Проза

 

Повесть

 

 

 

Моему дорогому другу Татьяне Моисеевой

с благодарностью посвящаю…

 

 

Местные народы называют эту землю − Уйкоаль.

Старая корякская легенда гласит: ”Раньше везде простирался только один Великий океан, и нигде не было видно ни клочка суши. Летел однажды над водной поверхностью великий бог Кутха-ворон, ловил чавычу. Много съел он этой рыбы, и тут вдруг попалась ему огромная рыбина. Схватил ее Кутха мощными когтями, высоко поднялся с ней в воздух и полетел в свой дом, на одинокую скалу, возвышающуюся над морской гладью. Но сильной слишком оказалась рыба. Стала биться в когтях у ворона и вырвалась на свободу. Не захотел Кутха подбирать ее, так как был сыт. А чавыча упала в воды океана, и образовалась в том месте суша, своими очертаниями похожая на рыбу”.

Так и появилась земля Уйкоаль.

Со временем Кутха населил ее охотниками и рыбаками и дал им разные названия: коряки, ительмены, эвены и чукчи.

С тех пор и живут эти народности на камчатской земле, и милее ее нет для них ничего в целом свете.

Посчастливилось и мне пожить на полуострове Камчатка и встретиться с такими непохожими на нас людьми − детьми природы − местным населением земли Уйкоаль.

 

 

Что там вдали за горизонтом

 

Вначале мы с отцом жили на Восточном побережье, в колхозе «Тумгутум», что в переводе с корякского означает «Товарищ». Узкая береговая полоса − тридцать километров в длину и всего метров пятьсот в ширину, − на которой находился наш дом, с двух сторон омывалась водами могучего Тихого океана.

Мне довелось увидеть всю неповторимую красоту этого сурового заповедного края. Камчатка. Земля, согретая теплом своих недр и распахнутая к величайшему океану. Территория вулканов и гейзеров, плоских приморских тундр и вершин, несущих большие ледники. Незабываемый мир прозрачных озер и вскипающих от рыбы быстрых рек, каменной березы и реликтовой пихты изящной, стланиковых зарослей и буйного высокотравья. Место многочисленных птичьих базаров и поселений леммингов. Родина белоплечего орлана и огромного бурого медведя-рыболова. Это поистине заповедное царство.

Непередаваема прекрасная, особенно в диких местах, и в то же время жестокая в своих проявлениях, природа. Частые землетрясения. Очень холодные, многоснежные зимы. Бывало, отец открывал утром дверь, а за ней находилась еще одна − «снежная» − и руками спокойно можно было достать верхушку телеграфного столба. Заносы. Бураны. Шторма.

Лето короткое, прохладное, температура редко когда достигала + 20^оС. Порывистые ураганные ветра, сваливающие с ног человека, постоянно дующие по косе, и никакого прикрытия со стороны деревьев. Они низкорослые в этих суровых климатических условиях. Это карликовые березки и осинки, которые настолько малы и неказисты, что, на первый взгляд, их и за деревья-то принять нельзя. От сильных непрекращающихся ветров они не могут подняться вверх, а растут в виде низких кустарников. И даже грибы, которых здесь огромное множество, выше этих берез и осинок.

Еще одно из достопримечательностей этих мест − кедровый стланик, который стелется по тундре на десятки и даже сотни метров, и если попадешь в него, то уже нет никакой возможности самостоятельно освободиться.

Но особое место, конечно же, занимают птичьи базары. Шум. Гам. Разноголосье. Нет слов, чтобы описать великолепие и разнообразие морских птиц, обитающих там: лебеди-кликуны, белоплечий орлан, камчатская крачка, топорки, каменный глухарь и многочисленные стаи тихоокеанских чаек, а на скалах селятся бакланы, чистики, ипатка… 

Детей моего возраста в поселке было очень мало, и я с раннего детства привык к одиночеству. Во времена летних каникул один бродил по тундре, собирая щедрые дары природы: ягоды (бруснику, морошку, шикшу), грибы (подосиновики и подберезовики), которые в этих краях просматриваются далеко в низкой тундровой траве, возвышаясь даже над стелющимися, низкорослыми карликовыми березками и осинками, приютившими их около своих корней.

