Проза

Волчье дыхание иногда у тебя. С утра после тяжелого мяса на ужин (а бывает – легкое мясо?). В ссоре не с утра – когда дома космические перегрузки, на таких-то конкретных квадратных метрах (к нам заселились марсиане?). Ты, говоришь ты, ты украл мое тело. Оно было моим, а ты сделал его бесхозным. Ладно б еще, твоим. Так нет, сучок, пользовался, пользуешься и отдал в никуда. (Похитители тел, полагаю я, но лучше лишний раз не говорить-не призывать, вот и промолчу). Что делать-то будем, а? А – первая буква алфавита, нас ждет еще долго? У меня в теле органов не осталось, они все перемешались, как при болтанке и в глазунье, сообщаешь ты совсем доверительно, я уж молчу о душе, ее давно поминай, как звали. Стоит ли сделать экскурс в «тело без органов» и Финнеганову тризну? Да, сделай хоть что-нибудь. Например, прекрати, наконец, этот чертов дождь. Пусть скорее приедет трамвай, эти люди на остановке под окном меня выбешивают просто предельно, он должен ехать быстрее расписания. Заведи крысу, в конце-то концов. Хотя нет, они быстро умирают. Но давай ты сделаешь это, пока кристаллики дождя не замерзли в снежинки. (Мы говорим о жидких кристаллах, технология liquid crystal?). И пока эта чертова крыса не умерла. Пока я не дала еще объявление в Фейсбуке об утерянном теле и не начали поступать предложения от нашедших его. Из Магадана и Мадагаскара, с твитер-голубями и розовыми слонами. Я говорю, что Ной твитил голубями пять раз. А что б/у людей не берут в прокат, это я уже молчу. Ты знаешь вкус молчания? Стерео-эффекты рассвета? Под хрипы убитого будильника особенно хорошо. С долькой мартини. Но молчание тебе слушать неинтересно: Гумилев сочинял для Ахматовой сказки, а ты не умеешь! А дождь все скрипит, думаю я, как заедающие клавиши печатной машинки с антресолей. Господь может попустить нам командировку в Стамбул, но последней чайлдфри-парой никогда не сделает, можно не волноваться. За окном медленно росли церкви, горбились дома. Осы залетали в гнезда, перепутав по пятнице и общей сумятице чувств, а птицы недоуменно пытались пролезть в осиные гнезда. Вы же представляете себе недоумение животного, хлопающего себя по сонным бокам, где я так растолстел? Really angry birds! И вы бывали в осином доме? Не у нас, так в кино. Помню, когда снимали в той сталинской высотке, где снимали (до этого, недолго, впрочем) квартиру мы. Разнесли и разворотили (пластиковые стаканчики с кофе доставались из-под кровати, те прятались за тапками, в мохеровых маскхалатах пыли, среди потерянных носков-одиночек) все, те ощущения, что все равно были на выброс, жалко жалких, как старую мебель. Армянская хозяйка, милейшая Русана (Русская Анна-джан), поведала в минуту тонкую, что она на самом деле русалка. И я смотрел на кометки ее возбужденной слюны, как на разгорающийся шум детской игры. Но на тебя я смотрю иначе. Или нет? От твоего живота пахнет грибами, а уши просвечивают, как детские опята. Да, говоришь ты, когда я собирала опята, чувствовала, будто я людоед. А в магазине продают шампиньоны без запаха, он задыхается в полиэтилене. Кстати, где наша черепаха? Давно пора прикрепить ей датчик, чтобы не искать под всеми диванами. А у тебя их много? Больше, чем ты думаешь! Но мы же не хотим ее контролировать, - голосом с усталостью – верно? Верно, нет. Черепахи сами по себе, одна за всех нас. Метелица из пыли преследует ее медленно, виртуальная кошка реально устала бегать за клубком шерсти производства мойровой камвольной фабрики. В этом, кажется глубокомысленной тебе, все и дело – когда так поздно, за нами никто не присматривает. Как можно ходить городом, когда только светофоры и камеры волнуются, где ты? – говорю, и не знаю точно, что имею в виду. Мы же мыслим разговором, его развитием, а он устал, впитал наши брызги. До него – тяжело, после – кто еще знает. А узелки сейчас немы. Знак молнии слетает с «не влезай, убьет!» и ластится под руку. Большой человеческий жук смотрит с экрана и все, конечно, знает. Ветер вызапахивается. Дети любят дни рождений и новые года, старые живо интересуются похоронами, а мы – как всегда, между. Между друг друга, прошивка-простынь, одеяла ломоть. Утро Полины длится, как в песне, вечером тоже. Дача проводила человеческое тепло и приняла внутрь осень по рецепту. А маленькие городские саженцы тянут ручки к солнечной маме, все больше времени пропадающей на работе – лето вросло в осень, как чуждый имплант, а дождь стал снегом. Как ты и сказала, незаметно, да-да-да. Время доставать шерстяные носки, где они? Найди их, почему ты самостоятельно никогда не знаешь, что где лежит?