Комментарий | 0

Ильин день (5)

 
 
17
 
Побег Киры окончательно запутал дело. Девочка жила в деревне. В школу не ходила. Документы ее остались в Райске. Полиция Энска искать девочку не спешила: мать Гаева, начальника местной полиции, была соседкой Бариновых. Еще капитаном Гаев здоровался с маленькой Кирой за руку и покупал ей чипсы. Получив ориентировку, патрульный экипаж съездил на квартиру Бариновых и в село, и доложил, что девочка на месте: у полицейских были свои дети – они сочувствовали старикам и без приказа Гаева не трогали ребенка. А Гаев ждал. Гряли большие перемены.
В марте за день до внесения предложения о кандидатах президенту прежний губернатор обратился к Путину и в высший совет партии с просьбой не рассматривать его кандидатуру на следующий срок. Гудели, будто Громову припомнили прошлогодний тридцатитрехпроцентный провал области на выборах в Думу и воровство в его команде, даже по российским меркам, отчаянно безобразное.
 В окружении главы шептались, что на совещании у нового губернатора, «сам», глядя в сторону Сухомлинова, прокартавил: «надо работать, а не заниматься самопиаром».
Откуда ветер дул, понятно. Энская администрация учредила новый телеканал. Помощник Сухомлинова, Задорожный вздумал пропиарить шефа на областном телевидении. Отснятые о Сухомлинове ролики завернули, а наверх капнули, мол, «лезут не по чину». К прочему Задорожный убедил Сухомлинова вбить в бюджет района «деньги налогоплательщиков!» на газету районной администрации. Новая же газетенка, для миноблпечати, щипавшего со своих агентств, была, как красная тряпка. Крымова живописала замминистра провокацию с газетой. Главе припомнили охотничий домик: из федеральной собственности переведенный в муниципальную. Припомнили торговлю землей! Даром, что все торгуют. Припомнили Бариновых. Без помощи администрации опеке сляпать дело было трудно. Сашу дожимала Крымова. В газете вышел новый материал о Бариновых. В статье суд расписали, как расправу над ребенком. «Старый Энск», бывшая «Энская правда», тему подхватил, напечатал фельетон «Правосудие по Энски». Чиновная челядь решила: Сухомлинову не дадут доработать даже тот год, которые потребуются новому хозяину области, чтобы сменить в районах людей своего предшественника.
Как многие самодуры, Сухомлинов брякнул: «Еще поборемся!» И даже друг Ипатов сказал ему: «Мудак ты, Саня! Хоть уйдешь красиво!»
           Дело Бариновых становилось слишком громким: тихонько завершить его в пользу стариков было нельзя по той же причине, по какой его начали: чтобы вернуть девочку домой, нужно было нарушить закон! К прочему хитрый еврей Найман в темных углах юридического закулисья плел свои сети. Ссориться с членом думского комитета Марковым в министерстве не хотели.
Заступиться за Киру попробовал Князев. Сдержал слово, данное Бариновым!
Через посредников генерал выяснил, что судьбой Киры занимается агентство, директором которого числилась жена Сарнова. Чтобы прекратить дело об усыновлении ребенка заграницей, нужно было вернуть заказчику деньги – «усыновители», якобы, желали удочерить именно Киру, больше никого. Как человек искушенный, Князев понимал: уловка с удочерением «именно Киры» – банальное вымогательство денег. Понимал он, так же, что ушлых деляг из опеки прокуратурой и судом не напугаешь: к тому времени, пока дело возбудят, проверят, – девочка окажется заграницей. Словом, надо заплатить, чтоб чиновники отвязались от Бариновых.
Князеву было неловко объяснять это старикам. Но без заступничества генерала с Бариновыми в министерстве вообще бы не стали разговаривать. Князев позвонил Евгению Константиновичу и назвал номер телефона «нужного человека». Что мог, генерал сделал. Не подымать же десантные дивизии походом на чиновников Москвы!
«Нужным человеком» оказался Сарнов: мзду он не доверял никому.
Сарнов дважды назначал Баринову встречу. Первый раз, чтобы назвать сумму. Второй раз, чтобы получить деньги. Каждый раз Евгений Константинович один – обязательное условие – тащился на автобусе в Москву, затем на метро в центр города. Толкаться в пробках на окраину столицы и обратно чиновник ленился.  
