Проза

 

      В 283-м истребительно-авиационном полку лейтенант Иван Кашин считался везунчиком: совершить в 1942 году десяток боевых вылетов к линии фронта, участвовать в трех воздушных боях и остаться в живых – невероятное везение. В двенадцатый вылет лейтенант Кашин был сбит.

      В тот день, 25 июля, МиГ- 3 Кашина совершал разведывательный полет на высоте 3 тысяч метров. Слева и выше его сопровождал ведомый – сержант Бобков на однотипном самолете. Полет проходил при ясной погоде, авиация противника не беспокоила.

      Приблизительно в 30 километрах от Гатчины обшивка левого крыла самолета Кашина стала разлетаться на куски. Кто стрелял и откуда, лейтенант не понял, но прямо по курсу и с боков противника не было. Не теряя драгоценного времени, Иван сдвинул фонарь истребителя и выбросился с парашютом. Под действием набегающего воздуха обшивка слетела с каркаса крыла, самолет потерял управление и, кувыркаясь вокруг своей оси, понесся к земле.

      Парашют Кашина раскрылся в штатном режиме: над головой хлопнул белоснежный купол, все тело встряхнулось от динамического удара, и наступила тишина. Спокойствие. Казалось, что парашют не опускается на землю, а висит над лесом на одной высоте.

      Обретя способность двигаться, Иван поправил лямки на груди, уселся поудобнее, осмотрелся. Ведомый исчез. Ни силуэта его самолета, ни направляющегося в землю шлейфа дыма не было. Зато два вражеских «мессершмитта-109» вынырнули со стороны солнца, совершили вокруг Кашина карусельную петлю и унеслись на юг.

      Советский летчик был убежден, что немцы обязательно расстреляют его длинными очередями, но ничего подобного не произошло – оба истребителя скрылись за горизонтом, оставив Кашину шанс на спасение.

      «Одно из двух, - Иван продолжал озираться по сторонам, ища со стороны немцев подвоха, - или у них кончились патроны, или горючего осталось совсем в обрез. Доведись мне быть на их месте, я бы пока парашютиста не изрешетил, ни в жизнь бы не успокоился. Может, на земле засада? Хотят живым взять?»

      Лес под ногами пилота стремительно приближался. Между деревьями стали проглядывать прогалины, лужайки, блестящие блюдца болот. Иван, как учили на курсах парашютистов, загодя стал маневрировать, стараясь приземлиться на открытом пространстве, но не в болоте. В болоте парашютиста ждала верная смерть.

      Как ни старался летчик дотянуть до полянки, приземлился он прямо в крону раскидистой березы. Проломив тонкие верхние ветки, он опустился до середины ствола и повис примерно в пяти метрах от земли. Внизу было все спокойно.

      Раскачавшись на стропах, Иван приблизился к стволу, как мог, обхватил его, опираясь ногами, взобрался на сук и, только прочно обосновавшись на нем, расстегнул амуницию. Переведя дух, отерев пот с исцарапанного лица, лейтенант спустился на землю.

      Наручные часы показывали полдень. Кашин достал из планшета карту, с помощью компаса и солнца сориентировался – ближайшая линия фронта проходила в 150 километрах восточнее. На севере, до самого Ладожского озера и линии обороны осажденного Ленинграда, была территория занятая противником. На западе и юге то же самое. Куда идти, чтобы побыстрее добраться до своих? Естественно, на юг! На юге немцы не ждут сбитого летчика, они станут искать его восточнее, а не в глубине своих войск. На юге меньше плотность полевой жандармерии. На юге, где-то в дремучих лесах псковской и новгородской областей, действуют партизаны.

      «Ничего не поделаешь, - Кашин сложил карту, - придется добираться домой кружным путем, по вражеским тылам».

      Он проверил пистолет, покурил на дорожку и уверенно пошел по летнему лесу, сопровождаемый пением птиц и шелестом листвы над головой.