По осени мы с отцом часто ходили, гуляли по здешним местам, собирали шишки кедрового стланика, с трудом пробираясь сквозь непроходимые, колючие заросли, порой на сотни километров покрывающие тундру. Но куда только не залезешь ради любимого лакомства − кедровых орешков!

На маяке, ближе к обрыву возвышалась огромная скала (может, эта та самая, на которой когда-то в древности располагалось гнездо ворона Кутхи). Ее облюбовали многочисленные морские птицы. Между собой, местные жители называли ее птичьим базаром.

Скала и, вправду, напоминала «базар». Шум, гам, птичье разноголосье оглушали, и мало кто отваживался лазить туда за яйцами. Небезопасно: крутой подъем − можно сорваться, да и пернатые, встревоженные появлением чужака, могли заклевать. Я не лазил никогда. Не потому, что трусил, а просто однажды попробовав сырое яйцо кайры, тут же его выплюнул. Ужасный рыбный привкус отбивал всякое желание есть такие «деликатесы».

Живя на Камчатке, я проникся любовью, восхищением и трепетным уважением к этому неповторимому уголку природы и к людям, населяющим его.

По одной из сторон прибрежной полосы виднелся вдали остров Верхотурова. Отец рассказывал, что там находится заповедная зона и попасть туда можно лишь на катере. В ясную тихую погоду, когда ветер успокаивался и на водной глади наступал полный штиль, очертания незнакомой для меня земли отчетливо просматривались.

В такие моменты я стремглав бросался домой, хватал мощный морской бинокль и довольный, с бешено колотящимся сердцем, замирал у края песчаной косы. Часами мог, не отрываясь от окуляров, предаваться созерцанию таинственного берега. Но обычно ничего нового я там никогда не замечал. Одна и та же картина. На восточной оконечности виднелся каменный крест. Стаи многочисленных птиц постоянно кружились над ним. И внезапно испуганные каким-нибудь хищником, по большей части песцом, они время от времени нарушали тревожным криком своим покой безлюдного островка природы.

− Что это за крест виднеется там? − спросил я однажды отца.

− Там находится могила зверолова. В давние времена он выбрал этот остров под свой дом. Жил там, охотился. Раз в месяц причаливал к нему катер и забирал заготовленную им пушнину. Внезапно он умер при загадочных обстоятельствах, его похоронили здесь же. После этого почему-то никто больше не захотел селиться на на этой земле. А потом остров превратили в заповедную зону…

 

«Охота»

 

По другую сторону песчаной косы располагалась лагуна. Почти всегда тихая, спокойная она лениво катила свои воды вдаль. В ней мы любили ловить крабов.

Обычно поутру отец будил меня, и мы, наскоро перекусив, отправлялись на «охоту». Брали с собой всегда одни и те же «снасти» − оцинкованное ведро и лыжную палку с заостренным гвоздем на конце.

Раннее утро. Зябко ещё. Светлая полоска неба на горизонте постепенно увеличивается под настырным давлением солнечных лучей. Отлив. Вода ушла далеко, и всё прибрежное пространство поблёскивает уже драгоценной россыпью, искрится от обилия яркого света. Водная стихия на время отступила, обнажив сырой песок со множеством ямок, наполненных мутной водой. Вот тут-то и прячутся крабы – наша «добыча».

Подходим к одному из малюсеньких озёрков. Так и есть. Сидит стригунок, растопырив в нашу сторону свое единственное оружие − клешни: правую − большую боевую и левую − маленькую, будто недоразвитую. Отец ловко хватает его за заднюю «ножку» и быстро опускает в ведро − попался «глупыш». Я пока побаиваюсь ловить крабов руками: нет у меня ещё такой сноровки, как у отца. Чуть зазеваешься − и можешь остаться без пальцев. Пробую «багор», но протыкать крабов жаль, и повозившись, попереворачивав бедолагу – отступаю. Отец, видя мою нерешительность, хватает его и бросает в ведро. Больше я не пытаюсь охотиться, а лишь хожу за отцом и наблюдаю.  

Так мы бродим обычно часа два: он ловил, а я наблюдал и учился. За это время ведро наполнялось почти до краёв, и мы, довольные богатым «уловом», отправлялись домой...

