Проза

Непридуманная жизнь: рассказы/Ю.Н. Загудаев. Краснодар: Печатный двор Кубани, 2022.

Рассказы для взрослых и детей охватывают большой исторический период, но связаны одной нитью революционных преобразований.

Автор принадлежит к последнему поколению, выросшему в семьях казаков, родившихся в конце ХIХ века, служивших и воевавших в казачьих полках императорской России, сохранивших подлинную казачью культуру, традиции, обычаи и домострой, оставшихся православными до ухода в горний мир.

Непридуманные рассказы передают обстоятельства жизни нескольких поколений взрослых и детей одного рода сунженских казаков. Возможно, будут интересны тем, кто задумывается над проблемами жизни, семьи, воспитания детей. Напомнят о трудностях, пережитых в ушедшем веке, и придадут уверенности и оптимизма.

У читающего будет повод задуматься, как и кто воспитал людей, вынесших тяготы Первой мировой войны, революции, гражданской брани, поднявших страну из руин и одержавших победу в Великой Отечественной войне.

Почему посоветски воспитанные и образованные, поверившие обещанию жизни при коммунизме, названные новой общностью советских людей, не сохранили Великой страны?

Почему русский народ многие десятилетия вымирает и в то же самое вре

мя другие народы России растут числом в геометрической прогрессии?

Проблемы настоящие и будущие, но, как ни странно, решены в прошлом.

Юрий Николаевич Загудаев с внуками на презентации "Непридуманных рассказов".

КРЕСТИК (Быль)

На высоком пороге дома стоял казак. Голова и борода у него были совершенно белыми, и хотя фигура сохранила заметную крепость, было видно, что он старик. Станица Михайловская, расположенная у южного склона Сунженского хребта по обоим берегам реки Сунжи, спала в предрассветной тишине. Вчера под грохот орудий, тягучую трескотню пулеметов и громкие винтовочные залпы станица после тяжелого боя была занята кубанскими казаками частей Добровольческой армии генерала Деникина. Отряды генерала Шатилова обходным маневром отрезали отступные пути Красной Сунженской армии, и она потерпела жестокое поражение. Советская власть была изгнана.

Старик смотрел в сторону церкви Архангела Михаила, купола которой виднелись над черепичными крышами домов. Он вспомнил свою жизнь. Здесь он родился и был крещен. Не в этой церкви, на которую смотрел, — высокой, красивой, каменной, а в первой — деревянной, построенной казакамипервопоселенцами за пять лет до его рождения.

В двадцать лет он пошел на службу в 1й Сунженский казачий полк, в котором до конца жизни служил его отец, и, как отличавшийся грамотностью и усердием, через два года был произведен в урядники. Сражался в четырех войнах, в которых Россия покорила Среднюю Азию и освободила Болгарию. На теле его было много боевых ран, а на черкеске — четыре Георгиевских креста. Был лично известен Михаилу Дмитриевичу Скобелеву и имел от генерала подарок — кинжал в серебре и с золотой насечкой на лезвии. Станичники уважительно называли его Скобелевским кавалером.

В свое время старик удачно женился на казачке знаменитой фамилии, единственной дочери состоятельных родителей. Через двадцать пять лет службы вышел в отставку. Два сына росли крепкими и ловкими. Смелостью в джигитовке не раз удивляли стариков, и тогда глаза отца светились гордостью. Для украшения жизни росла дочь, не по годам серьезная, ладная и приятная лицом. Казалось, что впереди будет спокойная и счастливая старость.

Прошли первые годы ХХ века, и жизнь повернулась в противоположную от счастья сторону. Умерла жена. Боль еще давила сердце, а уже пришла новая тревога. Полк, в котором старика сменил старший сын, был отправлен на Русскояпонскую войну. Сын вернулся с ранением и наградой. Перейдя в запасной разряд, постигал агрономические науки, занимался садоводством и выращиванием овощей.

Достаток, почет и успехи сыновей, любящая дочь возвратили в сердце радость жизни. Младший сын служил в родном полку офицером.

Старик выбрал ему в жены первую станичную красавицу — дочь соседа-офицера. Выбор был удачным. Молодые втайне любили друг друга и после свадьбы в положенный срок подарили старику внука. От старшего сына у него уже были внук и две внучки.

