мальчик. – Мы в офицерском городке живем. Когда у нее запой, она роется в мусорке, как бомж. После психушки не пьет. Потом все начинается снова. Ни разу не приехала за мной.

            Кира замерла с набитым ртом.

– Так ты не мог из приюта уехать, когда хочешь? – прошамкала она.

– Не-а! – Вадим что-то поискал за спиной: казалось, он жалел о секундах откровенности.

– Что ты будешь делать дальше?

– Стану офицером, заберу мать. Дядя Андрей обещал в военное училище устроить. Ладно, мне пора. Телик и музыка в зале. Разберешься. Дяде Андрею я звонил, пока ты руки мыла. 

            В комнате Вадим собрал сумку – Кира слышала, как он шуршал пакетами – и, не прощаясь, прогремел железной дверью в прихожей.

            В гостиной с дорогими вазами и икебанами Кира прилегла на шкуру белого медведя с оскаленной пастью. Зябко обняла колени и заснула.

 

 

 

            Проснулась она от негромких голосов из комнаты напротив. 

Кира приподнялась на локте. Ее укрыли шерстяным пледом.

Тени вытянулись, но было по-летнему светло. Кира проспала целый день.

Голос с кавказским акцентом монотонно бубнил, словно читал газету, про приговор отставному полковнику ГРУ Владимиру Квачкову, про Чубайса, (которого поругивал дедушка), об организации мятежа и терроризме, о «Народном ополчении имени Минина и Пожарского», о походе из Коврова на Москву, и о пятнадцати годах «за бунт пенсионеров». Кира редко смотрела скучные новости и ничего из разговора не поняла.

В комнате отодвинули стул. По паркету проскрипели шаги.

– А может прав, Квачков? Другого пути нет? – спросил акцент.

– Пускай погоны снимут. Тогда партизанят. Они присягу родине давали, а не Кремлю, – ответил густой баритон. – Ходатайство я подпишу. Как частное лицо.

– Мой Роберт знаешь, что мне выдал? Вы проиграли войну в Афгане и в Чечне. Я уже институт закончил, а страной по-прежнему дураки правят! Россия дань Кавказу платит!

– Мне, Гамлет, тоже многое не нравится. У меня на сорок квартир сто сорок боевых офицеров с семьями по общагам. А схемы похода на Москву и мы с тобой нарисуем! Если б каждый занимался своим делом, тогда бы стариков за арбалеты не сажали, и дети бы из приютов не бегали.

– Ты про знакомую Вади? Что думаешь с ней делать?

– Поговорю с ее родственниками. По-хорошему ее бы в детдом вернуть надо.          

Сердце Киры сжалось. Она сложила плед и села на диван.

Она еще не решила, что делать: скорее бежать, пока ее не вернули в детдом или обождать, – когда в дверном проеме Вадим спросил: – Встала?

На разговор детей вошел невысокий крепыш в вязаной жилетке и в галстуке. Кира нигде, кроме, как в приюте, не видела генералов и оробела при Князеве.

– А! Беглянка! – Он поздоровался с Вадимом и попросил мальчика помочь носатому и улыбчивому кавказцу подогреть ужин. Затем плюхнулся на кожаный диван, сказал: «В детдоме тебя не хватятся?» – и спросил домашний телефон девочки.

Мужчина кивком попросил Киру выйти и улыбкой поблагодарил. Из коридора Кира разобрала, как мужчина сказал: «Я не знал всех обстоятельств! Да, конечно, я привезу ее на вокзал!» Но страх, что ее «вернут в детдом» не оставлял Киру.  

Когда Кире дали поговорить с дедушкой, она сказала: – Деда, приезжай за мной!

Дед обещал, что утром будет ждать ее в Царицыно.