Во внедорожнике у Тульской Сарнов пересчитал наличку. Баринов привез все деньги, которые они с Таней собрали – не стесняясь, вынул их из подштанников: боялся, что дорогой украдут. Сердце старика захлебывалось гневом: Кирюху перепродавали, как товар! Баринов ненавидел серое пальто чиновника, его маленькие ладошки, ловко щупавшие деньги, сытый алчный взгляд, приторную «вонь» одеколона…
Но молчал! Накануне он выговорился Тане. Про время, про страну, про упырей…
Сарнов запихнул деньги в карман.
– Теперь надо решить вопрос с Энской опекой.
– Как так? Я ведь только, что отдал деньги!
– Евгений Константинович, – мягко возразил чиновник, – сейчас мы вернули долг людям, которые заплатили. Детский дом, документы, медицинская справка – следующий этап. Не переживайте – все вопросы решаемы! – чиновник масляно улыбнулся Баринову.
– Как вас, упырей, земля носит! – старик задохнулся от возмущения. – У нас больше нет…
– Я вас не тороплю.
            На улице у Баринова прихватило сердце. Он проглотил валидол и доковылял к метро – подыхать ему было нельзя.
            Но Сарнов не думал возвращать долги. Чтобы не потерять клиента, надо было скорее выдергивать Киру из Энска. Старикам можно соврать, что деньги передали слишком поздно, решил чиновник. Или денег не хватило. Не побегут же они жаловаться!
            Чиновник позвонил Гладышевой. Намекнул на полученный ею «конверт» и потребовал, чтобы девочку привезли в детдом. «Нам еще с вами работать!»
            Пожаловаться мужу Гладышева не могла – ей себя-то было противно. Тогда Вера Андреевна, исполняя решение суда, подрядила офицера полиции, который дважды забирал Киру. Вдвоем по весенней хляби прикатили на жигулях в Скурыгино.
            Время подгадали верно. Была середина недели. Люди на работе. Коле дозвониться Баринов не смог: Кривцов на самосвале развозил щебенку. Лиде тоже. Баринов со слегой погнался за поддонком в форме, –  тот уводил за руку, не сопротивлявшуюся Киру, – и свалился на лавку у дома с сердечным приступом.
            Баринов успел лишь позвонить Тане.
            Позже соседи вспоминали, как Татьяна в домашнем халате – забыла переодеться – укатила на такси. Пассажиры на перроне  наблюдали за безумной старухой: припадая на больную ногу, она ковыляла к кассам, в подземный переход, обратно – кого-то выискивала, пока не завалилась в том же переходе. Фельдшер скорой помощи узнала Татьяну Дмитриевну и отправила ее в реанимацию. Первые слова бабушки, после того, как она пришла в себя, были: «Где Кирюха?»
            А Кирюха, спустя час, после того, как увезли бабушку, с той же станции ехала на электричке в Москву. Из опеки к поезду Гладышеву, Кузякину и Киру доставил офицер. В дорогу растерянная девочка успела захватить лишь гитару.
            Вначале мая почки набухли. Деревья стояли еще голые, словно ждали, когда запоздавшая весна, бесповоротно погонит на север последний ночной холод.
            Утренняя толчея в Москву закончилась. Дачники и студенты на сессии косились на грудастую даму с высокой прической и в жакете. Не по-здешнему ухоженная, она смотрелась чужой в джинсево-болоньевой  толпе. 
Гладышева видела девочку второй раз в жизни. В полупустой электричке Кира воткнула неизменные наушники от телефона и смотрела в окно.
– Такого ребенка еще поискать, – не сдержалась Гладышева. Ей было досадно, что она вляпалась в эту историю, и теперь едет черти, куда и черти, зачем в заплеванном гадюшнике. Если бы Кира пристыженная выслушала нотации, Гладышева бы успокоилась. Но Кира слушала музыку и дрыгала ногой.
– Яичко будешь? – полнощекая Кузякина протянула Кире очищенное яйцо. Девочка отказалась. Тогда Кузякина надкусила белок.
– Вам не стыдно? – сорвалась на ней Гладышева.
– За что мне должно быть стыдно? – изумилась женщина. Злость на чопорную барыню и жалость к ребенку, а еще то, что Кузякину заставили ехать, чтобы Гладышевой было не так совестно совершать подлость, перебили страх и чинопочитание. – По вашей милости я второй раз везу девочку. А командировочные мне не платят. Подумаешь, справки нет! Хорошая девочка! Из приличной семьи! Умница! Отличница! На гитаре играет! А, что теперь? С зимы ребенок в школу не ходит! Из-за ваших с Сарновым делишек! Кто ее аттестовывать будет? Вы?