 

 

Добыча

 

Между колхозом, где мы жили, и поселком Ильпырский находился причал, к которому швартовались МРСки и катера. Они выходили на лов рыбы на три-четыре дня. Я до сих пор помню номера многих малых рыболовных сейнеров, потому что мы дети встречали их на пирсе как родных. Только услышав объявление по громкой связи, что к пирсу подходит МРС-180, ребята, все кто в то время находился неподалёку, стремглав бросались на берег. Радость была огромная! Будто судно находилось в кругосветке целый год, а не половину недели. Вначале на горизонте появлялся чуть видимый чёрный дымок, а вскоре и сама МРСка, натужно тарахтя движком, подходила к причалу. Взрослые ребята стояли наготове, ожидая, пока с судна полетит конец причального каната. Тогда, деловито поймав на лету веревочный трос, не спеша обвязывали его вокруг чугунных кнехтов. Нам, малышам, не разрешали близко подходить к пирсу во время швартовки, и мы, затаив дыхание, смотрели и запоминали как обвязывать канат. Чёрный железный борт мягко ударялся о толстые шины на стене пирса – канат надёжно закреплён. И команда выкидывает мостик. Мы во все глаза смотрим на выгрузку рыбы из трюма. Матросы, ловко орудуя длинными баграми с крюками на концах, подцепляют сразу по две, а то и по три рыбины, скидывая их в большую толстую сеть, напоминающую огромную авоську.

Затем рыба краном выгружается в кузов грузовика, и тот, рыча мотором и обдавая пылью скудную растительность на обочине дороги, мчится на рыбозавод. Он находится недалеко от причала. Небольшое одноэтажное крытое жестью здание. С двумя транспортными линиями и большим бункером для приёмки рыбы. На заводе трудятся человек двадцать, в основном женщины-рыбообработчицы. Нерка, чавыча, горбуша, кета, треска… – какой только рыбы тут не увидишь! Вся она перерабатывается и замораживается для отправки на материк. Над заводом день и ночь кружатся огромные стаи противно-крикливых больших белых чаек. Я очень не люблю этих громких наглых птиц. Они ничего не боятся, расхаживают рядом с человеком, а то и вообще выхватывают рыбу у чуть зазевавшегося рыбака. 

– Ну, ребята, кому рыба нужна? Налетай, пока всю не разобрали. – Мои мысли прерывает крик помощника капитана. Старпом, а по-простому дядя Петя, зычно зазывает нас на борт.

Вот теперь-то пришла наша очередь. Я с другими ребятами прыгаю на мокрую деревянную палубу и стремглав несусь к трюму. Возле скрученного трала лежат подарки для нас. Большой, округлый синекорый, или чёрный гренландский палтус шевелит прозрачными плавниками. Словно огромный чёрно-бежевый блин он таращит на меня близко посаженные глаза и, полуоткрыв крохотный ротик, словно просит: «Отпусти меня в синее море».

Но палтус меня интересует мало, я ищу краба. Большой камчатский краб – это заветная мечта всех мальчишек. Из одного краба можно получить до трёх литров нежнейшего мяса. К моему горькому сожалению крабов, либо уже всех разобрали, либо вообще они не попались в сеть.

– Дядь Петь, а краба нет, – ещё лелея надежду, спрашиваю я у старпома.

– Нет, братец, в следующий раз, если попадётся, привезу для тебя, а пока вон бери палтусона.

Палтус ростом с меня. Глаза его мутны, и он уже ни о чём меня не просит. Я продеваю сквозь жабры проволоку и напрягаясь из всех сил вытягиваю рыбину на пирс. Теперь самое главное. Как бы мне притащить этого монстра домой. Какой-то малознакомый матрос кидает мне кусок брезента.

– Клади его сюда, так легче тащить будет, – смеётся он. Волочить рыбу таким способом и правда гораздо легче.

До дома путь неблизкий, нужно пройти пару километров, а потом ещё в конец улицы. Я упорно тащу палтуса и представляю, как же обрадуется отец, увидев меня с добычей. Синекорый палтус – рыба очень вкусная, я до настоящего времени не ел рыбы лучше. Жирное, нежное мясо буквально тает во рту. Отец тоже из всех рыб предпочитал палтуса, особенно в жареном виде.