      Вечером следующего дня Иван лежал на опушке берёзовой рощи. Перед ним был одинокий хутор из трех дворов. В ближайшем доме жили женщина неопределенного возраста и двое детей 5-6 лет. В остальных дворах движения не наблюдалось – возможно, жители покинули их вместе с отступающими советскими войсками.  

      В хозяйстве женщины имелись корова, куры, от стаек голосил петух. Сама она весь день копошилась в огороде, покрикивала на шалящих детей, таскала воду с колодца. Наблюдение за хутором показало, что в поселении нет вражеских солдат и нет никаких мужчин вообще. Опасность минимальная. Дождавшись сумерек, Кашин пошел в дом.

      При его приближении во дворе залилась лаем собака, в окнах замелькал свет керосиновой лампы.

      - Хозяйка, пусти переночевать! – попросил Иван от калитки.

      Изучив незваного гостя сквозь приоткрытую дверь, женщина вышла на крыльцо, загнала пса в будку, разрешила войти.

      Хозяйке оказалось не больше тридцати: полноватая, с крепкими натруженными руками, загорелая. Волосы перед сном женщина заплела в косичку.

      - Глафира, - представилась хозяйка. – А ты окруженец что ли? Или сбег из армии? Дезертир?

      - Я летчик, - обиделся Иван, – меня сбили в воздушном бою. По мне, что, не видно, что я не рядовой красноармеец?

      - По тебе видно, что ты грязный и голодный. Раздевайся, я согрею воды, смоешься с дороги.

      По ее указке с печки спрыгнули двое пацанов, натаскали дров с улицы, разожгли огонь.

      - А муж твой где? – поинтересовался Кашин. – В армии, поди?

      - В армии, конечно, где же еще ему быть? Только не понятно, где эта армия нынче…. Скажи-ка, Иван, Ленинград еще немцы не взяли? А то у нас в райцентре кто что брешет, никому веры нет.       

      - Не взяли немцы Ленинград и не возьмут! – твердо заверил ее Кашин.

      Обмывшись на крыльце, Иван сел за стол. Глафира поставила перед ним тарелку постных щей, нарезала черного хлеба, налила из пузатой бутылки самогонки.

      К ночи Кашин захмелел, стал подсаживаться поближе к хозяйке, пытался ненароком погладить ее по ноге. Ему, чудом оставшемуся в живых, захотелось женской ласки, незамысловатой плотской любви. Ему захотелось обладать этой грубоватой, но по-своему привлекательной молодой женщиной.

      - Жена-тот у тебя есть? – Глафира под столом скинула с бедра его руку.

      - Есть, - не стал врать Иван. – Только вот свидимся ли когда, вот в чем вопрос. Сама понимаешь, время военное, всякое может быть.

      - Погоди жалиться, детей уложим и поговорим на эту тему отдельно…

      Любовью они занимались на полу. Поскрипывали рассохшиеся доски. Сопели на печи дети. В окно светила луна.

      - Глаша, - Кашин, чувствуя, что засыпает на хозяйской кровати, нежно обнял женщину, – спасибо тебе, милая!

      - Перестань, – прошептала хозяйка, – сегодня я тебя приютила, а завтра, глядишь, и моего мужа кто-нибудь обогреет и приласкает. Война она такая, Ваня, она потом все спишет, все грехи простит. Спи, Вань, умаялся ведь.

      Проснулся лейтенант Кашин от тычка стволом винтовки в ухо.

      - Вставай, сволочь, а то царствие небесное проспишь!

      Иван присел на кровати: вокруг него стояли полицаи с винтовками наперевес. Глафиры в доме не было. За окном давно рассвело.

      - Мужики, вы что, не видите, я же свой, советский! – Кашин еще не совсем понял, что произошло.

      - Да видим мы, падла, кто ты такой! Руки давай и не вздумай ерепениться, мигом пулю схлопочешь! Где Петро? С бабой своей разбирается?

      Ивану связали руки за спиной, пинками согнали в подпол. На какое-то время наверху все стихло, потом в горницу вошли Глафира и ее муж.

