Проза

10. Кузя ночью на штурвале

И был день, и настала ночь. В ноль часов по судовому времени июль сбрасывает в тёплое море очередной листок отрывного календаря. Так идёт отсчёт времени: день-ночь, утро-вечер, солнце-дождь, шторм-штиль, весёлый-грустный, трезвый-хмельной, консерватор-либерал, но это уже, правда, о другом.  

Кузя нёс ходовую вахту на руле. Справа по борту медленно уплывали назад береговые огни: между Кобулетти и Цихидзыри, между Капулетти и Монтекки – рифмовалось само собой. Спать не хотелось. Нос сейнера уводило вправо, пол-оборота штурвала - Кузя одерживает судно на румбе.

Ровный шум двигателя, покачивание на малой волне. Мысли в такт. Кузя поглядывает на подсвеченную картушку компаса перед штурвалом, вдыхает ночной свежий воздух.

«Сейнер «Фатико Гогитидзе» – самое безумное место на земле, - Кузя улыбался, - команда, говорящая на пяти языках одновременно. Команда, бесследно исчезающая с судна после удачной рыбалки и дня через три угрюмо сползающаяся на борт трезвая и без денег. Полгорода, гуляющие здесь сутки напролёт. Перекрёсток цивилизаций. А мы что забыли на этом перекрёстке? Живём себе, никого не трогаем, между батумским базаром и дельфинарием. Швартуемся у полуразрушенной набережной за морвокзалом. И через эту набережную имеем связь с внешним миром. А не хотим связи с миром – трап на борт и  - все свободны. Вот свистят с берега:

- Эй, на вахте, Сосо арис?

- Нет Сосо, - отвечаешь с чувством собственного достоинства. И отступает внешний мир, опять пусто на берегу. Только сейнер наш любимый сидит на воде гордо, как курица на насесте.

Или вот третьего дня рыбачили мы ночью. Выбрали трал, разобрали улов. А второй механик Гриша стал шкерить горбыля. Шкерит, а сам плачет и подвывает, что у него друг умер, капитан буксира, и нужно ему горбыля отнести на поминки. Но никто и ухом не ведёт, посматривают на страдающего Гришу равнодушно. Однако, не мешают ему: хочешь шкерить – шкерь. Хочешь дурака валять – валяй.

- Костя, помоги мне рыбу потрошить, друг у меня умер, - вздыхает Гриша.

Костя зачем-то берёт нож и идёт Грише помогать. Совсем не просекает обстановку. Зачем Гришу поддерживает? Не видит разве, что Гриша с командой насчёт рыбы не договорился? Гриша давит на жалость, права качает. А права не качаются, потому что на сейнере Гришиного друга знали мало, и не хотят свою долю просто так отдавать.

 А утром весь выпотрошенный Гришей горбыль уходит грекам-матрабасам, что рыбу скупают. Деньги делятся на всех. В счёт своего пая Гриша получает  несколько штук горбыля. Сходит он на берег вполне весёлый и довольный, рыбу несёт в газетку завёрнутую. Не прокатил спектакль, и ладно.

А вот стармех Томаз.

Он говорит:

- В Индии я был. Там факир один – он на дудке играл, а кобра – та из корзины вылезала–вылезала. И так качалась.

Томаз закатывает глаза и начинает с закрытыми глазами качаться как кобра. Весит Томаз килограмм сто пятьдесят. Он некоторое время качается и молчит. Кузе кажется, что он заснул. Вот Томаз перестаёт качаться и открывает глаза.

- Факир перестал играть, и кобра обратно в корзину смайналась.

В подтверждение своих слов Томаз хлопает ладонью по столу и смеётся. Что он смеётся?

А вокруг – суровый южный город, с вечным кавказским раздражением, с вечной угрозой и готовностью к ссоре. Люди грубоватые, задиристые, крикливые. Зачем с ними ссориться? Лучше  праздновать с ними какой-нибудь нескончаемый праздник освобождения человечества от трудов, забот и обязанностей.

Хорошее выпало лето. Спасибо ребятам. Спасибо Вовчику, Бобу спасибо, Косте тоже. Хорошо, что мы тут вместе. Ведь потом будешь всё это рассказывать, не поверит никто, а так – все они будут свидетелями. Смогут подтвердить, когда проспятся и протрезвеют.