            Кира не могла уснуть. Она натянула платье и прокралась через коридор, чтобы еще раз посоветоваться с дедом про завтра – телефон заряжался на кухне. Тут она услышала:

– …Вадим, мы с тетей Ирой делаем все, чтобы ты чувствовал себя, как дома! – Тусклый свет ночника из приоткрытой двери полоской пересек мозаичный пол. – Ты взрослый парень. Должен отвечать за свои поступки. Вместо этого ты ставишь меня в унизительное положение перед людьми не достойными. А если бы вас задержала полиция? Тебя бы отправили в детскую комнату. В приют. Ты хочешь вернуться в приют?

– Нет, не хочу. Она меня попросила. Я дал слово.

– Это хорошо, что ты человек слова. Но всем не угодишь. Таких девочек в твоей жизни будет много. Веди себя достойно, как сын офицера. Но прежде думай.

– Папа бы не бросил товарища в беде.

– Ладно! Поступай, как хочешь. Тогда мы с тетей Ирой за тебя не отвечаем.

            Паркет заскрипел к двери.

– Вадим, постой! – Шаги остановились. – Мы с тетей Ирой хотим тебе добра.

            Мальчик помолчал.

– Вы отвезете Киру в детдом?

– Ей туда нельзя. Если ее удочерят заграницей, она больше не увидит родственников.

            Князев оказался в затруднительном положении: ему по-человечески было жалко ребенка, но как боевой офицер и военный чиновник высокого ранга он знал, что приказы не обсуждаются – даже преступные.

От слов Князева Кира похолодела. Она шмыгнула в свою комнату и, не раздеваясь, – в постель. Ее мучила жалость к Вадиму и неведомый прежде ужас, что ее увезут к чужим людям. Она представила уродливые граффити на стенах Рима, а затем – бабушку и дедушку. Все города Европы, где она бывала прежде, теперь показались ей зловещими.

            Кира не заметила, как уснула. Очнулась она вдруг и с тяжелым сердцем села на постели. Когда, наконец, она разобралась в том, что ее беспокоит, на смену страху пришла обида: Вадим не пришел предупредить её об опасности. Не умея еще точно выражать свои мысли, Кира почувствовала, что в гостиной Вадим предал ее дважды. Он не заступился за нее, когда Князев сравнил Киру с многими девочками в жизни Вадима, и – сейчас. Но главное – он предал себя!  

            Кира выскользнула из комнаты и на цыпочках прокралась в прихожую. В рассветном полумраке она осторожно натянула болоньевые сапоги и пуховик. Тут она с ужасом обнаружила, что железная дверь заперта на ключ, а ключа в двери нет. Рядом тихонько звякнул метал. Кира испуганно обернулась. Вадима стоял в куртке и кроссовках.

– Мобильник нужен? – прошептал он и впихнул в ладонь девочки ее зарядник и телефон. Озираясь и стараясь не шуметь, повернул ключ в замке и осторожно открыл двери.

            Кира изо всех сил обняла мальчик и чмокнула его в подбородок.

– Отцепись ты, малая! Двигай, пока не проснулся…

            Тут мягко щелкнул включатель. Дети замерли. Князев по армейской привычке в семейных трусах и футболке спросонья щурился на них и почесывал живот.

– Не опоздай на занятия, – неодобрительно сказал Князев и добавил Кире. – Деду передай, я узнаю, что можно сделать.

            Коржинев довез Киру на маршрутке до метро. Пересел с ней в центре и посадил в вагон. В далекое Царицыно не поехал, чтобы не опоздать в школу.

– Дальше просто. Езжай по прямой. Слушай названия станций. Не маленькая! – сказал он.

            Но Кира ошиблась и вышла на две остановки раньше. У входа назад на станцию ее остановил полицейский – девочка не знала, как пользоваться карточкой метро.

 

 

    

На следующее утро Киру отвезли на обследование в детское отделение городской больницы, в палату для детей, направленных на медико-педагогическую комиссию. Комиссии вменялось подтвердить психическое заболевание ребенка, склонного к побегам.   