Наступил 1913 год и принес из Персии известие о гибели младшего сына. Вскоре умер внук. Ушел на фронт Великой войны старший сын. Воевал вольноопределяющимся, а затем окончил школу прапорщиков и от государя получил поздравление офицером. С войны вернулся с Георгиевским крестом. Но уже разгорелся пожар гражданской войны, и, верный присяге, он погиб в 1918 году во время стодневных боев за станицу Грозненскую.

Дома сыновей стояли пустыми. Вдовы ушли к родителям. Муж дочери в боях под Грозным лишился руки, но с приближением белой армии ушел в ее ряды. Дочь старика с детьми, мальчиком и девочкой, жили с ним.

Светало. Чуткое ухо бывалого воина уловило шум. Воспоминания прервались, и, прислушавшись, он понял, что ктото пробирается между амбаром и забором. Старик не ошибся: за амбаром лежал красноармеец. Худой, сжавшийся, совсем непохожий на бойца. Юный, почти мальчишка, он был ранен в ногу. Под долгим взглядом ничего не говорившего старика он вдруг заплакал. Слезы не тронули старика, но его внимание привлек черный шнурок на худой шее.

— Что у тебя на шее? — спросил он. Раненый показал крестик.

— Мать заставила надеть, чтобы не убили. Деревенский я, из Ставропольской губернии.

— Мобилизованный?

— Доброволец, — сквозь всхлипывания отвечал раненый. Старик помог ему подняться и, придерживая, провел в амбар.

Молодость, жажда жизни, хорошее питание и правильное врачевание сделали свое дело. Через десять дней красноармеец уже мог ступить на раненую ногу. Вскоре ночью старик вывел его, переодетого в крестьянскую одежду, к железнодорожной станции. «Если тебя задержат, говори, что ты — мой работник», — было прощальным наставлением.

Через год советская власть была восстановлена в станице. К зиме 1920 года уменьшившаяся семья старика смогла запастись всем необходимым. Старик и вернувшийся с фронта зять восстанавливали разрушенное хозяйство. Как сложится их дальнейшая жизнь, они не знали. Человек предполагает, но то, что случилось, было за гранью возможностей. Большевистская власть приняла решение о выселении восстававших казаков с конфискацией всего имущества.

В первый день Рождественского поста трое взрослых и трое детей (в конце лета дочь старика родила девочку) под конвоем красноармейцев, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками, были посажены на открытую платформу железнодорожного состава и вывезены в северную часть Ставропольской губернии. Из всего имущества у них был только платок, в который они насыпали муки. В муку старик спрятал кинжал и Георгиевские кресты.

От железной дороги они еще несколько суток шли по степи, и когда на горизонте показались строения, конвой отпустил их. Вся группа направилась в сторону ближайшей деревни. Старик решил идти к дальней, полагая, что одной семье будет легче найти жилище.

Деревня, к которой они пришли, состояла из одной широкой и почемуто кривой улицы. Они шли от дома к дому, большинство хозяев сразу отказывали им, но некоторые из любопытства расспрашивали. Так добрались

они до последнего дома. Немолодая женщина во дворе оказалась хозяйкой. Она приняла их за нищих попрошаек, но старик пояснил, что они выселенные сунженские казаки. «Враги советской власти», — сказала хозяйка, не без гордости добавив, что ее сын красногвардеецдоброволец. Подходя, она как бы сама себе проговорила: «Старик совсем слаб, и этот без руки — не работник, да трое детей мал мала меньше, и я одна. Как же их прокормлю?» — и открыла калитку.

Старик присматривал за детьми, казак с одной рукой многое делал по хозяйству, дочь старика управлялась по дому. На деньги, вырученные от продажи кинжала и золотых крестов, приобрели самое необходимое.

Дети, застуженные по дороге, не пережили зимы, а старик дождался летних дней и сидел на завалинке, греясь под жаркими лучами степного солнца. Из левого глаза у него постоянно бежала слеза, и на щеке образовалась глубокая морщина. Местные мальчишки прибегали допытываться, почему дед плачет, как маленький. Он смотрел на мир удивительно ясными глазами и как будто светился. От него исходил поособенному приятный запах, и улыбка всегда была на лице. Както он попросил дочь помочь ему лечь. Посмотрел на нее полными любви и благодарности глазами и, закрыв их, прошептал: «Оставайся с Богом».

