Жизнь как есть

      Была теплая летняя ночь середины августа 1989 года. Над аэропортом города Львова небо усыпали огромные яркие звезды. Рядом со мной на лавочке сидел пьяный главарь местной бандитской группировки. Его подручные стояли рядом.

      Главарь что-то рассказывал мне о высокой политике и межнациональных отношениях, а я молчал, с тоской посматривая в сторону спасительного входа в аэропорт. Надо же так вляпаться! Дернул же меня черт отойти покурить на одинокую лавочку… 

      - Что-то ты, хлопчик, все молчишь, – до главаря дошло, что я не участвую в беседе. – Может, ты не той нации?

      Прикидываться украинцем было бессмысленно. Помощи ждать неоткуда, спасаться бегством  поздно. Оставалось идти напролом, а там будь что будет!  

      - Угу, не той! – дерзко ответил я. - Москаль. 

      В наступившей тишине каркнула ворона. Что за страна такая – Львовщина! Во всем мире ночью вороны спят, а тут каркают…

      …Учебный 1988-1989 год для слушателей Хабаровской высшей школы МВД СССР выдался совсем не учебным. Вместо того, чтобы в аудиториях постигать премудрости следственной науки, мы занимались охраной общественного порядка в бунтующем Нагорном Карабахе. В июле месяце, когда мы вернулись из второй трехмесячной командировки, нам объявили о переводе на последний курс и разрешили убыть в отпуск.

      Посовещавшись, мы с приятелями решили махнуть на Украину, посмотреть далекую сказочную страну, о которой рассказывали какие-то небылицы: мол, на Украине в магазинах свободно продавалось бутылочное пиво, которое в Хабаровске не видывали со времен начала перестройки. На Украине, мол, было вещевое изобилие, а стиральный порошок, чай и спиртное продавались без талонов. Насчет бутылочного пива наверняка враки, «сухой закон» в стране никто не отменял, а вот посмотреть на союзную республику, где не было талонной системы, конечно же, стоило.

      Сказано – сделано! В отделе кадров я попросил выписать требование до Львова, который наметил конечной точкой вояжа по Советскому Союзу. Воинское требование на бесплатный перелет до места отпуска имело одно неудобство – обратный билет я мог купить исключительно во Львове и больше нигде.

      Проведя начало отпуска дома, в Сибири, я рванул дальше, в Москву, где повстречался с друзьями, и мы на поезде двинулись в Тернополь.

      В Тернополе мы наглядно убедились, что развитой социализм можно построить в одном отдельно взятом городе. В Тернополе действительно было товарно-вещевое изобилие: в комиссионных магазинах продавалась добротная польская и турецкая одежда, косметика и обувь, и все  в три-четыре раза дешевле, чем в Хабаровске. Никаких талонов на мыло здесь никогда не было. А пиво…. В первом же продовольственном магазине мы наткнулись на ящики с пивом двух сортов.

      - Они живут, как при коммунизме, – откупоривая бутылку, сказал мой приятель.

      - Угу, - отпивая из горлышка, согласился я. – Только за чей счет живут? У нас скоро трусы по талонам продавать будут, а тут колбаса свободно продается, и никаких очередей за ней нет!

      При мысли о талонах на трусы все засмеялись, а вот насчет колбасы призадумались.

      Наличие колбасы в то время было одним из основных показателей благосостояния региона. В Сибири и на Дальнем Востоке ее не было. То есть мясокомбинаты у нас были, продукцию выпускали, но достать колбасу можно было только по большому блату. В Карабахе, кстати, колбасы тоже не было, но уже по другой причине - там предпочитали есть вяленое или свежее мясо.

      - Странно как-то получается: страна одна, но у нас колбасы нет, а здесь ее полным-полно. Это что ж выходит, они едят нашу колбасу?

      - Успокойся, - сказал я, - считай отсутствие колбасы за Уралом издержками плановой экономики. Или проявлением братской любви русского народа ко всем народам союзных республик.