С Кирой лежали еще две умственно-отсталые первоклассницы – их переводили в класс коррекции, – кроме них, девочка олигофрен и девочка, которая в семь лет писалась в постель. В соседней комнате лежал девятилетний садист: он откручивал, забавы ради, бошки голубям. Киру нарядили в пижаму с короткими рукавами и оставили в палате до завтра. Предварительный диагноз, шизофрения, был очевиден, поэтому девочку не спешил осматривать лечащий врач.

К счастью, Кира не успела понять, что ее не только лишили дома, но едва не записали в малолетние идиоты. Девочка сбежала во второй раз!

Позже обескураженный психиатр высказал мнение, что только шизофреник мог так хладнокровно улизнуть из отделения. В сестринской Кира скинула уродливые пижамные штаны колоколами на коленках. Надела пуховик и сапоги десятилетней дочки медсестры – девочку не на кого было оставить дома, поэтому мать забрала ее на смену. И ушла. Более того, кухарка детдома видела, как ребенок в колготках и тесной куртке, прочапал через черный ход и кухню, а, спустя минут пятнадцать, переодевшись, и с гитарой в парусиновом чехле девочка той же дорогой ушла.

            Кире повезло! Никто, кроме педагога ее группы, и директора детдома не знал, что девочка в больнице. Прочие решили, что новенькую еще не определили в школу, и она слоняется без дела. У Киры даже не было времени позвонить Вадиму.

            Из всего путешествия Кира запомнила страх – только бы не заблудиться!

            На платформу Кира шмыгнула за «зайцами» через лаз в заборе с торчащими клыками арматуры. Затем, обняв гитару, втиснулась в тамбур электрички. Мужчины – Кира видела лишь джинсовые ноги – негромко матерясь, растолкали ворчавшую, не выспавшуюся толпу, и усадили щуплую девчушку на скамейку к бабке с тележкой.

            Кира вышла там, где высыпали все. Дядька, кто подсадил ее к старухе, провел Кирюху через турникет метро. Поехали туда, куда катило большинство народа. В вагоне девушка с айфоном на вопрос: «Где Курский?» – сказала Кире: «Выходи со мной».

            На вокзале Кира снова схитрила. Попросила толстую тетю с пакетом провести ее к платформе пригородных поездов и взяла ее за руку, будто они вместе. На платформу, сняв куртку, протиснулась через решетки ограждения.

Большинство взрослых, усвоила Кира, помогут, если им это ничего не стоит. Главное честно сказать, что тебе надо. Ну, может, немножко схитрить!

Какие-то парни, докуривая на ходу, бежали к электричке.

– Электричка в Энск? – крикнула им Кира.

– Запрыгивай. Другая будет через два часа.

            Быть может, если бы не парни, Кира не доехала вообще!

Вагон был наполовину пуст. До Энска оказалось с час езды. Девочка воткнула вакуумные наушники и уставилась в окно. Тут белобрысый подросток лет четырнадцати с личиком карлика и пачкой сигарет в нагрудном кармане лениво спросил: «Чё слушаешь?» На шее у него змеился вытатуированный гад.

– Сборник. Kavabanga, Dramma, Kof, Lok-Dog, Kolibri, DEPO, Rem digga, Dabster, Skrilles.

Приятель подростка, лет семнадцати, с густой начесанной на серые глаза челкой и в рваных по моде джинсах,  скрестив костлявые ноги под скамейкой, лопнул пузырем резинки и спроси: – Билет есть?

– Нет.

– Тогда делай ноги! Ревизоры!

            Кира не знала, кто такие ревизоры, но метнулась за парнями в тамбур. Оттуда на платформу и в другой вагон с полудюжиной таких же, как она «зайцев». Тогда по праву «спасителей» парни пристали к Кире, чтобы она сбацала им на гитаре. Поняв, что не отвяжутся, Кира расчехлила инструмент и подстроила басовые струны. Взяла несколько аккордов и запела «песню про маму» негромким уверенным голосом. Когда Кира запела второй куплет, следом третий, длинный перестал жевать. Нахальный прищур сменило изумленье. Парни переглянулись. «Ни фига себе!»