      - Что, потаскуха, обязательно его надо было к себе в кровать укладывать? – раздался характерный звук затрещины. – Я, твою мать, двое суток по лесам этого ублюдка ищу, а она его…

      - Да это ты кого сволочить решил? – пошла в наступление хозяйка. – Как я его, по-твоему, должна была удерживать, если тебя хрен знает, где носит? За него денег обещали втрое больше обычного, и мне что оставалось делать? Дорогу ему до фронта указать? А после войны ты на какие шиши жить будешь? Думаешь, немцы тебя лесником оставят?

      - Он точно летчик? – примирительно спросил Петр.

      Женщина сгоряча ответила ему матом, потом успокоилась:

      - Все совпадает, и время, когда его сбили, и самолет у него истребитель был. Чего уставился, поезжай в райцентр, сдавай его коменданту.

      - Погоди ты, дай поесть с дороги…

      В дом вернулись остальные полицаи, пообедали, судя по разговору, выпили на радостях.

      О том, что немцы выплачивают вознаграждение за выданных солдат-окруженцев и сбитых летчиков, Иван знал, но не очень-то верил, что свои, советские люди, способны на такую подлость. В одной же стране жили, вместе в школы ходили, радовались, любили. Как все меняет война! Какие только темные уголки души не высвечивает…

      «Путают они что-то, - размышлял в подвальной темноте Кашин. – С чего бы это немцам за меня тройной гонорар платить? Я не генерал, особых секретов не знаю. Таких, как я, по весне в день по два десятка сбивали, и что-то в полку никто не говорил, что к нам особое отношение».

      Подкрепившись, полицаи на двух подводах двинулись в райцентр. Пленника, по-прежнему со связанными за спиной руками, они посадили на переднюю телегу, правил которой Петр. Еще трое уселись на задней.

      Подвыпившим мужикам было весело: они громко смеялись, шутили, подначивали мужа Глафиры:

      - Петро! Петруха, ты голову то пригни, а то рогами ветки цепляешь!

      Взбешенный Петр выпрыгнул из подводы, рывком стащил Кашина на землю, мощным ударом сбил с ног и, матерясь от всей души, стал охаживать его по бокам коваными сапогами.

      - Убью сукина сына! – кричал на весь лес оскорбленный муж.

      Полицаи подбежали к нему, оттащили от пленника.

      - Ты что, рехнулся, скотина? Комендант велел, чтобы с этого летчика ни один волос не упал, а ты его насмерть забить надумал? Мы что немцам скажем, почему пленник в синяках?

      - При задержании сопротивлялся, вот что скажем! – Петр плюнул в лицо Кашину и ушел на другую телегу.        

      В районный центр они прибыли поздно вечером. Пленного заперли в одиночной камере при комендатуре, а полицаям велели ждать конвоя из гарнизона.

      Иван, улегшись на голом бетонном полу (нар не было), осторожно, шаг за шагом, ощупал свое тело. Потери составили два выбитых зуба и сломанное слева ребро. Ничего, главное, жив остался!

      Засыпая, Кашин слышал, как в коридоре комендатуры переговаривались немцы:

      - Эти русские совсем звереют после самогонки. Видал, как пленного уделали? Завтра им герр гауптштурмфюрер задаст трепку!

      Иван Кашин владел немецким языком с детства, но в армии скрывал это – ни к чему советскому летчику знать иностранные языки.

      Ночью по ногам пленника пробежала крыса, он промерз до озноба, не выспался. Желудок сводило от голода, еще больше хотелось курить. От наступившего нового дня лейтенант Кашин ничего хорошего не ожидал.

      Приехали за ним перед обедом.

      Во дворе комендатуры слева выстроились рядочком полицаи, напротив них -  солдаты комендантского взвода и сам комендант. Около ворот стоял грузовой автомобиль, в кузове которого покуривали солдаты подразделения обеспечения Люфтваффе. Офицеры-летчики приехали на запыленном «Опеле». Компанию им составлял облаченный в черный мундир эсэсовец. 