            Кузякина сердито отвернулась, дожевывая яйцо. Мрачная Гладышева тоже отвернулась. Она покосилась на девочку. Кира отщипнула у Кузякиной булку с изюмом. Запила хлеб «кока-колой» и болтала ногой. «Дрянь!» – раздраженно подумала Гладышева о девочке …и о взбунтовавшейся сотруднице.
            На вокзале у табло Кира попросилась в туалет. Задрав голову, Кузякина читала расписание поездов в Энск и, словно, не слышала «распоряжения» проводить ребенка.
– Отменили! Ближайшая вечером! Народищу будет прорва! – сказала она.
Недовольная Гладышева сама повела Киру. В туалете Вере Андреевне приспичило. – Стой здесь, – важно сказала она, но не решилась доверить ребенку дорогую сумочку. 
            Вера Андреевна долго громоздилась, чтобы не испачкаться. Выбравшись из тесной кабинки, девочку возле умывальников она не нашла.   
Гладышева метнулась к Кузякиной! К туалету! Девочки нигде не было!
– Что вы стоите? – взвизгнула Гладышева. – Что-то надо делать!
– Что делать? Идите в полицию! Заявляйте о побеге!
Она едва сдержала ехидную ухмылку, представляя, как под смешки, в сотый раз повторяет в администрации рассказ о том, как «генеральша проссала» ребенка.
 
 
18
 
            Кира догадалась, что в детдом ей нельзя. Но и домой – тоже! К Вадиму ехать далеко. Не зная, что делать, она подошла к первой продуктовой палатке в ряду на привокзальной площади, и в окошко спросила Юшку или Кирзу. Подозрительный «глаз» из полумрака промямлил, что таких не знает.
Между ларьками в бетонном заборе Кира увидела щель. За забором можно было пересидеть до вечера. Кира решила вернуться в Энск вечером в толпе пассажиров. Оттуда добраться до Скурыгино. Спрятаться у соседа дяди Толи Чемодана, школьного друга мамы, а потом сообщить дедушке, чтобы он не волновался.
            Кира сняла гитару и примерилась к дыре, когда ее ухватили за рукав пуховика.
– Здорово, малая! Опять дернула? – Юшка ухмылялся, засунув руки в карманы джинсовки. Кира обрадовалась ему, как брату. – Тебе пересидеть надо? – сказал Юшка, выслушав. – Баба с дедом не обосруться? Тогда пошли.
            Полицейский патруль подозрительно посмотрел на детей. Те с площади попетляли дворами, проехали на трамвае, и вышли у серой общаги. Через черный ход с пластиковой дверью поднялись по замусоренной лестнице на пятый этаж. Пахло свежей краской. Обернувшись на Юшку, девочка увидела, что у него странно блестят глаза.
– Я думал о тебе, – сказал Юшка.
– Я тоже вас с Кирзой вспоминала, – вежливо соврала Кира.
Она не успела опомниться, как подросток придавил ее к стене – гитара на плече загудела от удара – и навалился на девочку, дыша в лицо тухлым сигаретным перегаром.
– Пусти! – Кира испугалась. Она схватила Юшку за мизинец и большой палец и тянула изо всех сил. Но мерзкая ладонь, как огромный слизняк, сползла под колготки. Кира зажмурилась. Хотела укусить Юшку за щеку. Тот увернулся.
– Обросла! Нежная, как шелк!
Трясясь, как в лихорадке, Юшка задрал юбку и сдернул колготки Киры до колен. Мучаясь от стыда, девочка боролась с руками, елозившими между ног, по голой попе. Сильный Юшка развернул девочку к стене. Кира почувствовало на бедре что-то мерзкое. От безысходности она зажмурилась, готовая к неминуемой смерти.
Тут потные тиски сорвались с бедер, и за спиной девочки внизу на лестнице что-то мокро шлепнулось. Кира обернулась. Юшка со спущенными до щиколоток джинсами барахтался на полу, а верзила в спортивных штанах пинал его по морде и между ног. Кире хотелось рыдать, но она, ни за что не заплакала бы перед белобрысым поддонком.
            Когда Юшка затих, Кира узнала в верзиле Кирзу. Его рысьи глаза зло сузились.
–  Обкурился, пидор! Здорово, малая! Пошли!
            Кира, словно в обмороке, натянула одежду и послушно поплелась за парнем.