Кузя переложил штурвал. Тот вибрировал как живой вместе с корпусом судна.

Пока бьётся железное сердце/под палубой этой скорлупки/ перца, возьмите перца/и пеннокипящие кубки.

Где разгадка этого мира? Что происходит и зачем? Не поймёшь, хоть утопись в вине со всем экипажем вместе и капитаном Сосо во главе.

Или вот ещё история с этой фотографией из музея. Музей был местный, пыльный и краеведческий. Случайно мы туда зашли. Чтобы от солнца спрятаться. Жарко очень было. Зайти то, мы зашли, а что увидели? Между кавказской буркой и сушёной тушкой какой-то птицы на стене висела фотография: «1905 год. Приговорённые к расстрелу батумские рабочие вместе с солдатами расстрельной команды». Там такая история. Рабочие бастовали. Их подавили и постановили расстрелять. И вот на большой старинной фотографии в вольных позах сидят и стоят три десятка крепких усатых мужчин. Вперемешку солдаты в мундирах и рабочие в цивильном платье. Все выглядят очень довольными – видно, нравится фотографироваться на память. На какую память? Полная фантасмагория и этот, как его? Вспомнил, пандемониум! Разве так может быть? Все дружески сфотографировались и пошли расстреливаться? Солдаты делают своё дело. И рабочие вроде не возражают. Они полагают эту участь справедливой? Ведь бастовали? Бастовали. Порядок нарушали? Нарушали. Следовательно, из этой ситуации возможно два выхода. Либо побеждают рабочие и вешают солдат, либо побеждают правительственные войска и расстреливают рабочих. Всё по-честному. Каждый знает, на что идёт. Каждый оценил свои риски. Честная игра. Но с другой стороны – каково? Что здесь? Удаль и отвага? Презрение к смерти? Или – всё лучше, чем работать? Не понимаю. Кавказские штучки. Они  - гордые и смелые? Или притворяются? Или вся страна у нас такая? Палачи свободно выпивают с жертвами. Полиция играет в карты с ворами. Важны не убеждения, не кем ты числишься, а что ты за человек. Главное - масштаб личности и сила самовыражения. Сколько ты можешь выпить и не упасть? Или мяса съесть зараз? Достоин ли ты уважения народа?

Батуми. Женщины в чёрном. Они не гуляют по улицам. Они проходят по ним быстрыми шагами, исчезают за дверями, калитками, воротами, растворяются в переулках, захлопывают ставни на маленьких окнах высоко над головами прохожих.

 Мужчины в кепках-аэродромах. Они стоят неподвижно у дверей домов, у входов в кофейни. Их толстые руки  - в карманах брюк. У них двойные подбородки и гладкие щёки. Они нежат свои необъятные аджарские животы. На их сытых блестящих физиономиях – выражение царского достоинства и глубочайшего удовлетворения происходящим. И что они стоят здесь целый день? Что им, делать нечего? Может быть, в подвалах домов у них за спиной работают день и ночь их подпольные цеха? Может быть, мандариновые плантации на окрестных горах являются твёрдым обеспечением высоты полёта их гордого духа? Или дающие прибыль стада свиней и ореховые рощи добавляют их движениям плавность и неспешность?

- Гаргиут вар, - говорит достойнейший и почтенный аджарец, жмурясь на солнце и почёсывая пузо. Он имеет в виду, что ему хорошо. Он – коммерсант и жулик. У него огромная семья с бесконечными тётушками и племянницами. Он смотрит с удовольствием, как СССР стремительно катится к коммунизму в отдельно взятой Аджарии, и мечтает о том, как скоро поедет по городу в блестящей чёрной «Волге» ГАЗ-24, а у заднего стекла этой «Волги» будет красоваться новенький футбольный мяч фирмы Адидас. Рядом с футбольным мячом все увидят ещё и красно-белый блок сигарет Мальборо. Все будут говорить:

-  Ай, Гия, молодец!

Все будут удивляться, все будут завидовать.