      Увидев Кашина, один из летчиков отбросил в сторону сигарету и подошел к пленнику.

      На вид офицеру было немного за тридцать, он был высок ростом, худощав, на груди его красовался «Железный крест». Судя по погонам, офицер имел невысокое звание – всего лишь оберлейтенант, но Кашин заметил, что когда этот летчик проходил мимо коменданта, тот вытянулся в струнку, как новобранец перед старшиной.

      Оберлейтенант обошел вокруг пленника, посмотрел ему в глаза, задрал полы одежды, пощупал ребра. Так же внимательно он осмотрел запястья рук Ивана, ссадины на лице.

      - Карл, - незнакомец говорил, чеканя каждое слово, - этого человека избили. Кто и при каких обстоятельствах посмел нарушить мой приказ?

      Эсэсовец перевел вопрос полицаям.

      - Господин офицер, - выступил вперед Петр, - этот человек при задержании сопротивлялся, и нам пришлось применить силу.

      - Он лжет, Карл, - по-немецки чеканил оберлейтенант. – Пленный был избит тогда, когда у него были связаны руки за спиной.

      Эсэсовец подошел к Петру.

      - Вы его поймали, когда он шел по лесу со связанными руками? – Карл говорил по-русски чисто, без малейшего акцента. – В таком случае, кто связал ему руки и кому нам выплачивать вознаграждение?

      - Петро, - закричали из строя возмущенные полицаи, – говори ему правду! Скажи про свою бабу, он что, не мужик что ли, поймет!

      - Тут такое дело, господин офицер, когда я приехал домой, это пленный был в кровати с моей женой…. Ну, понятно, чем они занимались. Я осерчал и наподдавал ему со злости. Виноват. Больше такого не повторится.

      - Карл, он что, с его женой прелюбодействовал со связанными руками? Карл, этот полицай считает тебя за осла – он врет тебе уже второй раз.

      Эсэсовец достал из кобуры «парабеллум», щелкнул затвором и дважды выстрелил Петру в грудь.

      - Унтер! – по-немецки позвал Карл. – Составьте рапорт, что полицай, имя рек, игнорировал выполнение законного приказа немецкого командования и был за это наказан по законам военного времени – расстрелян перед строем.

      Солдаты комендатуры велели опешившим полицаям унести труп на подводу и убираться прочь. Про вознаграждение никто из них спросить не осмелился.

      - Пошли! – эсэсовец повел Кашина в машину.

      У грузовика оберлейтенант остановил их.

      - Как тебя зовут? - спросил он по-немецки. – Ты не понял вопроса? Через тридцать секунд или я услышу ответ, или Карл прострелит тебе ногу.

      Кашин не стал ждать и представился.

      Оберлейтенант, довольный, щелкнул пальцами:

      - Я по его глазам понял, что он владеет немецким. Сколько раз  уже убеждаюсь, что без специальной подготовки невозможно скрыть знание иностранного языка. Запомни, Иван, кто мне врет, тот плохо кончает.

      - Послушай, - вступил в разговор эсэсовец, - так ты что, правда, с его фрау переспал?

      - Было дело, каюсь.

      - Да чего каяться, она теперь вдова, свободная женщина. Заводи моторы, поехали!

      Кашин залез в кузов, солдаты опустили полог тента, и автомобиль двинулся. Ехали они долго, не меньше трех часов. В поездке конвоиры угостили пленника сигаретами. Между собой они трепались на обычные для солдат темы: выпивка, женщины, скорое окончание войны.

      Пунктом их прибытия был полевой аэродром. Пленник и офицеры прошли мимо многочисленных одноэтажных построек и солдатских казарм в самый конец военного городка. Порядок и чистота кругом были идеальные, словно аэродром находился не в прифронтовой зоне, а в глубоком тылу.