            В таком же полуобмороке она очутилась в комнате с одним окном и четырьмя кроватями. Здесь полдюжины оборванцев доедали хлеб с колбасой, нарубленной кусками.
– Хватит жрать. Пшли работать! – сказал Кирза, и дети, словно тени, потянулись к двери, распихивая колбасу в карманы, и не обращая внимания на «новенькую».
В жутком мороке Кира видела, как вернулся избитый Юшка, и, затравленно вытер окровавленную морду простыней. Гад на его шее целился Юшке в кадык.
– Еще раз тронешь, выпущу кишки! – зло выдавил Кирза. – Отвезешь ее домой.  
– Я не пое-е-еду-у-у! С ни-и-им! – проныла Кира и ее прорвало: как наваждение, гадкие ладони обшаривали ее, и волны омерзения перекатывалась от пяток до макушки. Девочка провыла что-то про бабушку и дедушку, про то, что летом пойдет работать на почту, чтобы заработать билеты и увезти их, и не могла понять, что плохого сделала Юшке. Она выла, пока Кирза не впихнул ей в руку литровку «пепси-колы». Лишь отхлебнув теплой жижи, Кира успокоилась.
            …Кирза думать забыл о девочке в электричке, когда позвонил Юшка и сказал, что их ищет «малая с гитарой». Парни присматривали за малолетними попрошайками у вокзала, на станциях и в электричках. Долю отдавали старшим. В семнадцать лет Кирза родителей не помнил. После смерти бабушки, на грузовом самолете сбежал из Магадана в Москву. Воровал. Бичевал. Его ловили, били, судили. В драке Кирза порезал цыгана и доказал старшим право работать на отвоеванных точках. Он никого не боялся.     
Юшка сбежал от отчима. Чтобы выжить, он собирал грибы, ловил рыбу, на рынках грузил коробки. Там торговцы ему сломали ребра и отбили почки. Кирза забрал его к себе. За это Юшка был предан другу. Он имел слабость: курил – спайсы. Накурившись – лез на баб. Поэтому Кирза на всякий случай вышел встретить гостью...
В свою бригаду Кирза детей силой не тащил. А взяв их, заставлял работать. Платил в общаге коменданту за две комнатушки: в одной – жил сам, в другой селил детей, всех скопом: это было лучше, чем им тусить по чердакам.
Если бы Кира знала, что тысячи таких же, как она, беглянок по всей России, никогда не добираются домой, попадая к Юшкам, она не искала его. Но девочке снова повезло: бабушка Кирзы, дочь сосланных, учила его музыке, и в электричке парня тронула игра Киры. Наивность ребенка, еще не знавшего страха и доверявшего людям, пробудили в сердце Кирзы братское чувство к девочке. Застав на лестнице несчастного ребенка, Кирза чудом не прибил Юшку…   
Кира поняла, что говорят о ней, когда Юшка зашипел: «На ее гитаре мы кучу бабок напоем!» – а Кирза в полголоса отрезал: «Нет! Домой поедет! Из-за нее спалимся!»
Тут в комнату вошел чернявый дядька, с прилизанным зачесом и в лакированных штиблетах. Его усики торчком, напоминали усики крысы. Он за руку поздоровался с парнями. Спросил о девочке. Кирза ответил.
– Почему не будет работать? – дядька придвинул стул и сел на него верхом.
– В прошлый раз ее менты свинтили. Значит ищут. За нее впрягутся.     
О Кире говорили, словно о полезной вещи, решая, как ее лучше употребить. Девочка обняла гитару и поджала под стулом ноги, как котенок лапки, готовая бежать. Она догадалась, кого ей надо бояться, потому, как готовно улыбался дядьке Юшка и, как неприязненно отвечал ему Кирза. Услышав «разберемся завтра», Кира решила, что ее отсюда не выпустят. Но Кирза грубо сказал: – Цыган, на базаре будешь возвращать щенков за вознагражденье. Кому надо я докажу, что за нее впрягутся!
– Сейчас у меня дела. Я через час приеду, – опасливо сказал Цыган. Он был у старших на подхвате, и, тщеславный выскочка – любил пускать пыль в глаза.   
– Кирза, он старшим капнет, – осторожно проговорил белобрысый, когда Цыган ушел.
            Кирза натянул джинсы, не стесняясь своих худых ляжек. Застегнул кожанку.