Хороший город. После пресной Москвы  - праздник души и именины сердца. Поживёшь тут, поживёшь – и волей-неволей оттаешь, согреешься. Привыкнешь расслаблять мышцы лица и улыбаться большую часть светлого времени суток. Будешь смело напиваться до беспамятства, а потом с восторгом расспрашивать друзей и знакомых о своих вчерашних похождениях. Будет нравиться ни о чём не думать, позабыть всё, что знал, захочется быть как все, слиться в желанной физиологической простоте жизни со всем этим народом, этим населением, с этой популяцией, этносом – как ещё там всё это можно обозвать. Станешь прост и доступен как пареная репа. Будешь разгуливать по городскому пляжу, засунув в плавки для купания увесистую батумскую гальку. Курортные девушки будут посматривать на твои плавки с невысказанным вопросом в глазах, а ты будешь считать всё это хорошей аджарской шуткой.

Хороший город. Вот только крыс не видно. Паустовский писал, что в Батуме (для него этот город был Батумом)  разгуливают полчища крыс. А на улицах в стенах домов сделаны ниши, закрытые железными дверками, чтобы прохожие могли прятаться, если крысы идут на водопой. Где эти дверки? Надо будет Резо спросить.

Ещё Кузя думал, что вот он – стоит на руле, ведёт хоть и небольшой, но крепкий такой и ладный пароход по синему морю, занимается любимым делом, всё у него получается, и ни один паршивый чатлах не в силах ему в этом помешать.

Трап задрожал под могучей тушей капитана. Сосо в два шага оказался в рубке, открыл дверь на правое крыло и на секунду замер, вглядываясь в темноту.

- Кузя, давай, слушай, тормози этот пароход!

На траловой палубе зажгли прожектор. Вова, другой Вова, который Боб и боцман Алберт готовили трал. Костя койлал на палубу строп. Алберт хитрой косичкой завязал мотню трала и сбросил её за корму.

На малом ходу трал свободно соскальзывал в воду, потом он утянул за собой верхнюю подбору с кухтылями, затем и нижняя подбора, утяжелённая железной цепью, ушла за борт. Ваера натянулись. Вова и другой Вова, который Боб, скинули c крюков траловые доски. Сейнер шёл себе помалу вперёд, разматывая за собой ваера, оставляя трал далеко за кормой. Доски расходились в стороны, раскрывая прожорливую пасть трала на половину Чёрного моря.

Минут через сорок Резо щелчком отправил окурок в море, включил траловую лебёдку  и потянул трал к поверхности. Сосо отобрал у Кузи штурвал и сам заложил циркуляцию. Судно развернулось и легло на обратный курс. Глубина под килем – метров 10-15. Трал шёл по дну, рыхлил жёлтый песок, сгребал за собой всё, что попадалось.

Берег с огнями переместился на левый борт. Вот Кобулетти, Зелёный мыс, вот и батумская бухта, город.

      На выборку трала вышел боцман Алберт, на его плечах из-под майки торчали пучки жёстких волос. Вышел Хасан в бесформенных пудовых ботинках и брезентовом комбинезоне на голое тело, вышел тощий радист Рома с повязанным на шее грязным белым платком.

Радист Рома - самый безобидный на свете из всех знакомых Кузе радистов. Когда Рома напивается, аджарцы смеются над ним. А Сосо его жалеет. Он берёт Рому за грудки и бьёт по щекам. Ромина голова с бессмысленными глазами болтается туда-сюда, руки и ноги висят безвольно. Сосо трясёт Рому и ругает. Рома не просыпается. Тогда Сосо запихивает Рому в какой-нибудь тихий и безопасный угол и оставляет его там, чтобы проспался.

Сам Сосо никогда не пьянеет. Он говорил одним прекрасным вечером, поддерживая Кузю за плечи, чтобы он не упал с крыльца ресторана «Гагрипш», что располагается в одноимённом городе Гагры:

     - Я не Сосо Николаевич, я друг твой Сосо.