      В просторном кабинете, назначение которого было трудно угадать, Кашину предложили сесть в продавленное кресло, дали закурить. Эсэсовец из шкафчика достал бутылку шнапса, рюмку, отломил кусочек от плитки шоколада, никого не приглашая, выпил. Молодой летчик, как и Иван, по званию лейтенант, уселся у окна. Второй летчик вызвал фельдфебеля.

      - Распорядись, чтобы пленному принесли обед из офицерской столовой.

      - Прошу прощения, герр оберлейтенант, это невозможно. Пленный не состоит на довольствии в офицерской столовой. Повар откажется выдать ему обед без письменного указания начальника продовольственной службы полка.

      - Чушь какая! Если его нельзя накормить из нашей столовой, то пусть принесут обед из вашей, солдатской.

      - Герр оберлейтенант, прошу прощения, но пленный является офицером, и его нельзя кормить по солдатским нормам довольствия. Это будет нарушать субординацию.

      - А как же он должен питаться? – озадачился старший летчик.

      - Согласно «Правилам содержания военнопленных», обед он должен получить из офицерского блока лагеря для временного содержания военнопленных.

      - Черт возьми, лагерь для военнопленных находится в 20 километрах отсюда! Ты не предлагаешь ли смотаться туда за пайком? Что за дурацкая бюрократия!

      - Ничего не могу поделать, герр оберлейтенант, таковы правила.

      - Отто, – воскликнул порозовевший эсэсовец, - ты всегда ищешь проблемы там, где их нет! Смотри, как все делается просто и понятно.

      Он подошел к полевому телефону, набрал коммутатор и велел соединить его с офицерской столовой.

      - Кто это? Кто? Дежурный по столовой? Это говорит гауптштурмфюрер СС Леман. Позови главного повара. Это Леман. Сейчас придет посыльный, передашь с ним обед на вынос. На чей счет записать? На свой счет запиши, болван! Я что, перед тобой еще отчитываться буду? Отвечай, мать твою, обязан ли я, начальник гестапо, отчитываться перед тобой? Нет? Хайль Гитлер!

      Эсэсовец налил себе еще рюмку.

      - Вот и все! А то давай, сгоняем машину за сто километров за куском хлеба! Фельдфебель, ты еще здесь? Марш в столовую и передай повару, если он еще раз задаст мне подобный вопрос, я оформлю ему пять суток гауптвахты. Вперед!

      - У вас такая же бюрократия? – участливо спросил Кашина оберлейтенант.

      - Да нет, у нас попроще. Да и кормят у нас всех с одного котла.

      - Сейчас, Иван, я буду задавать вопросы, а ты должен отвечать с максимальной точностью, понятно? Запомни, от ответов зависит твоя жизнь. Итак, в подробностях, в мельчайших подробностях, расскажи мне тот день, когда тебя сбили.

      - Я давал присягу, - Кашин мысленно приготовился к новым побоям. - Мой долг перед родиной… 

      - Мать его, - начальник гестапо выгнал молодого офицера с кресла, уселся, положив ноги на подоконник, - какие секреты ты решил утаить? Что у русских летчиков задница делится на две половинки? Так это мы и без тебя знаем! Давай, Иван, без лишней патетики, отвечай на вопросы. Начни примерно так: я, лейтенант Красной армии Кашин, являюсь пилотом второй эскадрильи 283 авиационного полка, дислоцируемого на аэродроме вблизи городка Тихвин. Командир полка майор Морозов. Дальше сам продолжишь?

      Все сказанное гестаповцем было правдой. Кашин обреченно вздохнул и начал рассказ. В процессе его повествования принесли обед, и немцы дали пленному перекусить.

      - Еще раз вернемся к тому моменту, когда тебя сбили, - оберлейтенант поднял Кашина из-за стола, вывел на середину комнаты. - Вставай, раскинь руки. Это ты. Я и Ральф летим сзади эшелоном выше. Карл, встань, будешь изображать его ведомого.

      - Черта с два! Поставь вместо меня стул.

      - Хорошо, - согласился Отто. – Этот стул твой ведомый, он летит левее тебя и немного выше. Так? Все так? Дальше, Иван, дальше!