– Поехали, глянем, что делает Кривой и Белка. Малая, ты с нами. А то снова вляпаешься.
Юшка спорить не стал. С кровавыми тампонами в ноздрях и вздутой переносицей он смотрелся жутко.
Потом они спускались по лестнице – Кира шла между парнями, как под конвоем. Затем, Юшка велел ей «драпать» через главный вход – они нырнули под турникет, гриф гитары стукнулся о железяку. Лишь у метро Кира заметила, что Кирза отстал. «Во дворе «трет» с Цыганом за тебя!» На вокзал не поехали. «Там тебя будут искать…»
Кире казалось, что она в детской страшилке: лишь утром она прыгала в Скурыгино через скакалку, а теперь бегала по жуткой Москве с гадким Юшкой. Девочка хотела скорее вернуться домой и спрятаться от людей в погребе. Но дом был далеко!
Лишь когда в Царицыно их догнал Кирза, и они поехали на электричке, Кира, глядя в окно, решила, что в мире хороших людей больше, иначе ее давно бы поймали.
            Затем в П. перекусывали на вокзале. Кира ковыряла сухую картошку фри и котлету, что ей купил Кирза, и исподлобья смотрела, как в углу через стол Юшка отвесил затрещины похожим мальчику и девочке с печальными глазами. Как все дети из бригады Кирзы, родственники были в рванье не по размеру. Кира предположила, что так, должно быть, больше подают. Кирза вытянул ноги под столом и лениво жевал резинку.
            Еще из впечатлений дня она запомнила, что такое «свисток», который из нее хотел сделать Цыган, и про который Юшке сказал Кирза, когда догнал их.
– Это та, кто сосет, – глаза Юшки блеснули, но Кирза пнул его, чтоб придержал язык.
– Кирза, ты к нам приедешь? – по пути спросила Кира. – Бабушка будет рада.  
– Лучше сыграй че-нибудь. Бабки за дорогу отобьем!
            Кирза грустно улыбнулся. Гад из-под ворота Юшки весело зевал.
Тогда-то Киру привели в отдел вторично. Оттуда она позвонила старикам.
Дома, одетый по-походному, в ветровку и кепку, с рюкзаком хлопотал дед. Днем он «на подписку» забрал из больницы жену. На кухне Татьяна Дмитриевна все еще болезненно-бледная укладывала в мешок крупы, макароны, палки сухой колбасы, соль и сахар. От усталости и впечатлений дня Кира не могла радоваться. Она обняла бабушку. Бабушка чмокнула и легонько оттолкнула внучку, чтобы успеть собраться до приезда племянницы. Киру старики решили охранять вместе.
 
 
19
       
            Перед летом в Скурыгино на старой иномарке приехал патлатый чернобородый мужик в джинсах. С ним в грузовике трое загорелых рабочих. Из кузова они осторожно вынесли дубовый крест и забетонировали его на пустыре, на месте бывшей церкви. Прохожему на вопрос мужик рассказал, что тут будет храм Ильи Пророка. Мужиком оказался новый благочинный отец Александр.
            Весть о восстановлении храма разнеслась по округе. Скурыгинские решили: о церкви позаботился земляк, Мишка Ипатов, временно исполняющий обязанности главы.
Районка написала, что благочинный исколесил округу, по справочнику краеведа Прокина разыскивая брошенные церкви; где фундамент храма в траве нашел, где стены кирпичные, как мясо с ободранной кожей. Составил план. Отвез план в администрацию. Инициативу поддержали. После публикации в «Сегодня», о скурыгинском кресте рассказало местное телевидение, написали конкуренты районки.
            Селяне решили: ежегодный сход соберут у будущего храма.
О празднике совещались в районе. Рассудили так. Впереди выборы! Закладка новой церкви – это голоса избирателей. В области инициативу одобрили. Привезли буфет. Натянули гирлянды цветных шаров.
            На Ильин день с утра зарядил дождь. Отпели молебен. Окропили место святой водой. Службу вел отец Александр. В праздничных одеждах. С дьяками. Молебен снимало областное и местное телевидение. Газетчики, пригибаясь, как пехотинцы, сновали среди зонтиков, сверкали вспышками фотоаппаратов.
Приехал Ипатов со свитой. Земляки заметили – покруглел! Шутили: «Набирает начальственный вес!» «Мишаня», как называли его односельчане, держался просто, жался к своим. Но «жаться» мешала свита – выдавливала вперед. 