      - На фиг такая братская любовь нужна! У нас прилавки пустые, а они тут жируют, не знают, что такое очередь за водкой длиной с километр!

      - Погоди, закончится перестройка, и у нас колбаса появится! И талоны отменят!

      Все засмеялись: в благополучное окончание горбачевской авантюры уже тогда никто не верил.

      Из Тернополя я добрался до Львова. Первое, что меня насторожило – отношение местных милиционеров к приезжему. На мой безобидный вопрос, каким автобусом можно добраться до аэропорта, патрульные милиционеры потребовали предъявить документы.

      - У вас здесь что, осадное положение? – попробовал пошутить я.

      Сержанты шутки не оценили и наверняка уволокли бы меня разбираться в участок, но удостоверение с аббревиатурой «МВД СССР» оказало свое магическое действие.

      - Ты откуда? А сюда зачем приехал? В отпуск? – они искренне удивились, что кто-то из Хабаровска может приехать отдыхать во Львов.

      Я понимаю, диковинно бы выглядело, если бы кто-то с Дальнего Востока приехал отдохнуть в Карабах, балансирующий на грани гражданской войны. Но в Львове-то, судя по газетам, было все спокойно: ни митингов с требованием независимости, ни забастовок, ни стрельбы по ночам. Однако местные правоохранители были другого мнения:

      - Садись вот в этот автобус и поезжай прямо до аэропорта. По дороге нигде не выходи и по городу один не шарахайся…

      Его последние слова утонули в хлопанье крыльев и оглушительном карканье. С площади напротив вокзала взлетела огромная стая ворон. Ничего подобного этой стае я никогда в жизни не видывал – птиц было так много, что, казалось, они на мгновение заслонили солнце и наступил полумрак. Апокалипсическое зрелище, доложу я вам, не для слабонервных.

      Удвоив бдительность, как разведчик на вражеской территории, я уселся в автобус. Что происходит здесь? Отчего обычные постовые милиционеры отнеслись ко мне с открытой неприязнью, словно я заезжий вор-карманник?

      В автобусе я обратил внимание, что все вокруг говорят исключительно по-украински. Но не на том забавном языке, в котором в русскую речь подмешаны отдельные незнакомые слова, а вообще на непонятном наречии. Я стал прислушиваться к разговорам пассажиров, но тщетно. О чем они толкуют, понять было невозможно. Вот тебе и родственный славянский язык!

      Заметив на руке у соседа часы, я решил провести небольшой эксперимент.

      - Не подскажите, сколько времени?

      Мужик скривил недовольную гримасу и отвернулся в противоположную сторону. Я откинулся на сиденье и притворился спящим.

      Похоже, в этих краях не чтят заветы Ильича о пролетарском интернационализме. Придется быть осторожнее, лишний раз в диалоги с местным населением не вступать.

      Я приоткрыл глаза. За окном все вывески были на украинском. На проезжающих легковых автомобилях ветер трепал желто-голубые флажки неизвестного государства. Такой же расцветки ленточки были вплетены в косы у девушек. 

      В аэропорту я первым дело нашел кассу, где выдавались билеты по воинским требованиям. Отстояв небольшую очередь, я добрался до заветного окошечка.

      Хорошенькая кассирша лет двадцати пяти приветливо улыбнулась мне, взяла удостоверение с вложенным требованием. Не знаю, что она ожидала там увидеть, но через мгновенье ее лицо помрачнело, словно вместо документа на проезд я вложил записку с неприличным предложением.

      - В ту кассу! – примерно так я перевел ее отказ обслужить меня.

      - Но тут написано, - я постучал пальцем по объявлению, - что именно у вас…

      Кассирша включила громкую связь и повторила ответ, сопровождая его тычком в соседнее окошко. Делать нечего, встал в новую очередь, длиннее предыдущей раза в три.

      Отстояв больше часа, я добрался до нового окошка.