Продав скупщику два серебряных Георгия, старику купили гроб и сшили новую ситцевую рубаху. Местная портниха не очень старалась, и рубаха оказалась с узким воротом.

Рядом с тремя маленькими холмиками вырыли могилу для старика. Хозяйка сдержанно наблюдала за происходящим, но когда накрывала лицо покойного, в расстегнутом вороте увидала на иссохшей груди простенький крестик. Неожиданно она громко зарыдала, и меж грубых почерневших пальцев, закрывавших лицо, обильные слезы потекли по ее рукам.

КОММУНИСТ

На лавке, стоявшей у забора станичного совета, сидели средних лет женщина и четверо детей. Из двери советского учреждения вышел худой, широкоплечий мужчина с одной рукой. Лицо без выражения, глубокие с неподвижным взглядом глаза, большие с проседью усы на обветренной со степным загаром коже. От прилившей крови она казалась коричневой. Все внимание ожидавших обратилось к нему. Он молча сел рядом.

Если ктото из редких прохожих обращал внимание на сидевших, то потому, что взгляд привлекала их одежда. Поношенная, но чистая и опрятная, пошива по моде десятилетней давности. Казалось, они вернулись из прошлого, и это отчасти так и было. Несколько месяцев назад семья получила разрешение вернуться в родные места, за исключением станицы, из которой они были выселены.

Молчание продолжалось. Жена знала, что, когда волнение уляжется, муж расскажет о принятом в совете решении. Казак в минуты переживаний вспоминал самое сильное потрясение в жизни и таким образом восстанавливал душевное равновесие.

Когдато в Древнем Риме перед новобранцем неожиданно имитировали удар мечом. Покрасневшего принимали в армию, а побледневшего признавали непригодным. Считалось, что спазм сосудов и отлив крови от головы делал человека неспособным к принятию решения.

Казак не знал этого эпизода истории, но помнил с детства, что сохранение мужества в борьбе угодно Богу. Он вспоминал день, когда потребовалось все его мужество. Это был последний бой проигранной войны.

Бригада из кубанского и терского конных казачьих полков уже несколько месяцев не выходила из боев. Каждый бой они заканчивали победой, но разбитого, рассеянного противника сменяли свежие части, а бригада, сокращаясь численно, теряла силы. Против их позиции красные сосредоточили большую массу конницы из подошедших тыловых частей. Воспоминание было не течением мысли, а длящейся объемной картиной. Наверное, такое бывает при длительном сохранении в памяти события.

Казак видел степь, покрытую засохшей травой, цепь невысоких растянувшихся холмов с одной линией окопов, редко наполненных спешившимися казаками. За их спиной в низине — коноводы с лошадьми. В центре позиции, но тоже сзади, — конная группа офицеров. Приказ, или скорее уговор, был в том, чтобы непременно выдержать натиск, остановить конницу винтовочным и пулеметным огнем. Не побежать. На утомленных и истощенных конях они бы стали легкой жертвой.

Ожидание атаки затянулось. Солнце уже было высоко, когда на гребне противолежащих холмов появились густые ряды красной кавалерии.

Иллюстрация к рассказу "Коммунист": Максим Ильинов

Минуты тянулись как часы, потом время остановилось. Красные не атаковали. По редкой цепи передали приказ. Казаки побежали к коням и быстро развернули строй, готовясь атаковать лавой. За дугой, разомкнутой посередине, стояли офицеры. По сигналу тронули коней. Казак помнил, как неохотно двинулся его гнедой.

— Не получится удара: слишком слабы кони, сомнут нас и изрубят, —  появилась и исчезла мысль. Противник оставался неподвижным. Изза спины, быстро нарастая, накатился гул ударяющих о землю копыт. Вырвалась вперед на более свежих конях офицерская группа. По телу гнедого пробежала дрожь, и он ускорил бег. Сработал годами выработанный инстинкт. Мгновенно гул атаки заполнил все пространство. Повернуть назад уже было невозможно. Кони сразу потеряют силы, обрекая всадников на верную смерть. Погибнуть, атакуя, — другого выбора не было. Из глубины веков стучало в голове: «Мертвые сраму не имут».