В толпе Ипатов заметил родную тетку Тамару, старосту села. В золотых сережках и в прозрачном дождевике. Кивнул племяннику тезке. Соседям. Те дымили в кружок под зонтами и в ветровках. Косились на главу. Гадали: останется пить водку, или нет?    
Лишь закруглили митинг, как выглянуло солнце. Деревья, кусты и траву, словно, облили подсолнечным маслом. Мужики уже сдвигали столы и вкапывали лавки. «Москвичи», дети и внуки скурыгинских, приезжавшие с семьями на лето, помогали. Женщины расстелили клеенки, носили из домов еду. Дружно, не считаясь – храм в селе закладывают раз в жизни! Дети мешались под ногами, одурело бегая на воле.
Ипатов, отправив свиту, остался. Отец Александр уехал. Ему было нужно еще в два места.
Приземистый с калмыцким лицом Толя Иванов, ветеран афганец, и племянник Ипатова, здоровый парень, гнувший щепотью железную пятирублевку, перекуривали с главой. К троим подошел Тимофей Ребров в глаженой сорочке и начищенных штиблетах. Отряхнул брюки от водяной пыли, что рассыпал ветер с векового тополя. Тимофей с женой  единственный в селе держал коров. Продавал парное молоко дачникам.
– Большое дело ты, Мишаня, сделал, – похвалил Ребров. – Церковь строишь.
– Я-то причем? Отцу Александру спасибо…
            Мужики деликатно помолчали, мол, правильно не выпячиваешься.
            Наконец, самые смелые, полезли через лавки за стол. За ними другие. Расселись.
            Ипатов, как не уговаривали, сел с краю к своими – Реброву, Иванову, племяшу...
Тетка Тамара встала с разовым стаканом. Поблагодарила власти и селян.  Выпили за праздник. Загалдели. Дальше «приобщались» группками, не следя за общим весельем. Уже доносились пьяные матюги и вслед матюгам окрики, чтобы не поганили святой праздник. Первым нажрался Ребров. Облокотившись о стол, он жевал капусту, быстро, как кролик, и с красной рожей искал до кого бы домотаться. Домотался до Ипатова: – Голосуйте за Мишаню – нашего Ипатова! Нового главу района – парня зае…атого!
Реброва увела жена. «Корова буферистая!»
            Про Реброва, было, забыли, когда Иванов вдруг снова завел: – Обгадили, Мишаня, власть! Тебя, значит! – он посмеивался в усы. – А знаешь, за что?
            Ипатов оперся о стол, чтобы уйти. Он не терпел пьяное панибратство.
– Не спеши, Мишаня! Куда тебе спешить? Не я, так другой тебе скажет. Не любят вас, потому что народ у вас – дурак! Отняли вы с Сухомлиновым девчушку у стариков! Да только не подчинились вам люди! Не отдали девочку! Как будто нет вас! И что ты с людьми поделаешь? Вот и думай, что ты за власть! Кто из нас дурак!
– Какую девочку? – Ипатов нахмурился.
– Бариновых внучку! Вон они идут! – подбородком показала жена Иванова Наталья.
К гулянью подходил сухощавый старик в ветровке, а с ним под руку женщина с палкой и голенастая девочка-подросток. За лето Кира вытянулась. Щеки ее округлились. Она что-то сказала бабушке и весело запрыгала к девочкам на лужайке.
Глава вспомнил историю Бариновых.
– Дело передали в областной суд, – сказала он Иванову.
            Но Иванов уже крикнул: – Дядя Женя! Иди сюда! – и зазывал жестами.
            Ипатов выбрался из-за стола. Подошел к Баринову. Тот перелез через лавку. Поздоровались. В глаза чиновнику не смотрел. Натерпелся!
– Дядь Жень, ты извини. Я чем смогу. Суд то когда? – спросил Ипатов.
– Скоро.
Поговорили о РОНО, о том, что Киру аттестовали, и Баринов пошел к жене.
            Застучала «музыка». Пошли танцевать, неистово выламывая русский перепляс, знакомый ныне лишь по фильмам. Ипатов, размякший от водки, поискал глазами голенастую девочку. Но все дети на лужайке казались главе голенастыми. 
Он спустился к пруду, где потише, и набрал номер начальника полиции Гаева.
– Как там у тебя, Сергей Иванович? Порядок? – спросил Ипатов.
– Порядок. Ты в Скурыгино?
– В Скурыгино. Девочку нашли? Баринову.
– Чего ее искать? Она со стариками в деревне.