      Едва глянув на удостоверение с торчащим уголком требования, кассирша, не произнеся ни слова, показала мне на соседнюю кассу.

      - Да меня только что оттуда послали к вам! – начал горячиться я.

      Щелчок громкой связи:

      - Молодой человек, вы что, читать не умеете? По воинским требованиям обслуживают только в первой кассе!

      Все пассажиры, из всех очередей, с интересом стали рассматривать меня. Надо же, вроде взрослый человек, а читать не умеет!

      - Москаль! – прокомментировал кто-то мою безграмотность.

      Я попытался восстановить справедливость и пробиться к окошечку первой кассы без очереди, но пассажиры дружно объединились против такого хамства и вытолкали меня прочь. На сей раз, они обзывали меня «москалякой», что, наверное, должно быть обиднее, чем просто «москаль».

      Вновь отстояв полчаса, я дошел до первой кассы.

       - На Москву нет билетов, - даже не глядя в документы, заявила кассирша.

      - А через Киев? – на автомате спросил я.

      - До Хабаровска вы можете вылететь только через Москву. Так что приходите завтра утром.

      Я сделал вид, что ушел, а сам, дав круг, вернулся. Мои худшие ожидания оправдались – прочим гражданам, владеющим украинским языком, билеты до Москвы продавали.

      Что же, придется ждать утра. Но в чем прикол продержать меня в аэропорту ночь, я так и не понял. Если жители города Львова считают меня нежелательным элементом на своей земле, то логичнее было бы выдать мне билет на ближайший рейс и выпроводить восвояси. Или они думают, что я к утру научусь говорить по-украински?

      Бесцельно прогуливаясь по аэропорту, я ощутил ноющее чувство голода, доселе подавляемое борьбой за билеты. Надо подкрепиться.

      В аэропорту было два работающих буфета: один кооперативный, другой для простолюдинов. На кооперативную еду денег у меня не было, пришлось воспользоваться услугами общепита.

      Но в этот раз я был умнее. Заказывая чай с булочкой, я воспользовался интернациональным языком жестов. Сработало. Обслужили.

      После приема жидкости захотелось совершить обратный процесс. Но с туалетами в аэропорту было совсем плохо – оба были кооперативных, то есть платных. Пожадничав рубль на минутное дело, я пошел на улицу.

      Вечер сменился ночью. Небо усыпали яркие звезды. Когда-нибудь я стану писателем и напишу о звездах целый роман. Или о львовских воронах стоит написать писать? Или о том, что меня, в моей собственной стране, дискредитируют только потому, что я русский? И ведь издеваются надо мной не враги-империалисты, а наши же, советские люди, мои сограждане. Или здесь уже не Советский Союз, а заграница? А этот желто-голубой флаг является стягом независимой Западной Украины? Понятно, что с началом карабахских событий СССР трещит по швам, но коли вы отделяетесь, то открыто заявите об этом.

      И, собственно говоря, чем я не угодил братьям-украинцам? В Карабахе все понятно: армяне были недовольны русской милицией за то, что мы не давали им изгнать из НКАО азербайджанское население; азербайджанцы косились на нас как на единоверцев армян. Была бы третья нация, и те бы нашли причины для недовольства. Но здесь-то, на Украине, здесь-то откуда такое презрение к русским? И самое странное, что выходцы с Украины, с которыми мне доселе приходилось общаться, никаких признаков националистического шовинизма не высказывали. Впрочем, они и на таком языке, как во Львове, не говорили. Наверное, пока мне встречались не совсем настоящие украинцы, а как бы обрусевшие.

      Вывод: обрусевшим украинцам я брат, а местным хохлам далеко не родственник. 

      Задумавшись, я присел на лавочку возле круглосуточно работающего кафе. До крыльца аэропорта метров сто, а может больше или меньше – в полумраке не понять. Вокруг безлюдно, ночь все-таки.