Выбора не было, но был Бог. Красная конница попятилась, затем двинулась вперед, разворачивая лошадей, и рассыпалась по степи, из охотников став добычей. Преследовать врага у бригады не было сил. Страх и порожденная им паника делали свое дело. Скачущие впереди красноармейцы отстающих принимали за настигающих и, загоняя коней, скрылись за горизонтом. Мысли казака вернулись в действительность.

Перед отъездом казак и казачка продали все имущество, но хату подлежало передать сельсовету. Им выдали справку на право получения жилья по новому месту жительства. Утром, когда семья пришла к станичному совету, председатель разъяснил казаку, что жилого фонда для переселенцев нет и им следует обращаться в тот совет, который выдал справку. На устройство дали недельный срок.

Секретарь совета вышла на обеденный перерыв. Остановилась возле скамейки, предложила сидящим пройти с ней, пояснив, что ее соседка продает небольшое строение, в котором можно будет жить. Двор, к которому пришли, был рядом с базаром, почти в центре станицы. Строение оказалось турлучным сараем. Дверь и окно с рамой — без стекол. В некоторых местах обмазка стен обвалилась, обнажив деревянную основу, но крыша была цела.

Хозяйка запросила сумму, которой покупатели не имели. В станице было несколько знакомых семей. И проживала сестра казачки, бывшая замужем за коммунистом, занимавшим высокий пост директора МТС*. Обращаться к ним не стали из опасения навлечь неприятности и рассчитывали только на свои силы. Решили продать, что возможно, и просить хозяйку об отсрочке уплаты недостающей суммы. Скупщица поношенных вещей взяла все, что принесла казачка, и предложила продать платок. С базара казачка возвращалась с непокрытой головой. Густые черные волосы, разделенные широкой седой полоской, непривычно шевелил легкий ветер.

Хозяйка сарая отказалась продавать в долг. Собрав зимние вещи, казачка еще раз пошла к скупщице. Стараясь сдерживать слезы, она шла с низко опущенной головой. Мимо проехал черный легковой автомобиль и резко остановился. Ее окликнули по имени. Подняв голову, увидела подъехавшего мужчину. Высокого, с открытым красивым лицом, с густыми темными волосами, зачесанными назад, в легком кожаном пальто. Из далекого и враждебного казачке мира.

Он обнял плачущую. Несколько прохожих с удивлением смотрели на непохожих друг на друга, но почемуто казавшихся родными людей. Мужчина был мужем сестры казачки. На его вопросы она старалась отвечать так, чтобы дело не казалось бедой. Он расстегнул пальто и достал из кармана пачку денег…

К быстро наступившей зиме новоселы успели обустроиться. Сарай превратился в домик с обмазанными и чисто выбеленными стенами. Дверь и застекленное окно выделялись свежей краской. Большой русской печью внутреннее пространство разделили на две части. Во дворе слышался детский смех. Казак работал извозчиком на бойне, и за добросовестный труд ему разрешали брать обрезки внутренностей забитых животных, а иногда и мясо. Хороший урожай сбил цену на кукурузную муку. Все были сыты. Едоков в семье прибавилось. Каждодневной гостьей стала худенькая дочь секретаря совета. Дома у нее не было аппетита, но за столом с детьми казачки не было принято зевать, и у гостьи появлялось желание есть. Благодарная мама приносила продукты, и по праздникам у детей были конфеты. Много ли нужно человеку для счастья? Ждали весну и экономили на покупку коровы.

Прошло много лет. Сухонькая старушка с удивительно густой косой из седых волос, разделенных ослепительно белой прядью, с трудом уместившихся под платком, рассказывала внуку о пережитом. Она часто повторяла имя Димитрий. Так звали мужа ее сестры. Называла его благодетелем, коммунистом с душой христианина, и была уверена, что за его доброту ко всем Бог был добр к нему.

Она рассказала, что в тот год, когда Дмитрий помог им в приобретении жилья, он чудесным образом избежал гибели. Водитель отпросился с работы. Ночью Дмитрий, возвращаясь домой, сам управлял автомобилем и был остановлен группой вооруженных людей. Это были бандиты, убивавшие партийных и советских активистов. Приняв Дмитрия за шофера, отпустили его.

В 1938 году Дмитрия арестовали, но тяжелое обвинение в измене сняли. Когда пришла война, его по должности и возрасту не мобилизовали, но он добился отправки на фронт.