– Хреново ищите, товарищ подполковник! Устное замечание вам!
– Есть устное замечание!  – Гаев засмеялся. – Тут опять Гладышева звонила…
– Пошла она! – Глава выругался и, отдуваясь на подъеме, пошел к людям.
Тетка Тамара от стола уже ревниво выискивала Ипатова глазами.
 
 
20
 
            Разговор за праздничным столом, показался бы пустяком, если бы ни правота слов Иванова – после того, как опека выкрала Киру, жители села ополчились на власть и ревностно оберегали девочку от чужих. Соседи настороженно провожали незнакомые машины, катившие к дому Бариновых. На ночь спускали собак. Ментов на «бобиках» встречали враждебно. Те появились в селе лишь дважды и то на вызов по поводу пьяной драки и стрельбы очередями – развлекались сами же менты на дачах.
Между тем, Найман подготовил документы, справки. Об отличной успеваемости Киры до вмешательства опеки и неудовлетворительных отметках девочки – после; о регулярных побегах и скверном присмотре в детдоме; о…
Словом, одно лишь имя Анатолия Евгеньевича Маркова члена думского комитета РФ по природным ресурсам, природопользованию и экологии, его имя в шахматах и в мире, не вызывало сомнений – опека с треском проиграет дело.
К прочему, врач функциональной диагностики Круглов, уходя на пенсию, выписал Баринову справку «о положительной динамике болезни». Справку приобщили к делу.  
Сарнов потребовал от Гладышевой немедленно отправить девочку в детдом. Вера Андреевна сказала, что не может исполнить приказ. Сарнов связался через министерство с администрацией района, толковал про «закон» и решение суда. Наряд ППС отчитался: «В квартире не открывают». «Ловить» девочку в деревне никто не собирался.
Сарнову посоветовали ждать нового решения суда. Он про себя клял упрямую провинцию и ее тупых чиновников, и сетовал коллегам и дома, что в этой бандитской стране законы никогда не заработают, покуда никто не почитает власть.  
Найман позвонил Баринову и сообщил, что все готово, вначале августа надо явиться в суд.
Накануне заседания Евгений Константинович приехал из деревни в квартиру, чтобы с утра поспеть на московскую электричку. Поздно вечером ему позвонил помощник Наймана и сообщил, что адвоката с инсультом увезли в Боткинскую больницу.
Назавтра Баринов на заседание не поехал. Помощник Наймана в суматохе не предоставил в суд справку о болезни адвоката. Суд иск к опеке не удовлетворил из-за неявки истца по неуважительной причине.
Адвокаты опеки немедленно потребовали провести повторное обследование здоровья старика. Гладышева ушла на больничный. В администрации района министерских отправляли в опеку. Возникла патовая ситуация, от которой хуже было только Кире – в родном городе без документов прав у нее было меньше, чем у кошки.  
В конце августа зарядили дожди, словно мокрую серую марлю таскали по небу. 
Баринов сходил к директору Кириной школы. Директор разволновался:
– Лето прошло! Что же вы? Киру мы аттестовали, потому что три четверти она училась у нас. А сейчас меня из-за вас уволят. Решайте с опекой.
             Но куда бы ни тыкалась мысль старика, всюду был тупик. Найман болел. Будет ли фонд помогать Бариновым – не известно. Идти не к кому. Просить некого.
– Женя, где ты ходишь? – встретила его Татьяна Дмитриевна. – Сейчас приедет Лида. Она все объяснит.
            Приехав, Лида заявила: – Дядя Женя, завтра в больницу приедет губернатор. Бери все документы. Попробуем к нему.
            Баринов отмахнулся. Лида схватила его за рукав: – Не выступай! Шанс из миллиона. У иных такого нет! Придешь с утра. Потом все входы перекроют…
            Баринов был готов просить за Кирюху, кого угодно! Он согласился.
            В десять утра Евгений Константинович вышел из дома с картонной папкой. В папку под документы Таня сложила школьные грамоты Киры и почетные – Наташи.
На улице Баринов запихнул в карман орден Труда и медали. Стеснялся надевать. Решил: нацепит их в больнице.
            Старик пошел не к центральному входу, как велела Лида, а через ворота и пустырь, к пожарному. Там ходили сотрудники больницы. Там прежде Баринов ходил к дочери.
            Лишь открыв двери с тугим доводчиком и оказавшись у лестницы, Баринов хватился – не туда! Засуетился. Но вспомнил, что времени еще много и перевел дух.