С такими сладкими мыслями я прошёл с километр, когда услышал взади злобное рычание. Обернувшись на звук, увидел двух больших собак, которые по-видимому как раз и искали чем бы им поживится. Я окинул взглядом дорогу, она была пуста.

– А ну пошли вон, – я крикнул… и сам испугался своего голоса.

Собаки ничуть не смутились, а наоборот стали приближаться. Тогда-то я перепугался не на шутку: «Нужно отдать им рыбу, так глядишь, они и напасть могут, а у меня даже нечем защищаться». Я стал злиться сам на себя, на собак, на то, что ребята убежали и никто мне не помог. И так мне стало жаль бросать рыбу, что я, развернувшись к псам, потихоньку стал отступать, таща за собой свою добычу. «Не отдам, они не посмеют на меня напасть, ни за что не нападут», – такие мысли придали мне смелости, и я всё тащил и тащил рыбину. 

Одна собака, чёрная с белыми лапами, вдруг зло залаяла, припадая к земле, и бросилась на рыбу, схватив её за хвост. Я дёрнул изо всех сил, пёс, откусив большой кусок, рванул в кусты. Вторая собака, так и не рискнув напасть, бросилась вслед за первой. Теперь рыбу стало тащить легче, ведь добрый кусок бродяжки всё же оттяпали. К дому я подошёл совсем выбившимся из сил. Отец что-то мастерил в сарае. Увидев меня, он, бросив работу, подбежал.

– Андрей, что случилось? Ты где пропадал полдня? Что это ты такое притащил?

Я посмотрел на свою добычу, и мне самому стало смешно. Рыба совсем потеряла товарный вид. Нечто грязное, всё в пыли, лежащее на куске старого брезента никак нельзя было назвать чем-то съедобным.

После моего рассказа отец взял оставшийся кусок рыбины, вымыл его, и вечером мы объедались вкуснейшим нежным мясом палтуса. Я чувствовал себя героем. 

 

 

Плавник

 

Очень много времени я любил проводить, сидя на берегу океана. Совсем недалеко от дома у меня было своё укромное место. Старая дырявая перевёрнутая вверх дном лодка. На ней я сиживал часами, вглядываясь в бескрайний морской горизонт. Нередко брал с собой книгу и так мог просидеть до самого вечера. Отец знал, где я нахожусь, и не беспокоился. Когда затекали ноги, я спрыгивал с лодки и, прохаживаясь по берегу, выискивал среди принесённых волнами даров что-нибудь интересное. Одно время я натащил домой целую гору разноцветного стекла, обработанного морем. Будучи в нежном возрасте, я искренне верил, что эти разноцветные стекляшки – не что иное, как драгоценные или на худой конец полудрагоценные камни. Но отец очень быстро разуверил меня в этом, однажды выбросив все мои сокровища.

Тогда я принялся собирать морские камушки редкой формы и расцветки. Под кроватью хранилось деревянное корыто, доверху набитое такими «сокровищами». Много конечно среди них было одинаковых, но встречались и красивые камешки. Они лежали в отдельной коробке, и я берёг эти «драгоценности» как зеницу ока. 

Но больше всего мне нравилось собирать плавник. То есть разные деревяшки, которые выбрасывало море. Вот уж где не было удержу моей бурной фантазии! Гладкие, обработанные морем брёвнышки я утаскивал к сараю, складывая их там в небольшую поленицу. Во-первых, зимой это было большим подспорьем, так как дров негде было взять, и печи топились исключительно углём. Уголь был совсем мелкий, больше напоминал чёрный песок. Огромная гора его была навалена возле местной кочегарки. Здешняя детвора очень любила копошиться на этом большом угольном кургане. Отец запрещал мне возиться там с другими детьми, так как одежду после наших игр сложно было отстирать. Но разве возможно удержать нас, мальчишек и девчонок, от удовольствия порыть ходы и поиграть в «войнушку»?