     Кузя кивал, Кузя верил. А что ему оставалось делать? Вот тащит Сосо его бренное тело через ботанический сад города Гагры в сторону моря, в сторону их белого парохода. По дорожкам сада их провожают павлины, дикими голосами перекрикиваются цесарки и чёрные фазаны. В мелком пруду при свете луны лебедь вытягивает в их сторону мускулистую шею, а сосед его – белый пеликан, хлопает клювом и, судя по всему, не верит ни одному слову Сосо. А Кузя верит. Как ему не верить? Вот тащит его Сосо и не бросает одного, беспомощного и одинокого. Пусть Кузя лишился сил, пусть потерял разум, пусть он только вчера появился на свет и не ведает своего имени. Он заснул посреди пира. И сон его разума мог бы нарожать чудовищ, но ещё не успел: они миновали ботанический сад, они уже на пляже, Сосо тащит Кузю по ещё горячей гальке к нашему ялику. А в сотне метров от берега стоит на якоре красавица «Фатико». Там сияют огни, там нет гадких лебедей и злых пеликанов. И даже если Кузя не сумеет забраться с ялика на борт по штормтрапу, он ни за что не отпустит его нижнюю балясину, он обнимет её крепко-крепко, он так и заснёт и будет болтаться в бурных водах до рассвета, счастливый и ничем не утомлённый. 

     Но рассказ был про то, что радист Рома вышел трал выбирать на палубу. Так вот. Рома был природный буддист. Он говорил сам о себе: 

Смеётся Рома, смешная история.

 Вышел на выборку трала Вова в очках и красивых сандалиях фирмы «Саламандра». Вышел и другой Вова, который Боб в голубой рубашке с коротким рукавом и с электронными японскими часами на руке. Вышел и Костя, не помним, в чём, не помним, как, но вышел же, в конце концов, оторвался от чего-то там, услышал, что траловая лебёдка стала – значит, пора, и нечего тут судить да рядить.

 Ещё вышел  матрос Лёсик, про которого отдельный разговор. Хоть Лёсик и русский, но русского языка почти не знает, хуже грузин говорит. Про него рассказывали, что когда в войну детей эвакуировали с севера, его взяли грузины из горной деревни, там он и вырос. Обычно Лёсик молчал. Только с Хасаном они переговаривались – стоят друг против друга как два кряжистых дерева, языки у них плохо ворочаются, голоса - глухие, речь – непонятна.

Вот и всё. Нет больше никого на траловой палубе. Кузя – на руле. Сосо – сверху осуществляет общее руководство. Резо – на лебёдке. Томаз – в машинном отделении.

Большая удача состоит в том, что трал выбирают на палубу вручную. Пока его тянешь, можешь думать про нелёгкий рыбацкий труд на просторах территориальных вод необъятной родины. Жаль, что море вокруг слишком тёплое и сонно бормочет что-то. Если бы оно проснулось, если бы било ледяной волной в ржавый борт, вырывало из рук непослушную сеть – совсем было бы другое дело. Ходил бы Кузя в прорезиненной зюйдвестке, вонял бы рыбной мукой, полгода не видел берега, болел цингой, глушил себя пенной брагой из сухофруктов, воды и дрожжей. Ломило бы ему простуженные колени и плечи. Наливался бы взгляд его серой ледяной тяжестью. Это было бы дело! А что у нас? У нас курорт и профилакторий для нуждающихся в человеческом понимании и женской ласке молодых обормотов.

Трал на палубу выбрали, да не весь. Кутец-то с уловом за кормой болтается. Но тут бывший правый полузащитник «Динамо Тбилиси» боцман Алберт Кочламазашвили сделал рывок вперёд, перехватил мяч, в смысле перехватил трал стропом, отдал пас Сосо, Сосо включил контроллер гинь-таля и через блок стропом поднял кутец на палубу. Сосо сильно бьёт по воротам, Алберт развязывает трал. Гол! На палубу хлещет поток всякой серебристой рыбы. Рыбы разевают рты и рукоплещут хвостами (или хвостоплещут?). 1:0 в пользу «Фатико Гогитидзе»! Алберт подошёл к воротам, в смысле, к висящему тралу, и потряс его хорошенько. Поверх смариды, барабульки, шпарицы, горбылей, морских драконов и прочей живности брякнулась полутораметровая севрюга и ещё парочка осетров поменьше.

 - Вот  это, да! – даже Хасан заулыбался и, закурив папиросу, что-то глухо по-грузински стал объяснять Лёсику.

- Бу-бу-бу, мать, бу-бу-бу мать, чатлах он - для пущей ясности Хасан размахивал руками и крутил здоровенной башкой, сидящей на плечах без всякой шеи.