      Как по заказу, из кафе вывалила пьяная толпа, человек шесть-семь. Наметанным глазом я мгновенно определил, что это уличные бандиты. Вышедшего первым парня я безошибочно квалифицировал как главаря группировки.

      Обсудив между собой что-то на украинском языке, парни двинулись в мою сторону. Душа их требовала приключений. Тренированные бицепсы застоялись. Кулаки почесывались. 

      Уходить было поздно. Как только я рвану в сторону аэропорта, так меня тут же догонят и отлупят только за то, что стал убегать. Закон стаи: убегает – догоняй! Помощи ждать неоткуда. За чужака никто не вступится. Даже на местных милиционеров не было никакой надежды – карабахский опыт говорил, что национальная милиция всегда, при  любых обстоятельствах, выступит на стороне земляков. Случись что, еще меня и обвинят, что я на семерых кинулся драться.

      Вожак уличной шайки сел рядом со мной, попросил закурить. Остальные остались стоять, посматривая по сторонам.

      - Что-то ты, хлопчик, все молчишь, – после длинного монолога до главаря дошло, что я не участвую в беседе. – Может, ты, не той нации?

      Если сказать, что в его голосе прозвучала угроза, значит не сказать ничего. Угроза была такая, что я мог физически потрогать ее в воздухе.

      - Угу, не той! Москаль.

      В сквере за спиной от удивления каркнула ворона: надо же, москаль! Один! Ночью! Вот это да, вот это наглость! 

      Как говорится, повисла зловещая пауза.

      Минуту пораздумав, главарь миролюбиво произнес:

      - Вот видишь, бывают и среди москалей порядочные люди. Вот ты дал мне закурить, не зажилил цигарку. А ведь москали все жадные…

      От кафе раздался игривый женский смех.

      - Марьяша! – воскликнул украинский философ, и, забыв обо мне, рванул к опрометчиво оставленной подруге.

      Мгновения решают все.

      - Я сейчас приду. Ждите меня здесь, - велел я оставшимся бандитам и бодро зашагал в аэропорт.

      - Чего-чего он сказал, здесь его ждать? – донеслось мне в след. – А он-то куда пошел?

      Пока они пребывали в растерянности (алкоголь тормозит мыслительные процессы), я успел удалиться на приличное расстояние.

       - Стой! – заорали одураченные бандюги. – Стой, москаляка проклятая!

      Но было поздно, я уже вышел на освещенную площадь перед крыльцом.

      Все, больше я отсюда ни на шаг! Дважды испытывать судьбу не стоит. Второй раз Марьяша может не завизжать.

      После испытанного стресса аэропорт показался мне домом родным, а пассажиры хорошими знакомыми.

      Кстати, о пассажирах. Если я, москаль, был человеком второго сорта, а украинцы соответственно первого, то наводнившие помещение аэропорта поляки были людьми сорта высшего. Они были представителями западного мира: свободного, богатого, самоуверенного. Они уже год жили при капитализме и активно экспортировали его на западные окраины СССР.

      Как у нас относятся к иностранцам, к настоящим иностранцам, известно:

      - Чего изволите, пан? Только для вас, пан, за валюту, работает круглосуточный ресторан…

      Куда летели поляки, я не знаю, но знаю зачем – каждый из них перевозил огромные сумки и рюкзаки, набитые вещами на продажу. Багаж польские гости складировали вдоль стен. На образовавшихся из рюкзаков пирамидах поляки сидели, спали, распивали водку, бренчали на гитарах. Некоторые польки в открытую курили.

      Тут же, у бивуаков, шла бойкая торговля и обмен:

      - Пан, давай так, за три турецких свитера и пять комплектов плавок «Неделька» - сто рублей деньгами и часы. Хорошие часы, пан, «Командирские», у вас в Польше таких нет.

      В зале ожидания, больше напоминающем цыганский табор в ярмарочный день, места для меня не нашлось, и я ушел спать на второй этаж.