Плавника прибивало к берегу не так много, как бы нам хотелось. Ведь вокруг нас деревья не росли, их прибивало течением с южной части полуострова. Вечерами, сидя на своей лодке и крутя в руках округлую небольшую деревяшку, я думал: «Откуда же она приплыла к нам? Чем была раньше? Может это кусок от мачты корабля, который был в кругосветке? А возможно этот кусок приплыл из далёкой Африки и был когда-то прекрасной кокосовой пальмой. Что видел он в своём большом путешествии? Может за него, в последней надежде спастись, держался моряк, потерпевший кораблекрушение. И, конечно, моряка спасли, а вот этот обрубок поплыл дальше. И с каждым годом он становился всё меньше и меньше, пока наконец не прибился к нашему холодному берегу…» Необыкновенно волнительно было держать в руках и рассматривать кусок дерева, представляя, что же ему пришлось испытать.

Иногда отец присоединялся ко мне, и мы проходили с добрый десяток километров в поисках плавника, выброшенного океаном. Если попадались большие куски – отец распиливал их ножовкой. Когда они были очень уж сырыми – утаскивал подальше от берега в кусты, чтобы через некоторое время вернутся за ними.

Однажды мне довелось увидеть почти целое дерево. Длинный, метра три белый ствол и шесть-семь довольно крупных ветвей. Отец сказал, что видимо буря скинула его в воду. Дерево сохранилось довольно неплохо. Вода успела совсем мало поработать с ним. Отец отпилил ветки, а ствол мы оттащили наверх холма с надеждой прийти за ним, когда оно просохнет, недели через две. Но, увы, через положенный срок дерева на том месте мы не нашли. Видимо, кто-то оказался более расторопным, чем мы…

Однако тогда у меня и мысли не было, что так, как мы, живут далеко не все люди. Многие, живущие на материке, и не знали, что для обогрева жилья и приготовления пищи надо топить печь. У них была горячая вода, стоило им лишь повернуть кран, а так же ванная, туалет… И в то же время, несмотря на все неудобства и тяготы жизни, я в те времена и не предполагал, как же мне повезло волей случая оказаться в этом чудесном крае, жить на этой узкой береговой полосе под названием рыболовецкий колхоз «Тумгутум». Сейчас по прошествии многих лет, я уверен, что мое детство было очень счастливым. Ведь далеко не каждому ребенку выпадает возможность жить в заповедном месте. 

       

 

Чудо-юдо

 

Во время летних каникул почти каждый день с самого утра я проводил на рыбалке. Не то чтобы нам с отцом не хватало рыбы в рационе, совсем даже наоборот её было предостаточно, но это увлечение настолько поглощало, что к шести утра редко можно было найти свободное место на пирсе. Ловили все ребята исключительно с него, так как он углублялся в море, и не нужно было далеко закидывать леску. Удочка у меня была самая простая. Бамбуковое двухметровое удилище без катушки. Да и леска с самодельным поплавком из обычной пробки. Но сколько рыбы и какой я поймал на эту удочку!

Конечно, большой удачей было выловить камбалу-желтобрюшку. Это очень жирная и вкусная рыба. Слепая сторона у неё жёлтого или буровато-жёлтого цвета, отсюда и название. Другая, на которой расположены глаза – коричнево-серая. В основном попадались небольшие, сантиметров двадцать в длину особи, но я видел экземпляры и покрупней – раза в три длинней и массой более трёх килограммов. Отец сушил её на толстой капроновой леске, которая всегда висела у нас на кухне под потолком. Вкус сушеной камбалы я помню до сих пор…

Весной мы с ребятами таскали тихоокеанскую селёдку – небольшую, но необыкновенно жирную. Поймать её было проще простого: цепляешь на леску три-четыре крючка, а вместо приманки – разноцветный поролон. Вот и все приготовления. За раз тащишь две-три рыбки. Я любил есть селёдку, запеченную в пергаменте с картошкой. Отец очень ловко научился её так готовить.

Навагу вытаскивал тоже в большом количестве, но эта рыба считалась для нас совсем уж простой и безвкусной. Она шла, скорее всего, на корм котам. Её так и называли котиной рыбой.

Очень забавляли полосатые оливково-чёрные двурогие бычки. При поимке они раздувались, угрожающе шипели и направляли в сторону опасности два небольших рога, увенчанных шипиками. Тело у них было короткое, приплюснутое, утолщенное к голове. Когда бычки попадались на крючок, их аккуратно снимали и бросали снова в воду, так как особой пищевой ценности они не несли. Одно время я таскал их домой, но отец, сварив пару раз из них уху, запретил мне их приносить.