 11. Особенности рыб

Рыбы – они отличаются одна от другой, как мы с вами отличаемся друг от друга. Рыбы даже больше отличаются. Они отличаются друг от друга так, как мы с вами отличаемся от жирафов. В некоторых рыбах присутствуют нежность и интеллект. Нежность свою они в полной мере проявляют, будучи пожаренными на сковородке. Интеллект они проявляют в том, что не попадаются к нам в трал. Поэтому я не видел в своей жизни ни одной умной рыбы. Вот взять барабульку. И невелика рыба, и хороша, и голова крупная, а ведь, поди ж ты! Глупа. Положительно глупа, как не верти её в руках. И ведь красные отметины имеет у жабр, и на столе турецкого султана ценилась необычайно. А ума не проявляет. Лежит на палубе, притворяется кулинарным деликатесом, а сама только и думает, как бы ей стухнуть поскорей. Ничего умнее ей в голову не приходит. На бак её, на бак без промедления! Разложить аккуратно в один слой, закрыть брезентом, пускай лежит, не кашляет.

Дальше идёт горбыль. Это, как вы уже знаете, совершенно другой жанр. Рыба крупная, лежит на палубе с глубоким чувством. Берёшь её за жабры, а она тебе – так приветливо хвостом делает. Понятие эта рыба о себе имеет: штучный товар, вес, солидность. Для горбыля даже чан из нержавейки на траловой палубе стоит.

- Помнишь, Костя, этот чан? Тот самый, в который Рома спьяну нырял? – собираясь что-то рассказать, Кузя заранее уже улыбается, посмеивается, демонстрирует крупные белые зубы.

А мы перед этим взяли траловую дель  и натянули над чаном, но в темноте не видно, что сетка натянута. Рома на надстройку залез и прыгать приготовился, а Резо ему кричит:

Руки расставил как олимпийский чемпион и головой вниз смайнался в это корыто. Сетка под ним сыграла, Рома дно чана головой достал на излёте, но ничего. Потом две недели с шишкой на макушке ходил.

Но мы отвлеклись. Рыбины под названием горбыль как поросята уложены в чан на корме. Теперь, господа, максимум внимания и концентрации. Легионы цезаря вступают на улицы Рима. Толпа неистовствует и машет пальмовыми ветвями. Лавровые венки осеняют высокие лбы. Блестит смертоносная медь. Клубы пыли вздымаются, и всё исчезает в водовороте восторга. О чём это я? Это я о том, что на камбуз потащили двух освежёванных севрюг. Севрюги, вы можете даже не сомневаться, рассматривают сложившуюся ситуацию с величайшим хладнокровием. Я говорю это со знанием дела, я обеими руками залезал им в брюшину – кровь у них красная и совершенно холодная. Редкостное самообладание по дороге на камбуз сочетается у них с высокой жертвенностью. Они – древние рыбы. Они понимают, что быть зажаренными и съеденными в первую очередь – по сути, в этом бесспорное признание их родового и гастрономического достоинства.

Что осталось на палубе? Остались морские клошары, люмпены голубой бездны: смарида, шпарица, камбала глосса. Но этих-то пасынков судьбы хоть съесть можно с голодухи, хоть продать десять рублей за ведро. Вот поэтому Вовка и другой Вовка, который Боб, и возятся среди пучков водорослей и медуз, собирают несознательный элемент, и туда же его! Куда? На бак, на ветерок, на просушку.

Теперь всё? Теперь всё уже, я спрашиваю? Или что-то ещё осталось? Да, осталось: несколько звездочётов, морские дракончики с двумя шипами на затылке, пара скатов. Что с ними делать? С ними следует поступить по всей строгости закона о борьбе с терроризмом: на лопату и за борт. С лишением гражданства и учёных степеней. А чтобы в сердца не закралась ненужная жалость, вот недавний случай:

- Алберт, объясни студентам технику безопасности, – это Сосо говорит пьяному боцману, стоящему по колено в куче выловленной рыбы.

- Вот, ребята, эту рыбу нэльзя брать руками, она очэнь ядовитая, - с трудом выговаривая эти слова, Алберт берёт несгибающейся опухшей пятернёй с палубы морского дракона – похожую на бычка невзрачную рыбку. Дракончик почти полностью тонет в боцманском кулаке. Только его выпученные глаза глядят на Вову, который Боб, холодно и оценивающие.

(Продолжение следует)