            На остановке вошли люди. Одни, обшаривая взглядами пустые места, враждебно косились на «попрошаек». Другие подсаживались ближе. Кто-то дал девочке пару яблок. Другой – горсть монпансье и пятьдесят рублей.

Белобрысый запихнул деньги себе в карман. Конфеты высыпал Кире. Он так увлекся, что поздно заметил в проходе двух ментов в бушлатах. Кира онемела от ужаса. На этом ее возвращение домой могло закончиться. Но вышло иначе.

Детина лет тридцати пяти с пузцом и дубинкой на запястье, назвал длинного – Корзун. Второго, с гадом на шее – Юхневич. Спросил: «Чья девочка?»

– Она с нами! – отбрехался белобрысый.

            Быть может «с нами» «прокатило», если б напарник, помоложе, в зимней шапке набекрень, что-то не прошептал детине. «Ориентировка была», – пожал плечами молодой.

– Девочка, ты из детдома сбежала? Тебя, как зовут?– спросил детина.

            Кира назвалась. Корзун и Юхневич с любопытством уставились на нее. Когда же полицейские решили везти Киру в Энск, белобрысый схватил ее за руку.

– В другой раз спросишь на вокзале у сявок Кирзу и Юшку. Сама не пой.

            Парни нырнули мимо ментов и смылись. Киру провели в головной вагон.

Быть может, Киру отправили бы в приемник-распределитель. Или в детдом. И получилось бы так, что парни, уговорив девочку спеть, подвели ее. Но Киру доставили в линейный отдел, усадили на стул напротив дежурки, и …забыли о ней.

В обед, как по команде участок обезлюдил. Каратая время, Кира расчехлила гитару. Взяла пару аккордов – в пустом помещении инструмент зазвучал гулко. Кира тихонько запела, уткнувшись ухом в деку. Одну песню за другой, следя, чтобы не ошибиться. Все ноты она взяла чисто! Довольная, Кира вздохнула и выпрямилась.

Из-за стекла дежурки и из открытой двери на нее смотрели с дюжину теть и дядь в форме. Одна некрасивая тетя с большой звездой на погоне высморкалась в платок. Дядя с двумя большими звездами отхлебнул из чашки и спросил: – Ты чья, певунья?

Через железные двери девочку отвели в кабинет, усадила за стол. Принесли конфеты и цветные карандаши. Позвонили деду. Тот примчался на такси. Затем по распоряжению начальства попутная патрульная машина увезла Бариновых домой.

Когда девочка уехала, в отделе вспомнили историю с опекой. Публикации в газете. Решили: «Без интереса намертво не вцепятся в ребенка! Московские дела! Им надо, пусть хлопочут!» «Девочку с гитарой» запомнили.  

Между тем, Кира едва выскочила из патрульной машины, как со скамейки, охая и припадая на больную ногу, заспешила Татьяна Дмитриевна, уже ждавшая внучку.

Кира вскрикнула: – Бабушка! – так пронзительно и жалко, что с канализационного люка от накрошенной булки вспорхнули голуби, а мужики, лупившиеся в домино на плешивом пригорке, потянули шеи к подъезду.

            Бабушка прижала внучку навек. И Кира разревелась. Она ревела за все дни страха среди чужих людей. За впечатления, в которых надо была разбираться без подсказок. От обиды на то, что ее увезли! С Кирой плакала бабушка.

– Ну, че, суки, сладили с девчушкой? – подошел к полицейской «канарейке» алкоголик Нардов. Машину окружили соседи: мужики, бабы, старухи, дети. Люди знали историю Бариновых, и поругивали патруль.

– Делай людям добро! – процедил офицер. – Поехали отсюда!

            «Канарейка», осторожно протиснулась через толчею и рванула. Бариновы пошли в подъезд. Соседи разошлись. Люди были уверены, что отбили ребенка у власти. 

            Тем же вечером Коля увез старика и Киру в Скурыгино.