            Евгений Константинович достал награды. Толкнул двери и нырнул в распахнутую створку. Рослый мужчина в костюме с той стороны подхватил старика за плечи. Папка закувыркалась по стертым ступенькам. Седоватый мужичок с нерусским лицом и глубокими залысинами, в костюме без галстука ловко подхватил паку.
– Осторожно! – с легкой картавинкой проговорил он.
Из двух лакированных машин выходили люди. Баринов смотрел на машины, на людей, на мужчину с папкой. Понял. Хватился. Забыл имя и отчество. На языке вертелось: «Кочубеевич». А старика уже мягко подвинули в сторону.
– Оставьте! – остановил губернатор охрану.
            Евгений Константинович протянул за папкой руку с наградами. Медали тихо звякнули. Баринов смешался.
– Это моя внучка. Ее у меня отняли! – растеряно пробормотал старик.
            Он знал, что никто его слушать не станет. Слова застряли в горле старика чугунными шарами: не выкатить, ни проглотить. 
– Посмотрите, – сказал губернатор и передал документы кому-то с аккуратным пробором.
            Несколько человек, – среди них Ипатов с напряженным лицом, – пошли за губернатором. У машин осталась охрана и те, кому идти не положено.
            Помощник с ровным пробором слушал косноязычные пояснения старика.
– Я понял вас, – сказал он и повертел папку, не зная, куда ее деть.
Баринову казалось, он лишь начал говорить, как губернатор вернулся, и, было, ступил к автомобилю. Но вспомнил: – Что тут?
            Помощник объяснил.
– А! Да-да. Анатолий Евгеньевич звонил. Дикая история. Михаил Иванович, – губернатор обернулся. Ипатов готовно подбежал. – Возьмите под контроль. Без крючкотворства и отписок. Проследите! – добавил помощнику.     
            Чиновники расселись в машины. Через минуту двор опустел. Врачи и медсестры, едва опомнившись, смотрели вслед оседавшей пыли.
            Бариновым повезло, как везет раз в жизни.
В несложной комбинации Кремля нового губернатора назначили, чтоб подобрать замену Громову. Губернатор объезжал область. Приехал в Энск. На час раньше. Был в администрации. В спортивном комплексе. Поехали в больницу. «Без рутины!» Охрана посоветовалась с главой района, и свернули к запасному выходу больницы.
Повезло Бариновым и потому, что днями губернатору звонил Марков. Гнусавя, шахматист возмущался произволу в Энске. Историю с Бариновой он назвал неуважением к федеральной власти. Просил помочь ребенку.
Казалось бы, пустяк! Но министр знал, что готовится закон о правах ребенка «у них», в ответ на права человека «у нас»: «дело Димы Яковлева», никому не известного, несчастного ребенка, в ответ на «список Магницкого», никому неизвестного, делопроизводителя. Ответная колотушка в вечной войне за рынки! А потому сейчас промашек с правами детей в России, президент бы не простил даже соратникам.
Посвежевший, после спортзала и бассейна, – там президента не тревожил никто – за завтраком он дал понять это министру, оговаривая с ним новые назначения.
Президент потрепал любимого лабрадора по шее и предложил министру пройтись.
            Прихрамывая по аллее, он спросил совета попробовать на должность губернатора, сына соратника министра. Пошутил: – Хватит рыбачить! Пора ему заняться делом!
            Министр улыбнулся. Вопреки закону, новоиспеченный «кандидат» владел компанией по переработке красной рыбы.
Бариновым повезло, что в этот день, приметный только Богу, у безвестной районной больницы странно переплелась политика двух ядерных гигантов, телефонный звонок великого шахматиста губернатору и крошечная судьба маленькой Киры.
Знать всего этого Баринов не мог. Но все равно надеялся, что Кирюху выручат.
– Уехали! – подосадовала Лида. – Опять ты все напутал, дядя Женя!
            Баринов не ответил и пошел домой.        
            Он вспомнил дочь. Зятя. Два года после их смерти. Подумал о том, что как ни тяжела утрата, человек живет! И находит утешение в жизни. Этим утешением в их с Таней жизни была внучка. Старик вдохнул горький запах полыни на пустыре и устыдился своих тихих слез. Он подумал о том, как ему повезло сегодня, глянул в голубой просвет между серыми облаками и прошептал «спасибо» тому, кто и так знал, кому назначены благодарные слезы старика.

 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка