Проза

- Гимар, тебе уже наливать суп? – вопрос Арзуль стремительно вылетел из кухни и, гладко прорезав теплый воздух в коридоре, словно бумажный самолет, влетел в полуоткрытую дверь в ванной, где умывался только что вернувшийся с работы Гимар.

- Да, можно! – громкий, но смазанный бурчанием мывшего лицо Гимара, ответ, отскочив от умывальника, с резкостью и быстротой резинового мячика донесся до кухни. – Но только, если он кипящий!

Сердце Арзуль улыбнулось. Какими привычными были мужнины слова.

В этом повторе таилась сила жизни. Малозначимые фразы, смешные привычки были продолжением их природы и характеров, да и возникли исключительно благодаря сплетению двух любивших друг друга людей. Каждый повтор таких вот присущих им реплик или действий вбивал все глубже в жизненное подземелье столбик их душ, как каждой по отдельности, так и той общей, которая мерцала в глазах детей и внука, слышалась в запахах дома, но особенно на небе, когда туда долетали отголоски семейного смеха, в котором невозможно было выделить ни его, ни ее. Чем больше повторов, тем ближе к сокровенному ядру. Арзуль знала, что рано или поздно их души проникнут в самый центр, и тогда они останутся в жизни навечно, даже когда их не станет.

Повтор подтверждал крепость и незыблемость их семьи, а следовательно и правильность их жизненных выборов. Это придавало Арзуль спокойствия, она становилась уверенной и сильной. Она надеялась, что Гимар видел и чувствовал тоже самое.

- Ну что, готово? – Уже переодевшийся в любимые черные трико и белую бельевую майку, Гимар зашел на кухню, с предвкушением потирая ладони.

Он сел за стол и начал ломать лепешку, по ходу сразу же закинув в рот один ломоть. Гимар приподнял брови и удивленно-одобрительно выпячил губы, будто не ожидал, что лепешка окажется такой вкусной.

Арзуль аккуратно поставила перед ним косу маставы и его любимую большую ложку:

- Вот, совсем кипящая, как ты любишь.

Арзуль села напротив Гимара.

Из косы исходил пар, интенсивный и густой, который ненадолго создал дымчатую завесу умиротворения между супругами. Пар поднимался, стирая с них налет суеты уходящего дня, исказивший и притупивший их красивые лица. Арзуль смотрела на мужа. Улыбчивая форма его губ теперь стала более отчетливой. Усталость в глазах засверкала игривым огоньком.

- Твоя мастава непобедима, просто непобедима, - повторял Гимар, причмокивая, – особенно, когда на дворе такой колотун. Она творит чудеса, силы возвращаются и внутри тепло становится.

- Хочешь добавки?

- Угу, - Гимар удивительно быстро опустошил косушку и передал ее Арзуль, - только половину, не больше.

Со второй порцией Гимар разобрался еще быстрее, и они перешли к чаю. Арзуль решила попить из прозрачной фигуристой турецкой чашки. А Гимар по вечерам неизменно пил из граненного стакана. Арзуль потягивала чай, по чуть-чуть, и не совсем понимала, почему Гимар предпочитает такой большой, да еще и до краев наполненный стакан. На нее его один только вид уже сильно давил. Гимар же любил насыщенность в напитках и еде. Мягкое растекание вкуса было недостаточно, его организм насыщался напористостью, взрывной волной, наводнением.

Вот и в этот вечер Арзуль было достаточно несколько маленьких ложек клубничного варенья, а Гимар, как обычно, брал вареньицу и заглатывал варенье, словно воду. Арзуль не переставала этому удивляться. Она каждый раз протестовала, говоря, что волнуется за «сахар в крови», но при этом не без восхищения говорила детям, что их отец «хочет испить всю сладость жизни». Она прекрасно понимала, что любить значит радоваться, и именно жизнелюбие сделало его с годами таким веселым. Смех Гимара ее заряжал, питал. Дом светлел и легчал. Арзуль не раз рассказывала знакомым, что для Гимара день без хотя бы одной шутки – это зря прожитый день.

- Ты не забыл, что в субботу у Расула день рождения? – спросила Арзуль.

- А? – Этим бессмысленным вопросительным междометием Гимар дал себе возможность взять небольшую паузу, чтобы переварить вопрос жены.

- Расулу же шестьдесят пять исполняется в субботу, - повторила Арзуль, - я тебе уже говорила. Я сервиз приготовила в подарок, показать?

Арзуль, действительно, ему об этом говорила, но он совсем забыл. «Как хорошо, что она все эти даты держит в голове», - порадовался Гимар.

- Да, покажи, конечно, - он допил чай, - только налей еще стаканчик, пожалуйста.

Арзуль принесла коробку с сервизом, аккуратно раскрыла ее, вытащила одну чашку с блюдцем и протянула их Гимару. Он повертел их в руке и вернул.

- Нравится? – неуверенно спросила Арзуль.

- Да, отличный подарок, но не слишком ли будет? – лицо Гимара приобрело несколько серьезные очертания.

- Не знаю, - протянула Арзуль, - просто дата круглая. К тому же они планируют широко отмечать. Рашида сказала, что празднование планируется во «Фламинго», а значит народу много будет. Давай пойдем красиво. Потом твой брат, все-таки.

- Ну давай, - рассеяно согласился Гимар и задумался.

- Тем более, ты сам говорил, что он показал себя с хорошей стороны на всех мероприятиях после смерти мамы, -  решила нужным добавить Арзуль.

Гимар направил взгляд на большое окно в коридоре, выходившее во двор. Стояла глубокая темень, но, благодаря свету двух фонарей на стене дома прямо под выступом крыши, мелкие хлопья снега приятно поблескивали. Они вращались в воздухе легко и непринужденно, почти что танцуя, и от этого то пропадали в темноте, то снова появлялись, отражаясь в глазах Гимара зимними искорками.

Гимар прикрыл глаза, но снег перед глазами все продолжал идти. Он охлаждал собой теплоту выпитого им горячего чая. Становилось холодней. Снежные пушинки покрепчали, потолстели и падали из замершего в молчании темного неба уже стремительно и густо.

Гимар обнаружил, что стоит возле недоконченного им снеговика посреди двора напротив родительского дома. Он шмыгает носом, и варежки у него совсем мокрые. Он знал, что мама вот-вот позовет его домой.

И, действительно, слышится привычный оклик матери:

- Гимар!

Он, как всегда, молчит и сам себе улыбается. Домой возвращаться неохота.

- Гимар, Гии-маар! – повторяется мамин крик. – Ты где?! Давай домой, уже совсем холодно!

Он поднял глаза на окна третьего этажа и, всмотревшись, разглядел силуэт мужчины в тусклом свете. Этим мужчиной был он, стоявший и поддерживавший старушку-мать. Она, ослабевшая и с трудом стоявшая на косточках-ногах, ухватилась за его плечи длинными исхудавшими руками. Он ей что-то приговаривал, помогая ей лечь на кровать. Это были очень короткие фразы, но произносил он их протяжно с особенно нежной певучей интонацией, почти такой же, с какой укладывают младенца. В полусне маме нужны были не слова, она ждала колыбельную сыновьего голоса.

Мама уснула счастливым сном на руках у Гимара, под молитву Арзуль, на глазах у дочерей и Расула, тоже сидевшего возле кровати.

Когда мать закрыла глаза в ту ночь, Гимар осознал, что прощался с ней навсегда. Поглаживанием ее резко потяжелевшей руки он провожал маму в дальний таинственный путь. Ее дыхание замедлялось, бело-голубая ночнушка все реже и слабее поднималась над сдавшимся телом, и все вдруг остановилось и замерло.

Гимар никогда не слышал такой загадочной всемогущей тишины. Кто-то отключил звук жизни повсюду. Снежные хлопья за окном на секунду неподвижно зависли в воздухе, а вскоре и вовсе исчезли из виду. Их разом поглотила ночь, ведь даже им не позволено нарушить тишину, открывавшую врата истины.

Брат, сестры и Арзуль, неморгающие и заколдованные, смотрели на мать и больше ничего не видели и не слышали. Может, каждый из них погрузился в собственную тишину?

Гимар почувствовал, что мать уже была далеко. В комнате стало тесно. Он понял, что родительский дом раньше казался больше, чем он есть. Стены, оказывается, всегда растягивались случайными воспоминаниями. Одна лишь фраза матери могла отбросить Гимара в любой другой период его жизни, чьи следы обязательно где-то в доме были. Никакие ремонты и перестановки не могли их скрыть, надо было только хорошенько поискать.

Благодаря звуку маминых шаркающих тапочек, быстро заползавшему по стенам до самого верху, белизна потолка временами настолько бледнела и растворялась, что превращалась в огромный экран, в котором Гимар видел и давно ушедшего отца, и детство, и все, что только его памяти позволялось удержать. Но даже когда потолок был не в настроении и не желал потакать человеческим слабостям, то он все равно висел над головой Гимара, как большое штукатурное свидетельство, доказательство всей его жизни.

               Теперь, когда родители попрощались с домом, потолок, на который Гимар устремил свой взгляд, потускнел и затвердел. Трещины в нем стали сильно заметными. «Отныне этот место станет просто трех-комнатной сталинской квартирой», - с грустью подумал Гимар. - «Вместе с мамой ушел и родительский дом».  

 

 

Арзуль продолжала что-то говорить про предстоящий юбилей Расула. Кивая, с полуоткрытыми глазами, Гимар вспомнил, как посмотрел тогда на Расула, надеясь увидеть в его глазах грусть расставания с матерью и родительским домом. Но даже тяжесть той ночи не смогла сместить непроницаемость на лице Расула, не желавшего раскрыть Гимару свою печаль.

Он сидел в привычных серых брюках и черном полувере с катышками на бардовой рубашке, оперевшись локтями на колени и скрестив пальцы. Его темные глаза ответили Гимару пристальным, но мало что выражавшим взглядом. «Даже сегодня в них холодное недоверие», - проскользнуло в голове у Гимара.

Тогда он не думал о Расуле. Но сейчас на кухне, размышляя о тех минутах, Гимар поморщился, когда перед глазами всплывало неприступное лицо брата. Он вспомнил первые годы после того, как они с Арзуль поженились. Они жили с родителями, заняв крохотную спальню. В скором времени они ожидали ребенка, и  места им не хватало. Примерно в тот же период умерла их тетя, и родители унаследовали квартиру, которую они сразу же подарили старшему сыну Расулу.

Расул о женитьбе тогда и не думал, наслаждаясь кутежом с дружками. К родителям он захаживал нечасто, а заходил, как правило мрачный и недовольный, только если ему что-то было нужно. Зарплатой своей он с ними особо не делился. Был предоставлен себе и наслаждался тем, чем хвастается молодость: пьяным смехом и девичьими возгласами за занавесом табачного дыма.

Гимар попросил родителей повлиять на Расула, чтобы тот предоставил им с Арзуль квартиру – «у меня теперь все-таки семья» - а сам переехал к родителям. На следующий день Расул, стоя у них в спальне, зачитал им лекцию о ценности родительского дома:

- Я не понимаю, как ты можешь хотеть отсюда уехать?! – Указательным и средним пальцами правой руки он небрежно рисовал круги в воздухе, говорил громко и театрально. - Если бы у меня была семья и возможность жить с родителями в доме, где я родился, вырос, то в жизни бы отсюда не двинулся. Это – родной островок, вот где настоящая Родина, понимаешь?! Эх, вы...

Он махнул на них рукой. Чуть помолчал и вынес решение:

- Ладно, так уж и быть, если вам здесь совсем не живется, то можете въезжать ко мне хоть завтра.

Гимар и Арзуль переглянулись, но не успели прочитать реакцию друг друга на эти слова, как Расул добавил:

Это будет вам стоить двадцать рублей в месяц.

Гимар покраснел, а Арзуль вскипела:

Ты что, Расул, с нас деньги собираешься брать?!

- А вы чего ожидали? - Расул вытянул вперед свою большую голову и вызывающе махнул рукой перед ними. – Живете в моей квартире, извольте платить.

Он посмотрел на изумленных молодоженов, слегка постучал ступней, развернулся и направился к выходу, по ходу выкинув, что они могут хоть завтра забрать ключи.

В день их переезда Расул разъяснил им прейскурант за пользование утюгом, гладильной доской, кладовкой и прочими предметами домашнего хозяйства.

Когда Арзуль и Гимар покинули квартиру, Расул сразу въехал туда обратно.

               Все это было так давно. С тех пор жизнь была благосклонна к Гимару, и ее радостный шум в его душе заглушал любой стон, который мог быть когда-то вызван выходками брата. Они его коробили и обижали в детстве, когда Расул с братишкой и знаться не желал, ломал его игрушки, а позже даже и подаренную отцом гитару, или дразнил его при дружках. Годы спустя, когда повзрослевший Гимар начал ездить по миру, когда они с Арзуль из года в год цвели, то воспоминания о Расуле казались слишким мелкими, чтобы заслужить внимание Гимара. Ухоженный жизнью, даже иногда предпочитал рисовать образ брата в теплых, хотя и в весьма размытых тонах.

               Ничто в те годы не могло испортить восторженно-светлое настроение Гимара: ни то, что Расул записался на водительские курсы, не успел Гимар купить одну из первых ГАЗ-24 в городе, принимая как данное, что все братишкино должно было стать собственностью Расула; ни то, что подарки он принимал не только без благодарности, но и с одолжением. Он пропускал мимо себя грубость брата, даже, когда она была направлена против Арзуль, раздражавшей его прямолинейностью характера и благородством своей красоты.

               Пропустил и Гимар то, что Расул затих в кустах своей обыденной жизни, как голодный хищник, раненный неожиданным взлетом братишки. Гимар считал Расула хмурым человеком, не раз подмечая, что на фоне освещенной солнцем дворовой зелени и повсюду рассаженных кустах бело-красных роз тот смотрелся, как ошибочно нарисованный черно-белый персонаж. Но Гимар не представлял, что своими успехами, которые казались брату невообразимыми, он задавил все, что Расул когда-то считал своей мечтой или целью. Какими мизерными и жалкими они теперь казались Расулу.

В ярости и отчаянии Расул затоптал угольки теплившихся в нем желаний, и свет в нем окончательно потух. Наступил мгла, а за ней холод и долгая зима. Как первобытный человек, с длинными руками, доходившими чуть ли не до колен, Расул бродил сквозь дебри своих лучших лет, страдая от мучительного желания поймать, огромными и жилистым ладонями, ту удивительную дичь, которая непонятно как оказалась на пути Гимара. Как же он ее проморгал? Как не раскусил, что братишка был не таким уж простаком, каким казался?

На ценную дичь Расул все же натолкнулся. Так же, как и он сам, его будущая жена Рашида бесстрашно пробиралась через те же сырые заросли в поисках чего-то драгоценного. Чего точно, она не знала, но главным было успеть застать жизнь врасплох, не дать ей ничего задумать, наброситься пока она еще не собралась с мыслями и взять ее в плен. Навсегда.

Одной было не справиться, и Расул, в своей озлобленности сосредоточенный и решительный, пришелся как нельзя кстати. Поэтому, когда ее тетя, знавшая мать Расула по работе, познакомила их, Рашида всеми силами вцепилась в него. Впрочем, ей этого и не нужно было делать, так как Расул и сам сразу распознал в ней единомышленника. Ничуть не смущаясь тем, что она выше его на полголовы, и уж точно не обращая внимания на ее тяжелые толстокостные ноги и плосковатую грудь, он одной рукой крепко обнял ее за бедра, а другой захлопнул дверь за выставленной им невысокой черноволосой Катей, совсем недавно понявшей, что ее любовь к «красивому и серьезному» Расулу уже позаботилась о своем бессмертии, посадив роковое семечко в чреве брошенной девушки.

Никто не знал, о чем именно Расул и Рашида разговаривали наедине. Но, как выразилась как-то Арзуль, а Гимар не спорил, «спелись они друг с другом просто донельзя». Шли они теперь к цели единой командой, удвоенной силой. В головах у обоих, возможно по прямой договоренности, а скорее всего по умолчанию, план был сформулирован четко: соткать собственную действительность из лоскутков своих капризов и из всего, что их притягивало вокруг, а затем натянуть на все маску из этой вышивки, подчинив мир своей реальности.

Временами реальность эта была несколько странноватой. Пару лет назад, к примеру, Расул пригласил к себе мужчин на посиделовку. Все, включая Гимара, были изрядно проглодавшимися и поэтому быстро опустошили ляган с пловом. Напор голода был несколько приостановлен, но народ все же еще только разогревался, и ложки у всех находились в режиме боевой готовности. Расул посмотрел на гостей и с гостеприимством хозяина воскликнул:

- Ребята, ну что мы сидим? Давайте, налетайте!

Ребята непонимающе и грустно взглянули на отдельные масляные рисинки, расбросанные на бело-голубом хлопковом рисунке лягана.

- Ну берите, берите, что вы вдруг застеснялись? – настаивал Расул, тыча пальцем в ляган и прямо и твердо посмотрев в глаза каждому из сидящих.

Мужчины переглянулись, но от недоумения никто не решился оспорить очевидную пустоту в посудине. Лишь один из них пробубнил, что «нет, спасибо, мы уже наелись».

В тот вечер Гимар пришел в замешательство, воочию убедившись, что объективная реальность была отнюдь не всесильной и что брат своей нахрапистостью смел ее с необычайной легкостью, задвинув ее на задворки сознания всех присутствовавших там гостей. Расул затуманил им головы, и все ушли с ощущением, что за его сутулой спиной пряталось какое-то другое, необычное видение мира: «он должно быть знал либо видел что-то нам не доступное, раз он так уверенно приглашал нас отведать пустоту».

С того времени Гимар насторожился, стал обращать больше внимания на брата и его семью. Наблюдая за ходом их жизни, он временами улавливал в ней искаженные звучания собственного голоса. Поломав голову над тем, как долго это продолжалось, он понял, что долго, вспомнив, например, давнишний спор с Расулом вскоре после того, как Гимар купил ту самую драгоценный бежево-кремовую «Волгу».

- Знаешь, Расул, я убедился, что, как бы я ни любил свою машину, - говорил молодой подтянутый Гимар, слегка облокотившись о стоявший в тени дуба автомобиль, - а она все-таки уступает западным аналогам...

- Что ты несешь?! – перебил его Расул, засунувший большие пальцы обеих рук в черные джинсы, привезенные ему Гимаром из-за границы. – Это ж надо такое сморозить! Да ничто не побьет нашу «Волгу»! Ты только посмотри на эту красавицу.

Завязался спор, и Гимар углубился в тему, сравнивая машины по различным параметрам. Расул же шумел, от слов братишки отмахивался, и слушать ничего не хотел. Через несколько месяцев Гимар случайно услышал, как, болтая с друзьями во дворе, Расул доказывал им, что ««Волга» значительно уступает западным машинам похожего класса по всем показателям»...

Что это значило? Тянулся ли Расул к Гимару, таким образом, выдавая братскую любовь или хотя бы уважение, или просто желал ему подражать? «Радоваться мне или, наоборот, держаться от него подальше?» - этот вопрос Гимар задавал себе не раз.

Подальше держаться не получилось, даже если бы он этого захотел. Видимо, в неизбежной близости, и совсем не обязательно эмоциональной или душевной, во многом и кроется смысл родства. Позже Гимар сказал Арзуль, что брат для него – это «сосед по крови».

Как долго и сильно бы жизнь ни кружила Гимара и Арзуль по земному шару, корни оказались сильнее, перетянув Гимара в родной город. Расул и Гимар были теперь не только соседями по крови, но и по работе. Кабинет Расула, директора сельскохозяйственной фирмы крупного местного холдинга, был в двадцати метрах от кабинета Гимара, главы управления по связям с общественностью того же холдинга.

Работу эту Гимар нашел с большим трудом после того, как неожиданно и разом рухнула вся его прежняя рабочая жизнь. Сельскохозяйственная ветвь бизнеса была одной из ведущей в холдинге, и Расул с Рашидой не могли налюбоваться сиянием горизонта своих мечтаний. Гимар же теперь был на неплохой, но строго фиксированной зарплате, требовавшей от них с Арзуль финансовой дисциплины.  

В отличие от Гимара, c возрастом пополневшего и теперь уже круглолицего с озорным вторым подбородком, внешне Расул мало изменился с годами. Он оставался худым и жилистым. Разве что в волнистых волосах прибавилось седины. Но некоторые перемены все же были заметны. Глаза Расула были такими же холодными, но взгляд стал менее напряженным. Тонкий длинный нос, острые скулы и опалые щеки придавали лицу ту же строгость, но теперь лицо все чаще вынуждено было растягиваться несколько разнузданной улыбкой или гримасничать под напором пустого смеха. Брата уже нельзя было однозначно назвать хмурым и недовольным. Скорее наоборот, на работе он слыл шутником, хотя Гимар находил его шутки глуповатыми и вульгарными.

Эта поздно проснувшаяся веселость никак не вписывалась в глубокие, прямые или резко угловатые морщины, проштампованные на лице Расула годами озлобленной погоней за заветной добычей, наполненной благополучием Гимара. От этого веселость не приживалась в нем и, отверженная суровостью лица, отскакивала от него,  распыляясь шутоватостью.   

Расул так часто повторял, как в разговорах с Гимаром, так и с другими, что «он по жизни – везунчик», что Гимару даже подумалось, что Расул повторяет эти слова как заклинание. «Он ведь, действительно, научился притягивать к себе удачу!» - подумал Гимар, совсем еще не отдышавшийся от своих недавних потрясений. Последовавшая за этим мысль пронзила его насквозь: «А почему от меня она отвернулась? Не выдавил ли меня Расул из меня самого?!»

 

 

- Да, действительно, он себя хорошо повел на всех мероприятиях. – Гимар повернулся лицом к Арзуль.

Она еще не смазала его ночным увлажняющим кремом, как обычно делала это перед сном, но ее кожа всего равно была гладкой и отдавала приятным блеском. Покрашенные в темно-сливовый цвет волосы были собраны сзади в мелкий похожий на луковицу хвостик. В своем домашнем виде, как будто наскорую руку прибранных волосах, она напоминала себя в молодости. Это придавало Гимару радости и энергии. Жизнь, значит, совсем не угасала.

 - Он даже предложил взять на себя половину всех расходов, - продолжал Гимар. – Ничего не могу сказать.

- Ну вот видишь, как хорошо, - Арзуль успокоилась, что вопрос с подарком решился.

Они договорились, что на следующий день Гимар возьмет коробку с сервизом и празднично обернет ее.

Юбилей прошел так, как обычно проходят такого рода празднования: шумно, много еды, танцев и, конечно же, тостов. Гимару и Арзуль запомнился тост Рашиды. Она стояла в центре зала с микрофоном, в облегавшем ее сиреневом платье, подчеркивавшем дряблость округлого животика, и отрапортовала сухо и быстро, чуть ли не скороговоркой, о жизнерадостности мужа, о том, как он каждое утро широко распахивает окно и восклицает, что «у природы нет плохой погоды», какой он «жизнелюб» и как «поэтому ему всегда везет», и о том, какой он «гурман, часто заходящий к поварам в ресторанах, чтобы узнать рецепт понравившегося ему блюда».  

Гимар и Арзуль тостом были ошарашены. Вернувшись домой после юбилея, они сели на кухне и некоторое время смотрели друг на друга, молчаливо улыбаясь. Им не надо было ничего говорить, они и так все понимали, но все же не выдержав, разразились смехом, а за тем взахлеб выбрасывали вопросы, начинавшиеся со слов «Ты помнишь?», слыша в ответ «А как же?».