      На полу галереи второго этажа, постелив под себя газеты, вповалку спали какие-то граждане. В углу, на куче вещей, похрапывал одинокий польский странник. Недолго думая, я пристроился рядом с ним и задремал. Под утро вернувшиеся из ресторана поляки разобрались, что я не из их компании и настойчиво попросили освободить «спальное место».

      Как только касса №1 начала работать, я протянул требование.

      - Билет до Хабаровска через Москву.

      - На Москву билетов нет.

      - Мать его, - взорвался я от обиды, - а если бы я был не москаль, тогда бы мне билеты были? Скажите мне честно, если бы я умел говорить по-вашему, то для меня бы нашлось место в самолете? Сегодня на Москву летит рейсов десять, и что, ни на один уже нет билетов? Или их только для меня нет?

      Подоспевший на шум скандала постовой сержант выдернул меня из очереди и отвел в сторону.

      - Ты чего буянишь? – строго спросил он.

      - Да я, - от обиды у меня задрожали губы, - да тут…

      Пассажиры вокруг злорадно ухмылялись. Попался, москаляка!

      - Да я, мать его, второй день из вашего балагана улететь не могу, только потому, что я русский! - и дальше, никого не стесняясь, я высказал постовому все, что накопилось в душе.

      Публично изливать свои чувства нецензурными выражениями я не боялся – в любом варианте удостоверение сотрудника МВД сработает как индульгенция. Худшее, что со мной могут сделать, так это написать гневное письмо в Хабаровск: так, мол, и так, в нашем благочестивом городе ваш слушатель матерился, как сапожник, опозорил нас перед иностранными туристами.  Но в школе бы меня тронуть не дали. 

      Постовой отвел меня в отделение, и там я, используя те же эпитеты, высказал наряду дежурной смены все, что думаю о братстве русского и украинского народов.

      - Да ко мне, мать его, армяне в Карабахе лучше относились! – закончил я свою тираду.

      - Так ты в Карабахе был? Успокойся, не нервничай, сейчас все сделаем. Чаю хочешь? – дежурный лейтенант отправил постового с моими документами в кассу.

      - Расскажи, как там, стрелять пришлось? А кормили чем?

      Через пять минут сержант вернулся с билетом на ближайший рейс. Еще через два часа я летел в Москву.

      В Москве мне пришлось прожить пять дней. Билетов там не было ни для кого. Пользуясь львовским опытом, я наловчился спать на полу в аэровокзале, перекусывать какой-то пакостью из буфета. В ожидании транзита я целыми днями гулял по городу.

      Наверняка я выглядел непрезентабельно: небрит, помят, с голодным блеском в глазах. Впрочем, таких, как я, на улицах Москвы было полным-полно: сказывался начинающийся наплыв приезжих и общий уровень обнищания населения. Но как бы я ни выглядел, никто не кривился, услышав, что я говорю по-русски. Никто не собирался бить мне по лицу только потому, что я москаль. Я был свой среди своих. Я был дома.

      Как бы ни издевались надо мной во Львове, я не озлобился на весь украинский народ. Я просто понял, что существует два различных по культуре и языку народа, населяющих территорию современной Украины: один – это украинский народ, родственный нам, а другой народ – родня полякам. Поляки, если полистать учебник истории, всегда были враждебно настроены и к русским и к России.

      Так что не надо, всякий раз, произнося слово «украинский», добавлять эпитет «братский». И вообще, с определением «братский» надо быть поаккуратнее, не лепить его направо и налево. У нас, если вспомнить недавнее прошлое, кто только не был братьями: и китайцы, и кубинцы, и афганцы с арабами. И где теперь вся эта родня?

      А тем же, кто все-таки считает украинский народ единой нацией, да к тому же еще братской нам, я хочу сказать:

      - Как жаль, что вас не было со мной тем августовским вечерком 1989 года на лавочке, перед львовским аэропортом! Вы бы побратались с местными пьяными националистами, а я бы в сторонке посмотрел, в каких бы формах они вам преподали ответный урок интернациональной дружбы.