      - Вы открыли по мне огонь, попали в левое крыло, разнесли обшивку. Мне ничего не оставалось делать, как выпрыгнуть с парашютом.

      - Отлично! Ты выпрыгнул с парашютом, и что ты видишь? Куда делся твой ведомый?

      - Этого я не видел, наверное, он улетел. Вы, то есть Вы и Ральф, пронеслись от меня справа, сделали круг и улетели. Мой самолет врезался в землю и взорвался. Я приземлился, снял парашют…

      - Стоп! Дальше пока не надо. Объясни мне, Иван, - мягким  вкрадчивым голосом спросил Отто, - каким образом, я или Ральф, смогли попасть тебе в левое крыло у основания центроплана, не повредив фонарь пилотской кабины? Что, не получается? А знаешь, почему?

      Немец подошел к пленному и в лицо рявкнул:

       - Да потому, что ни я, ни Ральф по тебе не стреляли! Мы даже еще не приблизились к вам на расстояние прицельного выстрела, как у тебя ошметки с крыла полетели! Забавно, правда? Последнюю фразу он вновь произнес мягко, участливо. 

      Кашин осмотрел свою вытянутую левую руку, обернулся на Ральфа, изображающего патрульную пару. Посмотрел назад на стул. Прикинул вектор пулеметных очередей от «мессершмиттов» и обомлел от чудовищной догадки – не пробив фонарь его МиГ-3, немцы никак не могли попасть ему в левое крыло.

      - Может, зенитка? – промямлил он.

      - Отлично, – воскликнул Отто, – это была зенитка! Я так и знал, что он скажет про зенитку. Иван, иди сюда, смотри!

      Оберлейтенант подтащил Кашина к столу, разостлал на нем секретную карту местности. Если такую карту доставить в расположение наших войск, то добывшему ее гарантирован орден «Красного знамени». 

      - Смотри сюда, Иван! Вот этим кружочком обведено место падения твоего самолета. Вокруг лес, болота. Что здесь охранять? Хутор, где ты соблазнил жену полицая? Или вот этот кусок проселочной дороги? Иван, ты же не штатский болван, а боевой летчик! Объясни мне, на кой черт тут, в глухом лесу, устанавливать зенитную батарею, и в кого она будет стрелять?

      Кашин подавлено молчал.

      - Тебя атаковал, Иван, и сбил короткой очередью твой ведомый, - Отто вновь начал чеканить фразы. - Я предполагаю, что твой ведомый – неопытный стрелок, или он так волновался, что не смог попасть тебе по кабине. Дав очередь, твой ведомый перестроился повыше, заметил нас и удрал. Иван, смотри мне в глаза! Отвечай, почему твой товарищ стрелял в тебе в спину? Не знаешь?

      - Выпить можно? – обреченно выдохнул Кашин.

      - Ральф, налей ему в стакан, русские из мелкой посуды не пьют. Кстати, сколько сейчас времени? Так, допрос отложим до завтра. Ты со мной, Карл?

      - Нет, останусь с русским шнапс пить! – съехидничал гестаповец. – Отто, ты поезжай один, а я посмотрю, о чем ты с этими фрау договоришься. В прошлый раз что-то у тебя не очень получилось.

      - В прошлый раз я был пьян. Кстати, господа, куда пленного будем девать? Если я велю препроводить его на гауптвахту, то местные бюрократы потребуют роту СС для его охраны. Может, здесь оставим, бежать-то ему некуда.

      - Где ты его здесь оставишь? В пустой комнате? – эсэсовец показал рукой на стену за Иваном. – А кто его караулить будет? У меня людей нет.

      - Я сейчас договорюсь с командиром охранной роты, он выделит пару человек. Ральф, ты пока посиди с гостем, можешь выпить, на завтра полетов не будет.

      Оставшись с молодым лейтенантом, Кашин решил расположить его к себе и как можно больше выведать о событиях, развернувшихся вокруг него. Лучше всего людей сближают совместный труд или водка.