Они не были уверены, помнил ли все это кто-нибудь еще, но они, конечно, забыть этого не могли. Речь шла о таком же широком праздновании дня рождения Гимара пару лет назад, где, так же как сегодня стояла Рашида, стояла Арзуль и, охваченная чувствами, волнительно произносила подготовленный ею тост в честь мужа, с помощью которого хотела донести до людей все лучшее, что она в нем видела: о его любви к жизни, глубоком, здоровом оптимизме, и о его доброте. Закончила же она тост шутливо, напомнив всем об известных кулинарных пристрастиях мужа и его привычке знакомиться с поварами и опробировать их рецепты на домашней кухне.

- Ты только подумай, видите ли «у природы нет плохой погоды», - воскликнул Гимар. – Да кто в здравом уме мог поверить в эту ерунду? Cколько Расула помню, он на все смотрит как на плохую погоду! Потом, какой он гурман, когда ему всегда было все равно что в его тарелке лежит!

Сказав это, Гимар осекся, вспомнив эпизод с настоятельным приглашением поесть из пустого лягана. Уверенность Гимара в своих словах тут же улетучилась. Нет, Расул вполне способен сменить одну реальность на другую.

- Слушай, Арзуль, - оцепенело произнес Гимар, - они, действительно, хотят нас стереть и проглотить. Человеческий ум хрупок, упираться не будет и, не колеблясь, сменит портрет одного брата на другой, особенно когда на него так давят. Люди пугливы и ленивы, они не захотят противостоять напору Расула с Рашидой, тем более, что серьезность их намерений всем понятна, именно благодаря откровенной несуразице тоста.

В это же самое время Расул тихо сидел у себя в гостиной, и впившись взглядом в маленькую желтую птичку на полке в серванте. Эта птичка была на ленточке, которой был обвязан подаренный Гимаром и Арзуль сервиз. Расул  отсоединил птичку от ленты и поставил ее на центральную полку серванта. Гимар наконец отдал ему свою птицу, свое счастье.

Чего, правда, не знал Расул, так это то, что вначале на оберточной ленте были сидящие в гнезде две желтые птички с перьями зеленовато-коричневатого окраса. Когда Гимар привез таким образом обернутый подарок и гордо показал его Арзуль, спросив «ну как?», Арзуль обиженно ответила:

Это ты Расулу с Рашидой такое даришь? Это же две счастливые птицы. Ты мне такого никогда не дарил, а тут, пожалуйста, улетай счастье из нашего дома!

 Гимара эти слова словно ударили по голове. Счастья своего он больше отдавать не собирался.

Он вернулся в магазин и попросил, чтобы ему дали двух таких же птичек. Ему ответили, что те две были последними, но добавили, что у них есть одна большая птица с двумя птенцами.

- Давайте! - воскликнул Гимар. Затем купил коробку шоколода, обернул ее в подарочную бумагу и попросил обвязать ее в ленту с птицей и птенцами.

Вернувшись домой, он торжественно вручил коробку Арзуль:

Вот, держи, это мой подарок тебе! Здесь даже птенцы есть!

Арзуль нахмурилась:

А где же отец семейства?!

Он, наверное, улетел еду для семьи добывать, - Гимар растерянно развел руками.

Так не пойдет, Гимар. Получается, ты меня одну с детьми оставляешь? Ты, что, хочешь меня несчастной сделать?!

Гимара затрясло и, он, не задумываясь, выдернул одну птицу с коробки, предназначенной Расулу, и приклеил ее рядом с птицей и двумя птенцами на только что подаренной Арзуль коробке шоколада. Но в результате в гнезде на подарке Расулу образовался пробел.

Гимар снова помчался в магазин и заполнил пробел блестками и несколько жемчуженно подобными горошинами.

Оценив старания мужа, Арзуль все же засомневалась:

Слушай, красивые эти жемчужинки, прямо как настоящие. Не получится, что все богатство из дома уйдет?

Гимар побледнел:

Да, возможно, ты права. Береженного, как говорится, берегут.

Он снял горошины и вытащил несколько блесток. Его рука нырнула в вазу с конфетами и заполнила ими вновь образовавшийся пробел в гнездышке.

Потом Гимар вдруг задумался, вытащил одну конфету и положил на ее место горошину:

- Знаешь, давай, оставим ему одну жемчужинку. Брат все-таки.