Иногда попадались на крючок даже морские коньки. Они тоже смешно свистели дыркой носом, пытаясь напугать своего обидчика. Двух-трех я отнёс как-то домой. Отец, засушив их, покрыл лаком. Так они и лежали, красовались долгое время на полке.

Круглых и колючих морских ежей, которые в большом количестве населяли прибрежные камни, мы тоже никогда не трогали. Хотя мне рассказывали, что соседи японцы с большим удовольствием поедают их икру.

Но однажды мне посчастливилось увидеть ещё более необычную рыбу. Это удивительное событие произошло со мной поздней весной.  

Я ловил с пирса сельдь, когда раздался громкий испуганный детский крик: «Смотрите, смотрите, что море принесло!». Я быстро смотал рыболовные принадлежности и побежал к небольшой группе людей, столпившихся на берегу. Двое взрослых и трое моих сверстников разглядывали что-то распластанное на песке светло-фиолетового цвета. Подойдя ближе, я увидел существо, которое мне не приходилось раньше встречать. С полметра в длину, желеобразное, каплевидной формы, с чёрными бахромчатыми плавниками, напоминавшими детские пальчики.

– Иду я, значит, по берегу, – рассказывал здоровенный рыжий мужик, который работал тралмастером. –  Слышу, пищит кто-то в кустах, жалобно так, словно плачет. Я думал: котенок там, а это вон что. Испугался я очень, схватил камень да метнул. А он сразу пищать перестал, да и обмяк, должно быть, издох.

Никто из собравшихся не мог объяснить, кто это мог быть. В последний раз я взглянул на странного морского жителя и побежал домой. Отец разделывал во дворе рыбу.

– Пап, там на берегу кто-то из моря пришёл непонятный. Он пищал, потом его мужик камнем стукнул и прибил. Пошли смотреть.

Я звал отца, очень надеясь на то, что он сможет мне объяснить, кто же такой этот морской пришелец.

– Нет, Андрей, не пойду, ничего с ним не случится с твоим чёртом морским. Завтра пойду на работу и посмотрю.

Но он так и не увидел его, видимо, либо собаки утащили, а может быть он всё- таки ожил и уплыл в морскую даль, чтобы больше никогда не видеть человека. Мне очень нравился второй вариант. И я представлял, как существо с детскими пальчиками приплыло в свой дом, собрало таких же, как и он сам, морских уродиков и рассказало им, что ему бедному пришлось пережить. Отец смеялся над моими выдумками и говорил, что у меня очень доброе сердце.

Теперь я подолгу бродил по берегу океана в надежде ещё хотя бы разочек увидеть это чудо-юдо. Но на глаза попадались только желеобразные медузы, которые скапливались на мелководье. Распластав свою слизистую прозрачную тюль, они казались морскими цветами, но стоило лишь дотронуться до них травинкой, как они тут же сбивались в плотный бордовый комок и уходили на дно. Многочисленные крабы-стригуны сидели в ямках с водой, выставив перед собой передние клешни. Большие кучи бурых плотных, жёстких водорослей тянулись вдоль всей береговой линии. Отец рассказывал, что из них делают какое-то вещество для медицины, но я не запомнил. Мне нравилась ламинария, или морская капуста, которая в большом количестве водилась тут же. Отец изумительно вкусно умел её готовить. До сих пор помню его фирменный салат из крабьего мяса, ламинарии, порезанной на тонкие полоски, лука и варённых яиц.

Просиживая в школьной, а на каникулах в поселковой библиотеке я всё пытался отыскать то морское чудо в различных книгах о морских обитателях. Но ни разу так мне и не попалась что-либо напоминающее хотя бы отдалённо того удивительного жителя морских глубин. И уже по прошествии многих лет я увидел его, наконец, в одной из познавательных передач. Им оказался морской слизень, который имеет серьёзное научное название – чернопалый карепрокт. Но для меня он всё равно навсегда останется неизведанным морским чудом-юдом.   

(Продолжение следует)