      - Господин лейтенант, может, «прозит»? За знакомство, так сказать, «по маленькой»?

      «Коллега» не отказался. Выпили, закусили оставшимися от обеда бутербродами.

      - Ральф, а у тебя много сбитых самолетов на счету? – как бы между делом спросил Иван, словно поинтересовался, сколько зайцев подстрелил немец во время прошлой охоты.

      - Шесть, - помрачнел лейтенант. – Если бы не Отто, если бы я не был его ведомым, я бы уже давно на «Железный крест» заработал, а так все сливки герр оберлейтенант загребает. Он, кстати, и тебя на свой счет записал.

      - Ну, это-то понятно, не пропадать же добру! Ральф, а что, оберлейтенант сам устанавливает дни, когда он будет летать, а когда нет? У нас с этим строго: приказали - лети!

      - Плевал оберлейтенант на всех и на все правила! Он «свободный охотник», когда хочет, тогда вылетает, а не хочет, с девками весь день кутит. Вот и сейчас к ним поехал!

      - Да ладно тебе печалиться! Давай лучше выпьем!

      - Представь, - разоткровенничался Ральф, - Отто специально приехал сюда из Берлина, чтобы набрать 20 баллов и получить Рыцарский крест. Он, видишь ли, папаше своему пообещал, что не вернется в Германию без креста на шее. Он здесь очки за сбитые самолеты зарабатывает, а я ему хвост прикрываю. Скажи, разве это справедливо? Ему еще осталось 12 штук сбить, а летает он пару раз в неделю, такими темпами я до конца войны ничего не заработаю.

      - А кто у него отец? Какая-нибудь шишка в Берлине?

      - Папаша его личный друг рейхсмаршала Геринга, вот Отто и творит, что хочет. Он, кстати, и сам Геринга знает с детства.

      - Солидный господин, ничего не скажешь! Если бы мой отец был другом Молотова, я бы не торчал на фронте, а сидел бы где-нибудь в штабе ВВС в Москве.

      - И он сидел! Потом черт его дернул поехать в поместье к отцу, повздорил там со всеми и пообещал вернуться с Рыцарским крестом. Почему, ты думаешь, он приперся сюда, а не отправился на Западный фронт? Здесь он ваших летунов, как куропаток, в каждом вылете щелкает, а над Ла-Маншем неизвестно, кто бы кого завалил.

      - Кто его знает, если бы мы с вами по-честному схлестнулись, может, и мы бы выиграли.

      - Иван, ты шутник! – Ральф искренне и весело засмеялся. – Вам ли с нами тягаться? Мы к вашей паре подошли на близкое расстояние, а вы нас даже не заметили! Какие с вас пилоты, так, название одно! Скажу тебе больше, я бы завалил твоего ведомого, но Отто запретил. Он как увидел, что твой напарник по тебе огонь открыл, так и…

      Ральф поперхнулся, Кашин заботливо постучал его по спине. Заслышав странные звуки, в комнату заглянул встревоженный караульный:

      - Герр лейтенант, у вас всё в порядке?

      - Все нормально, можешь идти, - разрешил Ральф. – Иван, а, правда, что русские могут выпить залпом целый стакан водки? Выпьешь сейчас? Сможешь?

      - Ральф, только не сегодня! Пойми, я три дня не ел, меня полицаи били…

      - Здоровый такой, Петр бил? - лейтенант вдруг резко опьянел, стал перескакивать с одного на другое. – У него как фрау, ничего? Я помню, с одной кувыркался в Магдебурге, так она мне всю спину исцарапала и губу прокусила…

      Дальше в том же духе: когда, с кем и как – обычный пьяный треп молодого человека. В принципе, на фронте все застольные разговоры скатываются на эту тему.

      Поняв, что у Ральфа больше ничего не выведать, Кашин попросил у караульного сводить в туалет, а заодно намекнул ему, что негоже офицеру Люфтваффе спать за столом. Надо бы его домой увести. Солдаты вызвали денщика Ральфа, и тот увел лейтенанта.